Я вошел в спальню, чтобы тоже переодеться. Раскладушки не было. Лишь вот это брачное ложе посреди комнаты. Неужели мне придется спать в постели австрийской королевы? Может быть, есть еще один матрас? Нет, был только тот, что на кровати. Я вскарабкался на нее и мягко утонул в постельном белье. Я чуть не укусил подушку: так внезапен и мучителен был прилив крови к нижней части живота…

Я пошел к Зазе в обвитую зеленью беседку, где она готовила завтрак. От печурки с жарким древесным углем шел приятный запах трески в оливковом масле. Тетушка очищала от зерен стручковый перец, чтобы бросить в ту же сковороду.

— Ты, наверно, проголодался, миленький. Завтрак сейчас будет. Меню такое: треска с перцем, жареные бананы, баклажаны. Напиток — фирменный домашний пунш. Лодрен обещал принести фруктов на десерт.

Мы уселись за стол и принялись уплетать еду, когда вошел Лодрен с корзиной, полной апельсинов, грейпфрутов, яблок и гроздьев винограда.

— Ох, как ты нас балуешь! — встретила его Иза.

— В этом году папайя не уродилась. А я-то знаю, что вы обожаете папайю.

— Спасибо, Лодрен. А у меня тоже для вас подарок.

Тетушка вышла и вернулась с красным шейным платком.

— Вот спасибочки, кума. Мне как раз был нужен красный платок спеленать моего генерала Железоклюва, когда я понесу его в воскресенье на состязание. Улавливаете, о чем я толкую?

— Твой бойцовый петух все так же грозен?

— Да, храбрый парень.

— Настоящий вояка, — улыбнулась тетушка.

Мы подняли наши три стакана за победу генерала Железоклюва.

Остаток дня мы посвятили осмотру фермы в сопровождении Лодрена. Мы останавливались на каждом шагу, чтобы прослушать рассказ о растении, которое он вырастил, о животном, которое он выпестовал. Он жаловался на поборы со стороны сельской жандармерии и землевладельцев, от которых крестьяне сильно страдают.

Ближе к вечеру мы снова пошли на пляж. Вода была еще теплой. Сделав несколько заплывов, мы вернулись на плато. Ручей теперь был чуть не ледяной. Наступил вечер, субботний гаитянский вечер, поблескивающий огнями коптилен на холмах, пронизанный дробью вездесущих тамтамов и щебетанием готовящихся ко сну птиц в ветвях деревьев. Мы зажгли фонарь и скромно поужинали фруктами. Потом растянулись в качалках на веранде. Тетушка расспрашивала меня об учебе. Я сказал, что после школы собираюсь поступить в медицинский институт. Она пожаловалась, что ей не удалось попасть в университет. Рассказала о своем путешествии в Европу. Там она открыла для себя совершенно иной мир. Люди живут там в двадцатом веке. Когда приезжаешь с Гаити, то, конечно, тебя потрясает Париж или Лондон. Но огни этих столиц не столь уж невинны и безмятежны, как может показаться.

Наш разговор прервало появление Лодрена, невысокого роста, но кряжистый, он был проворен в движениях и столь же легок на язык. Всякую всячину он рассказывал удивительно образно. Черты лица его были суровы, а глаза веселы и как бы насмехались над собственной физиономией, особенно когда удавалось вытянуть из него какую-нибудь повестушку или сказку. Вот и теперь, усевшись на веранде, он начал:

— Жила…

—…Была, — подхватили мы.

— Жила-была, — повторил Лодрен, — девушка по имени Ловена, которая влюбилась в речную рыбу. Она так ее любила, что всю свою жизнь проводила на берегу реки, где жил ее возлюбленный. И конечно, охотнее всего она занималась стиркой и полосканием белья. Когда белья не было, она все равно сидела на берегу и как бы полоскала и полоскала свое самое дорогое белье — свою страсть. Время от времени над водой показывался плавник Цин-Тецина, который обменивался со своей Ловеной им одним понятными знаками.

