Октав нанял себе выездного лакея, прежде служившего у г-жи д'Омаль. Этот бывший солдат оказался человеком хитрым и жадным. Октав брал его с собой на долгие верховые прогулки — не меньше семи-восьми лье по лесам, окружающим Париж. Иногда, в минуты скуки, Октав позволял ему болтать, и через несколько недель он был отлично осведомлен об образе жизни г-жи д'Омаль. Молодая женщина, своей бесконечной ветреностью себя сильно скомпрометировавшая, вполне была достойна уважения, в котором некоторые лица ей отказывали.

Октав тщательно рассчитал, сколько времени и усилий ему понадобится, чтобы заинтересовать блистательную г-жу д'Омаль, и довольно бесцеремонно решил, что вскоре сможет прослыть ее любовником. Он так ловко все придумал, что во время праздника, устроенного в замке Андильи, г-жа де Бонниве сама представила молодого человека г-же д'Омаль. Обстоятельства этого знакомства не могли не показаться ветреной графине интересными и волнующими. Желая оживить ночную прогулку по чудесным лесистым холмам Андильи, Октав внезапно появился среди гостей в костюме мага, озаренный бенгальскими огнями, искусно спрятанными за стволами вековых деревьев. В этот вечер он был очень красив, и г-жа де Бонниве говорила о нем с каким-то бессознательным восторгом. Не прошло и месяца после первой встречи графини с Октавом, как начали поговаривать о том, что виконт де Маливер сделался преемником г-на де Р. и еще многих других в качестве близкого друга г-жи д'Омаль.

Эта женщина, столь легкомысленная, что ни она сама, ни другие никогда не знали, какая выдумка может прийти ей в голову через четверть часа, сделала следующее наблюдение: стоит часам в любой гостиной пробить полночь, как самые сановные гости (они же и самые скучные) начинают разъезжаться по домам. Поэтому она стала назначать у себя приемы от двенадцати до двух часов ночи. Октав, всегда уходивший от г-жи де Бонниве последним, загонял лошадей, чтобы как можно раньше попасть к графине д'Омаль, которая жила на шоссе д'Антен. Там его приветствовала женщина, только потому благодарившая небо за свое высокое происхождение и богатство, что они давали ей возможность в любое время суток совершать безумства, подсказанные минутной прихотью.

Если в своем загородном доме в полночь, когда все разбредались по спальням, г-жа д'Омаль, проходя по вестибюлю, замечала, что ярко светит луна и на улице тепло, она брала под руку того из молодых людей, который в этот вечер казался ей наиболее занимательным, и уходила с ним гулять по парку. Глупцу, который навязывался сопровождать ее, она без церемонии предлагала направиться в противоположную сторону. Но если тому, кто гулял с ней, не удавалось ее развлечь, то на следующий день она с ним уже не разговаривала. Правда, когда рядом с вами идет женщина такого блестящего ума, заключенного в такой взбалмошной головке, не быть пресным по сравнению с нею весьма трудно.

Это-то и принесло успех Октаву. Люди, которые, прежде чем что-нибудь сделать, всегда думают о правилах приличия и образцах поведения, не могли оценить привлекательных свойств Октава. Зато они пришлись по вкусу восхитительнейшей из парижанок, вечно гнавшейся за новой выдумкой, которая помогла бы ей интересно провести вечер. Октав всюду сопровождал г-жу д'Омаль, между прочим, и в Итальянскую оперу.

На последних представлениях с участием г-жи Паста[47], когда мода собрала в театр весь Париж, Октав позволил себе так громко разговаривать с молодой графиней, что ужасно мешал певцам. Его замечания забавляли г-жу д'Омаль, и она была в восторге от полнейшей непринужденности, с которой он умел быть дерзким.

Сам Октав отлично понимал, каким дурным вкусом отдает его поведение, но к этому времени он уже научился довольно ловко выпутываться из самых глупых положений. Позволяя себе какую-нибудь нелепую выходку, он невольно думал и о совершаемой им дерзости и о том, каким разумным могло бы быть его поведение. От такой внутренней раздвоенности в глазах молодого человек зажигался огонь, восхищавший графиню. Октаву нравилось намекать всем и каждому, что он без ума от г-жи д'Омаль, а самой графине, молодой и прелестной женщине, с которой он проводил целые дни, не говорить ни слова, хотя бы отдаленно напоминавшего признание в любви.

