Рассказывают, что в эпоху Сун жил один чиновник-письмоводитель Хуан Цзе — уроженец уезда Даюй области Наньань[31]. Он был женат на некоей Ли Четвертой, женщине, к слову сказать, легкомысленной и склонной к любовным связям с мужчинами из породы ветротекучих[32]. Ли Четвертая, родив письмоводителю сына (ему исполнилось сейчас вот уже три года), нисколько не заботилась о ребенке и по-прежнему занималась своими любовными делишками. Как-то раз письмоводителю пришлось по служебным делам отправиться в управу и провести там дней десять или более. Ли Четвертая не замедлила воспользоваться отсутствием мужа. Она спуталась с каким-то шалопутом (имя его мы запамятовали) и убежала с ним из дома, прихватив с собой ребенка. Когда она вышла за городские ворота, ребенок, испугавшись непривычного, принялся плакать. Мать, не медля, засунула мальчика в придорожную траву, а сама с полюбовником отправилась дальше.

Как раз в то же время шел из города ремесленник по имени Ли-сань — Третий Ли, который направлялся по делам в деревню. Невдалеке от городской стены услышал он плач младенца, доносившийся из зарослей трав. Поспешил на крики — точно, ребенок, и заливается во весь голос. А рядом с ним никого: ни отца, ни матери. Ли-сань пожалел дитя и взял его на руки. Почувствовав ласку, ребенок сразу же замолчал, хотя человек был чужой. И понятное дело — долгое время лежал он один-одинешенек и горько плакал от страха.

Надо вам сказать, что Ли был человеком бездетным и сейчас очень обрадовался, решив, что само небо дало ему сына. Завернув ребенка в тряпицы, отнес он его домой. Симпатичный и смышленый, мальчик понравился всем родственникам. Так ребенок остался в доме Ли и стал его сыном.

А теперь нам пора вернуться к письмоводителю Хуан Цзе. Закончив дела в управе, он вернулся домой, а там все пустынно и тихо, не видать ни души: ни жены нет, ни сына. Встревоженный, бросился он к соседям, а те объяснили, что дня через два-три, как ушел он на службу, жена взяла ребенка и куда-то ушла.

«Мы смотрим, — сказали соседи, — ворота закрыты, в доме тихо, — видно, пошла к своей родне».

Больше они ничего не сказали.

Хуан Цзе не на шутку перепугался. И понятно, кому-кому, а ему-то уж было известно о нраве супруги. Побежал к одним родственникам, к другим, но нигде и следов не обнаружил. Пришлось писать бумагу о розыске, в которой он обещал десять связок монет тому, кто принесет хоть какую-то весть.

Однажды случайно он проходил мимо дома Третьего Ли, как раз в то время, когда тот играл с мальчиком возле ворот. Письмоводитель внимательно посмотрел на дитя. Сомнений не было — его сынишка!

— Это мой ребенок! Как он попал сюда? — спросил письмоводитель. — Где его мать?

— Какая мать? — удивился ремесленник. — Я его подобрал в траве.

— У меня пропала жена, все знают об этом, — я дал объявление. Если ребенок здесь, значит, и женщина недалече. Видно, ты с ней спутался, и она сейчас хоронится у тебя! Говори по-хорошему!

— Ничего я о ней не знаю! А дитя я нашел!

Хуан Цзе, вцепившись в Ли-саня, принялся громко кричать об обиде, нанесенной ему. Крики, понятно, всполошили соседей. Все сбежались на шум, и появились местные власти. Хуан начал им объяснять. В разговор вмешались соседи.

— У Третьего Ли детей не было, и где он подобрал младенца — не очень понятно, — говорили в толпе. — Кто мог подумать, что это ваше дитя!

— Если мой ребенок у него, значит, и жена моя здесь. Они вместе его утащили!

— А вот этого мы знать никак не можем, — сказали соседи.

— Никакой женщины я не видел! — разволновался Ли. — Я подобрал ребенка в траве. Вижу, плачет младенец, я пожалел его и принес домой. Если он ваш, забирайте, только, конечно, привык я к нему. Что до женщины, то зря на меня наговариваете!

