Я позаботился не только о себе. Кругом выросло с десяток домов, в которых поселились мантри[7] и несколько моих помощников-голландцев. В устье реки неподалеку от моего дома появилась лесопилка: две рамы с просветом в один метр, небольшие дисковые пилы и прочее оборудование. Электричество, механизация. Электростанция — на паровых котлах, отапливаемых древесными отходами. На берегу моря мы соорудили пирс, чтобы мог подойти пароход, а на реке у лесопилки сделали запруду, и получился большой лесосклад.

Правда, индонезийцы (и я вместе с ними) видели в судах, машинах, электричестве скорее увлекательные игрушки, нежели могучую силу на службе человеческого гения. Зато голландцы очень серьезно относились к этим выдумкам Запада.

А меня больше всего волновала проблема рабочей силы.

Я завербовал всех, кого было можно, на побережье ближайших островов, включая Борнео, от Тавао до Булонгана. Я посылал вербовщиков до самой Самаринды; они привезли несколько сот человек — макассарцев, бугов и других. Кто-то из рабочих захватил с собой жен, кто-то не захватил. Результат — драки и поножовщина. Играли в карты и кости, порой целые ночи напролет. И, кроме того, заготавливали лес, три тысячи кубометров к месяц. Но этого было мало. Пять тысяч кубометров — вот цифра, к которой стремилось руководство компании. А я не мог больше найти людей. Не мог и заставить своих лесорубов работать лучше. На восточном побережье Суматры мне доводилось видеть китайцев, и я знал, как надо организовать работу. Джаин знал это еще лучше меня и день-деньской бранил наших людей: их никак не заставишь построить настоящую дорогу, никак не научишь точить пилу и правильно пилить. Взять, например, даяков. Нет того чтобы наточить пилу, — они просто брались за нее вшестером, по трое с каждой стороны, привязав веревки к ручкам. Посмотришь — пила не режет, а буквально ввинчивается в метровый ствол. Только топором они владели хорошо.

День за днем я носился по этим непокорным джунглям. Но как я ни старался, мы топтались на месте. Хорошо еще, что не снижали достигнутых темпов. Стоило мне набрать новых лесорубов, как непременно уходил кто-нибудь из старых. Или начинала свирепствовать малярия и вдоль всей реки или в целом округе работа останавливалась.

Голландские власти всячески помогали вербовать людей. Их контролеры[8] направляли ко мне из дебрей Борнео одну партию даяков за другой. Но даяки работали не больше полугода и уходили. Это были свободные люди!

Пытаясь превратить свободных людей в рабов, я научился по-новому смотреть на наше общество, понял, до какой степени мы, белые, не вольны в своих действиях но сравнению с так называемыми дикарями.

В разгар работы, когда я сам во всем участвовал, у меня не было времени наблюдать и осмысливать происходящее. И лишь уйдя куда-нибудь в нетронутую чащу, я мог посидеть, отдохнуть и поразмыслить над тем, что видел. Окруженный стеной безбрежного леса, я видел все куда лучше. В джунглях столько жизни — и столько смертей, что становится очевидной суетность всего сущего. А когда человек познал, сколь незначительно все то, что обычно наполняет каждую секунду его жизни, кругозор его безмерно расширяется.

Я видел в джунглях, как две армии муравьев уничтожали одна другую. На площади в много квадратных метров подстилка джунглей была покрыта застывшими в предсмертных судорогах трупами больших черных муравьев. Что заставило их истреблять друг друга? Они сражались не из-за пищи, не из-за жизненного пространства — они просто убивали. С величайшим тщанием, спокойно и методично, один на один. Когда я пытался помочь одному, он отказывался кусать противника. Лишь в том случае, когда оба были уверены, что прикончат друг друга одновременно, они сжимали челюсти в последнем предсмертном укусе. Никто не вышел живым из этой схватки. Я даже не мог установить, были ли это две различные армии или я наблюдал взаимное истребление членов одной муравьиной семьи.

Почему?

