Зябко поводя плечами, вдова Манье завязала на тощей груди концы косынки. Конец апреля. Времена года сменяли друг друга, однако ни один сезон не отличался привычной, устоявшейся погодой: зимой властвовал долгий ледяной холод, а летом стояла страшная жара и, как следствие, засуха. Во времена ее молодости погода так резко не менялась; впрочем, если вспомнить, и тогда бывали свои неприятности. На память пришла засуха 1740 года, унесшая тысячи жизней. Вздохнув и водрузив на нос очки, она в который раз принялась перечитывать запись, сделанную в регистрационной книге. Собственные окуляры напомнили ей об очках с темными стеклами у того постояльца, что прибыл к ней в гостиницу вчера вечером. Интересно, заметил ли он через свои стекла, что на улице стемнело? Из-за надвинутой на лоб шляпы и высоко поднятого воротника она не смогла рассмотреть его. Если бы ее попросили описать постояльца, она вряд ли сумела бы это сделать, настолько неприметно он выглядел. Единственно, что бросилось ей в глаза, — так это некоторая странность в его фигуре, однако объяснить, что в ней странного, она бы затруднилась.

Не менее чудной показалась ей и его речь; беглая и правильная, однако отличавшаяся необычным выговором. Постоялец похвалил плющ, увивавший фасад гостиницы, и долго рассказывал об этом растении, углубляясь в мельчайшие подробности. Ах, этот hedera helix тут, ах, этот hedera helix там… зачем ей все эти глупости? А он продолжал многословно восхвалять полезные свойства этого растения. Из него, видите ли, можно готовить отвар для лечения ревматизма и болей в ногах. А в виде припарок он отлично помогает от зубной боли. Да уж, нашел панацею от всех болезней.

Лично она не видела в этом растении ничего, кроме змееобразного стебля, который растет, цепляясь за трещины в стене, и незаметно дорос до окна. Вот уж истинно отродье. Так и хочется подрезать его под корень, но, памятуя, какое оно живучее, понимаешь, что лучше не трогать. Ведь стены в любую минуту могут рухнуть, а разросшееся растение как-никак образовало дополнительный каркас и поддерживает их. И это не считая пташек, летучих мышей, ос и прочих тварей, нашедших среди его листьев и стол, и дом.

Ах, он и в самом деле заморочил ей голову этим плющом. Оглушенная таким потоком слов, она даже забыла спросить его имя и род занятий. А уж проверить, что он написал, и подавно. И только теперь поняла, какой ужасный промах допустила: имя постояльца скрыла большая жирная клякса, остался только род занятий: негоциант.

А утром она узнала, что постоялец уехал рано-прерано, и видел его только слуга, что работает на конюшне: постоялец шел ему навстречу с дорожной сумкой в руках. Слава богу, она хотя бы плату за ночлег потребовала у него вперед! На миг она задумалась. В ее тихой и чистенькой гостинице, снискавшей хорошую репутацию, останавливались почтенные клиенты. И она не желает иметь неприятности с полицией, которая чуть ли ни каждый день требует подавать списки постояльцев. Что делать? Лгать она не хотела. Она обмакнула в перо в чернила и на бумаге, которую предстояло отдать инспектору, с усердием вывела: «Гостиница Менье, улица Реколле, в ночь со вторника 21 апреля 1778 года, имя не читается, негоциант (полагаю, иностранец)». Ей показалось, что с таким отчетом вполне согласятся и ее совесть, и власти.

27 июля 1778 года, в открытом море, в виду Уэссана.