Госпожа де Маливер, удивленная поведением сына, стала иногда бывать в салонах, где, сопровождая г-жу д'Омаль, появлялся и он. Однажды, уходя от г-жи де Бонниве, г-жа де Маливер попросила маркизу уступить ей Арманс на весь следующий день.

— Мне нужно разобрать множество всяких бумаг, и я не справлюсь без зорких глаз милой Арманс.

К одиннадцати часам утра, еще до завтрака, г-жа де Маливер, как было условлено, послала карету за Арманс. Они позавтракали вдвоем. Когда горничная выходила из комнаты, ее госпожа сказала:

— Помните, меня ни для кого нет дома, даже для Октава и господина де Маливера.

Из предосторожности она собственноручно заперла дверь своей передней на ключ.

Удобно расположившись в кресле и усадив на низеньком стуле возле себя Арманс, г-жа де Маливер произнесла:

— Дитя мое, мне нужно поговорить с тобой о деле, для меня давно уже решенном. У тебя всего лишь сто луидоров ренты — это единственное, что могут сказать мне противники моего страстного желания видеть тебя женой Октава.

С этими словами она крепко обняла девушку. За всю свою жизнь бедная Арманс не испытала большего счастья. Слезы радости хлынули из ее глаз.

— Но, дорогая мама, — сказала Арманс, когда после долгого молчания обе они обрели какую-то способность здраво рассуждать, — Октав ни разу не говорил, что привязан ко мне так, как, думается, должен быть привязан муж к своей жене.

— Мне трудно встать с кресла, — возразила г-жа де Маливер, — иначе я подвела бы тебя к зеркалу, показала бы тебе твои глаза и спросила, станешь ли ты отрицать, что уверена в сердце Октава. Я в нем уверена, а ведь я всего лишь его мать. Впрочем, я отлично знаю, что у моего сына есть недостатки, и даю тебе на размышление целую неделю.

Не знаю, славянская ли кровь, или длительные невзгоды развили в Арманс способность мгновенно постигать все последствия внезапной жизненной перемены, знаю только, что она всегда одинаково ясно видела эти последствия, касались ли они ее собственной судьбы, или судьбы чужого ей человека. Именно силе характера, а также уму девушка была обязана тем, что г-жа де Бонниве ежедневно поверяла ей свои тайные замыслы и вместе с тем журила ее. Маркиза охотно советовалась с Арманс по самым щекотливым вопросам, но нередко при этом добавляла: «Такой ум не сулит молодой девушке ничего хорошего».

Когда прошли первые минуты радости и глубокой признательности, Арманс решила, что ей не следует рассказывать г-же де Маливер о вымышленном женихе, в существование которого она заставила поверить Октава. «Или госпожа де Маливер еще ни о чем не говорила со своим сыном, или же он скрыл от нее препятствие, мешающее исполнению ее плана», — подумала она. Второе предположение сильно омрачило ее душу.

Ей хотелось бы думать, что Октав ее не любит. Она ежедневно убеждала себя в этом, стараясь таким образом оправдать в собственных глазах нежные заботы которыми она дружески окружала кузена. А вместе с тем это внезапное и решительное доказательство его равнодушия легло на ее сердце такой тяжестью, что она на время словно онемела.

Арманс дорого заплатила бы в эту минуту за возможность выплакаться на свободе. «Если госпожа де Маливер заметит хоть одну мою слезинку, — говорила себе девушка, — она будет вправе сделать неопровержимые выводы. Ей так по сердцу этот брак, что она, пожалуй, способна рассказать Октаву о моих слезах, как о доказательстве того, что я отвечаю на его мнимую любовь». Под конец разговора Арманс погрузилась в глубокую задумчивость, которая, однако, ничуть не удивила г-жу де Маливер.