Он нагнулся: «Ого, да ведь это оленья шкура! Ноги с копытами, голова с рогами, и даже глаза вставлены — все честь по чести, как будто приготовлена для чучела. Только как она очутилась в лесу на границе?»

По животу шкуры шел длинный разрез. Мальчик заглянул внутрь. Вот это да! Изнутри шкура была обтянута шелком. И несколько кармашков пришито. Да-а, тут что-то не так.

Миша свернул шкуру, перетянул ее своим ремнем и взвалил на спину. Шкура оказалась довольно тяжелой, идти стало труднее.

«Ничего, Атаманыч, — подбадривал себя Миша. — Главное — не раскисать и не хныкать. Ведь ты теперь солдат…»

Он шел, покачиваясь под тяжестью своей ноши.

Вдруг до него донеслось негромкое:

— А-аныч!

«Меня ищут!» — обрадовался Миша и крикнул:

— Ау-у!

Он прислушался, но крик не повторился, и тогда он испугался и закричал что было силы:

— Эй, сюда! Сюда-а! Ау-у!

— Перестань орать! — вдруг услышал он почти над ухом сердитый голос. Возле него стоял сержант Кандалин…

— Товарищ сержант! — обрадовался Миша.

Но лицо Кандалина, обычно такое приветливое и добродушное, сейчас было усталым и строгим.

— А ты, оказывается, непутевый парень, — укоризненно сказал он. — Целый час тебя ищу. Где тебя черти носят?

Миша вспыхнул и потупился:

— Я… я хотел… догнать вас…

— Мало ли что ты хотел! — перебил его сержант. — Тебе было приказано оставаться на месте. И ты не имел права нарушить приказ! Ты солдат или кто?

Миша готов был провалиться сквозь землю от стыда. Он то краснел, то бледнел, а сержант продолжал:

— Придется теперь подать на тебя рапорт твоему командиру. Нарушение приказа, и все такое… Кто у тебя командир-то?

— Лейтенант Остапов, — пряча взгляд, ответил Миша.

Ему тут же представилось, как нахмурится командир разведвзвода Остапов, как посуровеет его лицо и он скажет:

«А я хотел сделать из тебя настоящего разведчика».

Миша с такой тоской посмотрел на Кандалина, что того, видимо, тронуло явное раскаяние мальчика.

— Ну ладно, — уже другим тоном сказал он. — Принимая во внимание, что ты почти сутки провел в походе, можно сказать, контужен и все-таки не раскис, я тебя прощаю. Но запомни на всю жизнь: пусть эта твоя ошибка будет последней. Приказ выполняй свято. Понятно?

— Так точно, товарищ сержант! — обрадовался Миша. — Я заблудился немного… А то бы вас догнал… Вот, поглядите, что я нашел в кустах! Оленью шкуру!

Сержант присвистнул:

— Вот это ты молодец! Некрасов как раз что-то про шкуру толковал, только я ничего не понял. Идем-ка скорее в штаб, там разберутся.

— Лейтенанта нашли? — спросил Миша.

— Нашли, — тихо ответил Кандалин и отвернулся. — Прямо в сердце ему пуля попала…

Сержант взвалил оленью шкуру себе на спину и пошел, держа направление на Камышовый хребет. Миша едва поспевал за ним.

— Далеко еще? — наконец спросил мальчик.

— Устал? — Кандалин остановился, посмотрел в побледневшее, осунувшееся лицо мальчика и сказал: — Давай отдохнем минут пяток.

Миша свалился прямо на траву, а Кандалин, сбросив со спины шкуру оленя, присел на поваленную березу.

— Вы, товарищ сержант, здорово в лесу ориентируетесь! — восхищенно сказал Миша.

— Э-э, браток, я с малых лет охотник. Мне лес — все равно что дом родной. У нас в республике леса на сотни километров тянутся…

— Где у вас?

— На Волге, в Марийской республике, — задумчиво проговорил сержант. — Ты небось про те места только в учебнике по географии читал, а я там вырос. До революции такое захолустье было, не приведи бог. Жили мы в деревне, с хлеба на воду перебивались, а тут еще отца моего на каторгу сослали, в аккурат сюда, на Сахалин. Тут он, как говорится, кандалы тер. Нам и фамилию после этого дали — Кандалины. Остались мы с дедом. Дед у меня был хороший охотник. Он меня и стрелять, и на лыжах ходить выучил. Мы с ним и волков били, и на медведя ходили…

— А за что вашего отца на каторгу-то сослали? — спросил Миша.