Изумленный Николя рассматривал свои покрасневшие руки. Ему казалось, что он стоит по пояс в крови, однако боли он не чувствовал. Находясь в самом центре канонады, он не мог пошевелить даже пальцем. Нельзя сказать, что ему было страшно, нет, охватившее его чувство скорее напоминало оцепенение. Он не раз испытывал страх, но впервые от страха у него случился паралич и тела, и воли. Он не понимал, что с ним происходит, казалось, от боли тело его превратилось в сплошной комок нервов. Неожиданно взгляд его упал на разрубленного пополам стрелка, и только тогда он осознал, что жив и невредим. Когда чувства вернулись к нему, то едва слышный, словно пробивающийся через толстый слой ваты, шум сражения мгновенно оглушил его своим грохотом. Свист пуль, угрожающее шипение ядер, треск падающих мачт и разбитых в щепки рангоутов сливались в единую жуткую симфонию. Дым закрывал от него ют и стоявших там людей, среди которых находился герцог Шартрский. Между двумя выстрелами он с трудом разглядел бледное лицо Ла Мотт-Пике, командира штандарта «Сент-Эспри», и тут же потерял его из виду. Когда корабль стал взбираться на волну, он, поскользнувшись в луже крови, потерял равновесие и непременно бы упал, если бы кто-то из офицеров, протянув руку, не помог ему удержаться на ногах. Раскатистый залп бортовых пушек, нацеленных на английские корабли, на время лишил его слуха. Слух постепенно возвращался к нему, и в ушах зазвучал свист ядер. Что все-таки произошло? В ожидании скорого продолжения дуэли между плавучими крепостями наступило временное затишье.

Углубившись в собственные мысли, он мгновенно вспомнил встречу, состоявшуюся в конце апреля в доме адмирала д’Арране. Комната полнилась ароматом белой сирени, и сидевшая рядом с вазой за вышиванием Эме время от времени прижималась лицом к крупным белым гроздьям. Отважный маневр старого офицера вынудил Николя выстроить линию обороны под прикрытием высокой скалы, и теперь, в ожидании следующего удара, он любовался парком, окутанным шелестящей на весеннем ветру молодой листвой. Заслышав скрежет колес подъезжающего экипажа, адмирал вопросительно поднял голову. Заржали кони, захлопали дверцы, и на усыпанной гравием дорожке, что вела к крыльцу, раздались быстрые шаги. Зазвучали голоса, перекрываемые зычным басом дворецкого.

Дверь отворилась, и вошел Сартин, одетый в щегольский фрак цвета голубиной грудки. Шествуя под руку с начальником полиции Ленуаром, он широко улыбался. Начались приветствия, поклоны и обмен комплиментами. Возвращаясь в столь дивный вечер в Париж и проезжая мимо очаровательного жилища адмирала д’Арране, они ощутили неодолимое желание провести этот вечер в сем превосходном доме, окруженном деревьями и цветущими кустарниками. И хотя они прибыли без предупреждения, они смиренно просят адмирала пригласить их на ужин. Министр поклонился Эме, благосклонно приветствовал Николя и с видимым удовольствием взял из рук Триборта стакан с напитком, где, судя по аромату, преобладал ром. Все поделились своими тревогами по поводу необыкновенной жары, начавшейся накануне Пасхи и грозившей дурно повлиять на будущий урожай. Слухи о войне, которая непременно разразится, как только найдется хотя бы малейший предлог, ожидаемый с тех самых пор, как королевство в феврале подписало соглашение с инсургентами, министра, похоже, нисколько не беспокоили. Николя знал, что соглашение предусматривало помощь американцам людьми и оружием. Однако осмотрительный Людовик XVI сумел составить текст так, что помощь эта будет оказана только в том случае, если Англия разорвет отношения с Францией. Эме, бросив выразительный взгляд на Николя, удалилась, предоставив высокопоставленным собеседникам возможность поговорить в своем кругу.

Стол накрыли на английской лужайке, под большой липой. Принесли серебряные ведерки с гербом д’Арране, откуда выглядывали заиндевелые бока бутылок с шампанским. Николя задавался вопросом, каким образом Сартин очутился в доме адмирала в одно время с ним. Быть может, встречу запланировал адмирал, пожелавший свести комиссара с его бывшим начальником? Серьезные разногласия, случившиеся более года назад, развели Николя и Сартина в разные стороны[4], и возможно, адмирал хотел помирить их. Его размышления прервал Триборт: громким голосом, словно призывая идти на абордаж, бывший моряк, подмигнув Николя, начал зачитывать меню. Триборт знал, что комиссара всегда интересовали гастрономические подробности, а судя по блюдам, ожидавшим сегодня сотрапезников, ужин обещал быть исключительно изысканным.