— Ты любишь сливы? — прошептал он.

Она скорчила рожицу, украдкой оглянувшись на Пейшенс, которая, забыв о них, разговаривала через стол с Тоби.

— Это лучше, чем чернослив.

— Ненамного, — сморщил нос Джеймс. Эмми хихикнула.

— Правда же? Только, если ничего не съесть, Пейшенс будет сердиться. — Она посмотрела, как Джеймс ест свои сливы. — Можешь взять мои, если хочешь, — великодушно предложила она, торопливо подсовывая свое блюдце, пока не видит Пейшенс.

Джеймс съел все, не сказав ни слова, он съел бы и что-нибудь похуже, лишь бы заслужить благодарную улыбку Эмми. Томас и Тоби подмигнули ему через стол. Он подмигнул в ответ и почувствовал, что Пейшенс смотрит на него с подозрением.

— Что у вас там происходит?

Джеймс повернулся, надменно приподняв бровь.

— Прошу прощения?

— Хмм, — сказала она, вставая. — Нечего меня дурачить. — Но не стала развивать тему. — Пойдемте, отнесем кофе наверх. Мальчики, домашнее задание. Эмми, ты научилась писать слова?

Эмми кивнула.

— Тоби, заставь ее написать все при тебе. После этого полчаса телевизора, потом умывайтесь и — спать. Я попозже проверю.

Джеймс пошел за ней на кухню, где Лавиния уже варила кофе. Она обернулась с улыбкой.

— Понравился ужин?

— Да, спасибо, Лавиния, — улыбнулся он в ответ, глядя в яркие голубые глаза.

Пейшенс одарила его удивленным взглядом, ставя на поднос чашки с блюдцами, сахарницу с кусками коричневого сахара, кувшинчик сливок и, наконец, кофейник.

— Я возьму, — любезно сказал Джеймс, берясь за поднос.

— Спасибо. Он тяжелый. — Пейшенс вышла из кухни и поднялась по дубовой лестнице на верхнюю площадку, от которой расходилось несколько коридоров с закрытыми дверями по обе стороны. В конце одного из коридоров была лесенка на третий этаж. Сколько же здесь комнат? — подумал он. Этот замысловатый старый дом больше, чем кажется снаружи.

— Сколько человек у вас живет?

— Сейчас четверо мужчин и три женщины. Если бы было больше, пришлось бы жить по два человека в комнате, а мне это не нравится. В любом возрасте важно иметь свой уголок, но особенно это важно для тех, у кого больше нет собственного дома. У них вообще мало что осталось. Ни семьи, ни друзей, как правило.

Джеймс вздрогнул, будто призрак прошел рядом. Он понимал, что значит не иметь никого. После ухода матери он чувствовал себя брошенным, преданным; ему было одиноко и холодно в роскошном пустом доме. Отца он видел редко, а братьев и сестер у него не было. И друзей тоже не было — только слуги. Это тяжело и ребенку, но каково же в старости? Приходила ли матери в голову мысль об иронии подобной ситуации? Отец всегда говорил: все, что ты делаешь, вернется к тебе же — и плохое, и хорошее.

Пейшенс продолжала говорить, но явно наблюдала за ним, а он начинал бояться, что она способна прочитать любую его мысль, и потому отодвинул воспоминания о детстве подальше и сосредоточился на ее словах.

— Комнаты у нас полностью меблированы, и жильцы могут привезти с собой только какие-то мелочи — фотографии, книги, безделушки. У некоторых есть собственные приемники или телевизоры, и я это разрешаю при условии, что они слушают тихо, не мешая другим. Собственные вещи помогают им чувствовать себя как дома.

Джеймс остановился, держа поднос, как дворецкий, и глядя на нее сверху вниз.

— Ради чего вы все это делаете? — грубо перебил он. — Зачем наполнять свой дом чужими людьми и тащить такой воз? Куда проще продать этот старый дом, купить что-нибудь поменьше и найти работу. Вам не пришлось бы работать так много, появилось бы свободное время.

— Дети родились здесь и не хотят жить в другом месте. Когда умерли наши родители, я пообещала, что сохраню дом и мы все будем жить вместе — ничего не изменится. В то время я не могла устроиться на работу, потому что Эмми была слишком мала. Пансион решал все проблемы.

Джеймс жалел, что вспылил, но теперь уже было поздно. Вот только почему его до такой степени разозлило, что какая-то незнакомка делает нечто, по его мнению, безумное и необъяснимое? Ему-то какое дело до того, что она избрала для себя рабский труд?