Но парочка жила не только свежей водичкой и воздушными нежностями. Часто Ловена обнажалась и кидалась в воду навстречу любовнику. Цин-Тецин погружал плавнички во тьму ее лона.

Однажды отец девушки, обеспокоенный ее долгими отлучками, спрятался в рощице у реки и раскрыл тайну. Он поостерегся говорить об этом с дочерью, но стал часто отправлять ее на рынок за несколько миль от фермы. А бесстыжую рыбу, от ненависти к которой он просто задыхался, старик решил непременно убить.

Однажды утром, когда Ловена уехала, он пошел на реку. Он запомнил слова и знаки, которыми та призывала своего принца, и через какое-то время Цин, переполненный неистовой страстью, взметнулся чуть ли не на метр над потоком. Ведь уже много дней он не утопал в горячем теле возлюбленной. Отец Ловены ловко подхватил его и размозжил голову сокрушительным ударом дубины. Цин-Тецин колом пошел на дно.

Когда-то Цин сказал Ловене, что если с ним случится несчастье, то, где бы она ни находилась, она узнает об этом по капелькам крови, которые выступят на ее левой груди. В тот самый миг, когда мертвый Цин-Тецин коснулся дна, Ловена заметила — она находилась прямо посреди рыночных рядов, — что ее левая грудь запятнана кровью. Она поспешила домой и сразу бросилась к реке. Там еще оставалось не уносимое течением большое алое пятно. Она даже не вскрикнула и пошла к дому. На пороге стоял отец.

— Отец, — спросила она, — это ты убил моего суженого?

— Постыдись, блудница чудовищная, ты же расточала ласки животному!

— Отец, — прервала она его, вся передернувшись, — я не собираюсь спорить с тобой о том, что такое добро и что зло в этом мире. Я хочу, чтобы ты ответил мне «да» или «нет». Ты убил Цин-Тецина?

— Да. Одним ударом дубины я отправил твою рыбью сволочь на дно, чтобы…

Он не успел договорить. Она взмахнула мачете и с силой полоснула его по горлу. Ловена-отцеубийца отшвырнула свое оружие и медленно пошла к реке. Там она села на залитом солнцем зеленом берегу и запела:

Вся несчастная семья Ловены затаилась в роще и созерцала эту сцену. Мелодичный голос девушки был исполнен такой безысходности, что никто не был в силах выдать свое присутствие ни словом, ни жестом. Мать, братья, дяди, тети, бабушка оцепенели и были неподвижнее кустов, за которыми скрывались. Ловена самозабвенно оплакивала злосчастную судьбу своего возлюбленного, устремив взгляд на речную гладь, в которой отражалось равнодушное небо. Потом она неслышно скользнула в реку, не прерывая песни. Она уже скрылась под водой, а голос все еще звенел. Некоторые люди и по сию пору слышат его по вечерам. Справедливо ли, нет ли, но такие люди верят, что существуют нерушимые родственные узы между камнями, деревьями, рыбами и человеческими существами.

Лодрен поведал нам еще несколько вещичек из гаитянского эпоса, но история с Цин и Ловеной взволновала нас больше всего. Когда мы насытились сказками, тетушка Изабелла попрощалась с Лодреном:

— Уже поздно. Пора спать. Спасибо, Лодрен, за ваши восхитительные истории.

— Спокойной ночи всем, — ответил тот.

— Спокойной ночи, куманек.

Иза первая вошла в спальню. Когда я двинулся туда же, она была в одной сорочке. Я стал раздеваться — медленно и так тяжело, будто снимал доспехи рыцарские. Когда тетушка заслонила лампу, направляясь к кровати, свет столь ясно очертил ее интимные формы, что у меня дыхание перехватило. Я стоял в пижаме в углу комнаты, ожидая… Чего я ожидал?