Да, почему? Почему я выбивался из сил, иссушаемый малярией, мучимый беспокойством, что никогда не достигну проклятой цифры — пять тысяч кубометров древесины в месяц? Чего ради старался принудить всех этих людей трудиться в джунглях, которые каждый месяц заставляли нас расплачиваться человеческими жизнями, — когда несколькими, а когда и десятками?..

Ради чего? Ради того, чтобы снабжать бревнами другие страны?

Да нет, скорее всего потому, что несколько господ в Амстердаме были озабочены тем, как выручить побольше прибыли со своих капиталов. А меня им удалось завербовать потому, что я искал заработка и мечтал о приключениях.

Жажда наживы, обуревающая голландских капиталистов, принудила меня и тысячи рабочих под моим началом трудиться из последних сил единственно ради того, чтобы набивать кряжами ненасытные утробы пароходов.

Или, говоря словами самих капиталистов: предприимчивость дальновидных голландцев заставила меня вместе с горсткой туземцев проделать блестящую работу по освоению новых земель. Наш труд способствует прогрессу здешнего края и его народа. И обеспечивает лесом Китай и Японию, которые так нуждаются в древесине.

Отдыхая в объятиях джунглей, я отчетливо понимал, что этн слова — ложь. Нас подстегивал чистоган.

Когда повседневная сутолока не застилала мне глаз, я видел, как куются цепи, чтобы всех нас превратить в рабов компании. Видел, как расставляются предательские ловушки. В миниатюре я видел, как возникло эксплуататорское общество Запада.

Кругом — зеленые джунгли. Все оплетено лианами и колючим ротангом. На Западе джунгли — серые. Мы можем вырваться из зеленых джунглей. Мы можем вырубить лес на берегу реки или моря, и откроется солнечная поляна. Мы можем расчистить участок земли, засеять его, собрать урожай и послать к чертям всех десятников. Можем стать свободными.

Из серых джунглей парангом не пробьешься. Там все оплетают лианы совсем иного рода: страх перед завтрашним днем, борьба за кусок хлеба, классовая ненависть, нищета и погоня за «благоденствием». В серых джунглях вся жизнь — сплошное рабство для масс. Они рабы машин и других людей. Там огромная махина не дает своим рабам времени осмотреться, одуматься, разорвать заколдованный круг. И это называется цивилизацией.

Конечно, кое-кому удается, поразмыслив, вырваться на волю. Но масса не понимает их, когда они рассказывают о том, что увидели, называет безумными тех, кто рвет узы.

… И вот теперь я полным ходом превращаю смуглых детей джунглей в таких же рабов.

Когда приезжал директор компании, мы с ним тщательно обсуждали, как это лучше делать. К тому времени я уже изучил своих людей и знал их слабости. Знал, что их женщины ленивы и падки на побрякушки и кофе. Знал, что мужчины легко увлекаются азартными играми, и это увлечение переходит во всепоглощающую страсть. Знал, что, раз увидев на экране, как белые мужчины безобразничают, дерутся, убивают, крутят любовь, они будут стремиться увидеть это снова и снова.

В итоге мы решили открыть доступ на остров китайским лавочникам. Они торговали одеждой и лакомствами, но больше всего золотыми безделушками. Мы позволили открыть тайные игорные притоны. Раз в месяц, после получки, всем рабочим разрешалось целые сутки играть вволю. За ночь банкометы выуживали у игроков заработанные тяжелым трудом гроши. Мы решили также показывать фильмы и возможно дороже брать за билеты. Открыть бильярдные залы. Индонезийцы обожают бильярд. К сожалению, они мусульмане, вина не пьют. Не то мы, открыв кабаки, в кратчайший срок завершили бы процесс приобщения их к цивилизации.

Во всех этих «благородных» начинаниях женщины — мои союзницы. Женщин здесь мало, и они знают себе цену. Супруг, который не может дать жене все, чего она пожелает, как правило, быстро теряет ее. Женщины не работают. Большинство из них только играют в кости да пьют кофе. Мужчины трудятся не покладая рук, чтобы угодить им. Кичливость и половой инстинкт заставляют мужчин идти на все ради своих женщин. И помогают рыцарям чистогана делать мужчин рабами.