— Зазря, говоришь? Мать твою так! А ты знаешь, что я повсюду развесил бумагу о розыске? Я тебя заставлю сознаться в управе! Распутник! — Хуан Цзе снова обратился к соседям:

— Придется вас потревожить, почтенные! Помогите мне стащить его в уездную управу. Здесь человека украли, и вы все ответите, если преступник уйдет от возмездия!

— Нет на мне никакой вины, и я не собираюсь никуда убегать! — сказал Ли. — Пойдем к начальнику, там все разъяснится!

Хуан Цзе вместе с соседями повели ремесленника в управу, прихватив с собою и ребенка.

Письмоводитель написал жалобу, в которой подробно изложил обстоятельства дела, и подал начальнику уезда. Чиновник тотчас приступил к допросу Третьего Ли, который, не таясь, рассказал, что подобрал дитя в траве у дороги и принес к себе домой.

— Больше ничего я не знаю! — закончил он.

— Ложь! — воскликнул начальник уезда. — Из дома письмоводителя исчезли двое, из коих один оказался у тебя. Куда же девался второй? Не иначе, ты учинил мерзкий сговор и кражу! Под батогами сознаешься!

По приказу начальника стражники поволокли беднягу к пыточному стану и принялись нещадно бить. Били долго, пока, как говорится, один будда не появится на свет, а второй — не взлетит на небо. Но ремесленник стоял на своем.

Надо вам сказать, что в уездной управе служили больше двадцати чиновников, таких же, как наш письмоводитель Хуан. Желая сохранить лицо и поддержать сослуживца, они пришли к начальнику уезда и, пав на колени, умолили его допросить преступника со всей строгостью. Начальник усилил наказание, и Третий Ли, не выдержав пыток, признался:

— Я уже давно приметил жену Хуана с младенцем. А поскольку своих детей у меня не было, я решил ребенка украсть, а женщину прикончить. Уж раз меня поймали и разоблачили, я готов принять смерть!

— Где тело? — спросил уездный начальник.

— Бросил в реку, побоялся, что могут найти.

Записав показания Ли, начальник уезда составил бумагу, в которой, определив состав преступления, повелел бросить ремесленника в узилище, предназначенное для смертников. Уездному стряпчему он приказал заготовить другой документ — сопроводительную бумагу в область. Стряпчий, который, как и все, стоял на стороне Хуан Цзе, расписал суд так, что придраться к чему-то было никак невозможно. Документ составили 29-го дня восьмой луны в девятнадцатый год эры Наследованной Радости[33] и в сей же день преступника вывели из темницы, чтобы отправить в область. Поскольку злодей совершил убийство, его заковали в железа, а на шею надели тяжелую колодку — кангу. Он стоял на коленях в зале суда, ожидая, когда огласят решение.

Неожиданно все вокруг потемнело. На небе собрались черные тучи, средь них засверкали молнии, раздались раскаты грома. И тут случилось непонятное. Канга на преступнике вдруг развалилась на части. Послышался новый удар грома, и стряпчий, упав на пол, испустил дух. Снова загрохотал гром. Неизвестно откуда налетевший вихрь сорвал с двадцати чиновников-письмоводителей шляпы и унес их прочь. Начальник уезда дрожал от ужаса.

Мало-помалу он пришел в себя и приказал осмотреть тело внезапно скончавшегося стряпчего. Подчиненные подбежали к трупу и увидели, что на спине начертаны старинной вязью четыре красных знака: «Третьего Ли осудили несправедливо!» Уездный начальник обратился к ремесленнику с вопросом, но тот будто потерял рассудок: стоит истуканом и ничего не соображает.

— Как случилось, что канга распалась на части?

Смысл вопроса, наконец, дошел до несчастного.

— Ваша светлость, не ведаю, как она развалилась! — сказал Ли. — У меня вдруг потемнело в глазах, словно одурь какая напала. Ничего я не соображал.

Начальник понял, что в деле допущена досадная ошибка.

— Отвечай, откуда все-таки взялся младенец? — спросил он.

— Его кто-то оставил в траве, а вот кто — я не знаю. Плакал он горько, ну пожалел я дитя и взял его домой. А о жене Хуана, ваша светлость, я, правда, ничего не знаю. Сознался потому, что не мог уже терпеть мучений.