Кандалин немного помолчал, потом снова заговорил:

— Ты небось слышал, как до революции крестьянам жилось? Жили в нужде да в нищете, а наши, марийские, крестьяне и того хуже. Народ наш небольшой, грамоты тогда почти никто не знал, жили в темноте. Нас богачи и за людей-то не считали. Я, конечно, всего этого не помню, мне дед рассказывал… Так вот, пришло время, начались в России волнения. Про девятьсот пятый год, поди, слыхал? Начали и марийцы поднимать головы. Появились у них свои вожаки-агитаторы. Вот таким агитатором и был мой отец. Ясно теперь?

— Ясно, — отозвался Миша.

— Так я никогда своего отца и не видел, — вздохнул Кандалин. — Не вернулся он с каторги…

Сержант замолчал. Молчал и Миша, не решаясь прервать его грустных воспоминаний. Наконец он спросил:

— А как же вы на Сахалин попали? Нарочно приехали?

— Нет, браток, я на Сахалин попал случайно. Как началась война, в первый же день пошел в армию добровольцем, думал, на фронт попаду, а меня сюда послали. Тут уж ничего не попишешь, на то военная служба. Что прикажут — выполняй! Так-то, браток. Ну, хватит разговоров. Отдохнули, пора в путь!

Тем временем, отлежавшись немного в землянке санчасти батальона, Хиросита под конвоем двух автоматчиков шел через лес по тропинке. Его вели в штаб полка.

Он шел медленно, нарочно прихрамывая. Ему хотелось оттянуть время, чтобы продумать план побега.

Хиросите трудно было поверить в то, что он, лучший, опытнейший разведчик дивизии, попался. Попался так неожиданно и нелепо, из-за какого-то мальчишки.

Почти тридцать лет служит он в японской разведке. Ему не раз приходилось бывать в России, выполняя опасные и ответственные задания, и до сих пор все сходило благополучно.

А к этому переходу границы он готовился особенно тщательно. Много дней провел он на границе близ полицейского поста Хандаса, выбирая удобное для перехода место.

Долгие часы проводил он в засаде, наблюдая за всем, что делалось на советской стороне.

Однажды, видя, как свободно разгуливают в запретной зоне олени, он подумал: «Вот кому не указаны никакие границы!» И тут ему пришла мысль перейти границу, забравшись в шкуру оленя. Прием, правда, не новый: ему были известны случаи, когда разведчики переходили границу в шкуре коровы или одев на ноги когтистые лапы медведя, чтобы на тропе остался след медвежьей лапы, а не человеческой ноги.

Но на этом участке — это он знал точно — такого еще не бывало. Так что ему, вне всякого сомнения, удастся обмануть русских пограничников, которые, видимо, давно привыкли, что на границе постоянно бродят олени и, конечно, не обратят никакого внимания на еще одного пришельца с японской стороны…

Теперь оставалось продумать возникший план во всех деталях.

Через несколько дней все было готово. Шкуру небольшого оленя обшили изнутри шелком, чтобы в случае необходимости из нее легко можно было выскользнуть. В передние ноги чучела были вставлены две палки, задние представляли собой что-то вроде высоких сапог.

Хиросита влезал в оленью шкуру и, нагнув голову и держась руками за палки, учился ходить по-оленьи. Это было не так-то легко, но Хиросита был настойчив.

Да, все было учтено и предусмотрено. Одного не мог предвидеть Хиросита: что, уже пройдя пограничные посты, он нарвется на какого-то мальчишку, который полезет обниматься с оленем.

И вот теперь он идет под конвоем и с каждым шагом приближается к неминуемой расплате. Надо бежать сейчас, потом будет поздно!

Хиросита несколько раз оглянулся на своих конвоиров. Это были здоровые, крепкие, но по виду простодушные ребята. Когда один из них закурил и протянул кисет с махоркой второму, Хиросита, не желая обнаруживать, что он знает русский язык, знаками стал показывать, что ему тоже хочется курить.

«Они тогда развяжут мне руки, — думал он, — а там — щепотку махорки в глаза одному и другому, вырвать автомат, прошить обоих одной очередью — и в лес!..»