— Что случилось с вашими родителями? — неловко пробормотал он.

— Они погибли в автомобильной катастрофе три года назад. У водителя грузовика случился сердечный приступ за рулем, и он врезался в их машину лоб в лоб. По крайней мере они не мучались. Судя по всему, они умерли мгновенно.

— Три года назад? — размышлял вслух Джеймс. — Сколько было Эмми? — Кажется, он потерял власть над собственными мыслями, еще вчера ему бы и в голову не пришло думать или говорить такое.

— Три года.

Джеймс поморщился.

— Для нее это был сильный удар.

Пейшенс кивнула, вздохнув.

— Она как будто снова вернулась в младенчество. Не говорила, не ходила, плакала без причины, по ночам ей снились кошмары, и она звала мать. Ради нее я должна была оставаться здесь все время. И с мальчиками тоже было трудно; только у них все проходило иначе. Тоби начал красть из соседних магазинов, ругаться, дрался с мальчиками в школе; Томас мочился в постель, не ел, не слушался, не мог сосредоточиться на школьных заданиях.

— Мальчиков учат не проявлять свои чувства, — мрачно пояснил Джеймс, — поэтому они ищут другие способы заглушить боль. — Никогда он не говорил ничего подобного вслух. Это было спрятано подальше от чужих глаз, в самой глубине сознания, где, оказывается, так и лежало долгое время, разрушая нервы, а он не понимал, откуда у него берутся вспышки ярости или периоды депрессии.

Пейшенс мягко улыбнулась, глядя на него.

— Ужасно вот так, вдруг потерять родителей.

Оба понимали, что говорят о нем в такой же степени, как и о ней и ее братьях и сестре. Он отвернулся, побледнев.

— У детей развивается такое чувство незащищенности, что им кажется, будто исчезнуть может любой. Они боялись, что я буду следующей.

Да, он понимал, но все же — зачем было открывать пансион?

— А как они относятся к постоянному присутствию стариков? Вряд ли им нравится, что другие отнимают у них ваше внимание, не говоря уже о силах. — Ему это точно не понравилось бы.

— Им нравится — у них же нет дедушки с бабушкой, а мне кажется, детям необходим контакт со старшим поколением. Между детьми и стариками существует естественная симпатия. Они гораздо ближе по духу, чем родители и дети. У тех слишком много обязанностей, они слишком заняты поддержанием дома, добыванием денег и прочими практическими вещами. Родители должны дисциплинировать детей, наказывать ради их же блага. Для стариков это все в прошлом. Они просто наслаждаются жизнью, как и дети. Джо, например, научил мальчиков садоводству, хоть он и бывает сварлив, а Лавиния приучает Эмми помогать на кухне: отмеривать муку, разбивать яйца, мешать варенье. Лавиния учит ее готовить, что в радость для них обеих. Понимаете, у Лавинии нет внучек, а из нее получилась бы такая хорошая бабушка!

— Так это Лавиния готовила ужин? Я думал — вы.

— Мы готовили вместе. Когда-то Лавиния была профессиональным поваром, и я многому у нее научилась. — Пейшенс посмотрела на поднос в его руках. — Кофе, наверно, уже остывает, а нам пора идти к вашей матери. Она уже гадает, что здесь происходит. Из ее комнаты должны быть слышны наши голоса.

Джеймс остолбенел. Его ноги будто вросли в пол, и он не мог двинуться с места. Яркие карие глаза Пейшенс с интересом наблюдали за ним. Снова она за свое — читает мысли!

— Пойдемте!

— Перестаньте мной командовать, мисс Кирби! — огрызнулся Джеймс. — Я войду, когда буду готов.

— Не бойтесь, — сказала она мягко, и он покраснел от злости.

— Это я боюсь? О чем вы говорите? Как вам могло такое в голову прийти?

Она улыбнулась и пошла по коридору. Джеймс неохотно поплелся следом. Пейшенс остановилась у двери, повернула ручку и открыла мягко освещенную уютную комнату.

Взгляд Джеймса метался по квадратной комнате: обитый красным бархатом диван, заваленный разноцветными бархатными подушками, поверх которых восседали три старых плюшевых медвежонка. Рядом круглый столик с розовыми гиацинтами в медном кувшине — до Джеймса доносился их сладкий запах. В дальнем конце комнаты стояла покрытая лоскутным одеялом кровать, на которой полулежала, опираясь на подушки, женщина и смотрела на вошедших.