Вдруг карликовый олень исчезает в густых нетронутых зарослях. Умолкают птенцы, змея замирает, слившись с зелеными лианами. Через лес идут люди.

Два человека ступают по прорубленной Гонтором дорожке. Один из них черный, другой — оливковый.

Черного человека зовут Ахмат, он мавр из Замбоанги. Высокий и стройный, под темной кожей играют гибкие, сильные мышцы. Его черные глаза излучают спокойствие могучих океанских просторов, в голосе звучит мелодия волн. Он родился на море и вскормлен им — сын гордых морских разбойников-мавритан. Несколько лет назад его судно затонуло у берегов Нунукана. Товарищи вскоре уплыли на другом корабле, а Ахмат остался, завороженный молодой светлокожей даячкой с шальными глазами.

Оливковый человек — даяк-ибан, житель горных дебрей. Охотясь за носорогами, он спустился к самому побережью, и здесь я завербовал его в свою первую бригаду лесорубов на Нунукане. Маленькие подвижные глаза, плотное мускулистое тело, безбородое лицо, выражающее настороженное удивление. Если Ахмат — истинный сын моря, то этот человек, с быстрыми, нервными движениями, — такой же истинный сын джунглей. Белый человек неспроста поставил их на работу вместе: они говорят на разных языках и не понимают друг друга. Не к чему разговаривать, когда тебе надо с утра до вечера тянуть двухметровую шведскую пилу.

Каждый из них без лишних слов расчищает себе место у срубленного великана. Затем они отмеряют четыре метра и принимаются пилить. Работают медленно, равномерно. Глаза мавра мечтательно устремлены вверх к зеленому своду — оттуда доносится что-то, напоминающее голос моря. Глаза даяка шныряют по зарослям, подсознательно выискивая дичь..

Вдруг даяк опускает пилу и исчезает в кустах. Ахмат спокойно сидит в ожидании, думая о своем. Через несколько минут даяк возвращается, держа в руках пойманного варана. И пила возобновляет свое состязание с цикадами, все глубже вонзаясь в гигантский ствол.

Порой словно какая-то тень омрачает отсутствующий взор Ахмата. Он думает о той, которая сидит дома в лагере, ожидая его. Ахмат не уверен в том, что заворожившая его женщина верна ему. Она не желает работать, не желает готовить пищу. Хочет, чтобы Ахмат один делал все за двоих и еще любил ее. Она же только спит, ест, играет в кости или тревожит других мужчин своими черными глазами и пышными формами. Ахмат боится, что она ему неверна. Если бы он знал это наверное, он тотчас зарезал бы ее и того, с кем она изменяет ему.

К вечеру Ахмат и даяк успевают распилить свободную от сучьев часть ствола на восемь кряжей весом по три-четыре тонны каждый.

К тому времени по лесу прокатится гул падения еще двух гигантских стволов и от поверженных исполинов к реке протянутся дороги трехметровой ширины.

В растревоженных джунглях царит хаос. Из запутанной, смятой зелени торчат обломки деревьев и пальм. Бесчисленные цветы, украшавшие кроны, усеяли сырую лесную подстилку. Множество гнезд разорено, семьи белок, куниц, летающих кошек лишились приюта, слышатся визг, писк и вой. Но вот наступает ночь, и олени, дикобразы, дикие свиньи выходят полакомиться почками и плодами сваленных деревьев. Тут и карликовые напу, и рослые красавцы с ветвистыми рогами.

А те, кто произвел это опустошение, сидят на берегу реки под небольшими навесами из пальмовых листьев и варят себе пищу на кострах. Двадцать пять представителей типичной для побережья Борнео смешанной расы, завербованных мной в приморской деревушке, охотник-малаец и я — единственный белый на всем острове. Мы добрались до Нунукана на быстроходных пирогах, захватив с собой месячный запас продовольствия. Отсюда сто километров до ближайшего поселения — Таракана. У меня задание: заготовить в течение месяца триста кубометров древесины сала, чтобы по истечении указанного срока можно было отгрузить первую, пробную партию. Если эта партия окажется удачной, нам надо будет довести выработку по меньшей мере до пяти тысяч кубометров в месяц.

Я опасался, что не справлюсь с этим заданием. Рабочие, которых мне удалось набрать, никогда прежде не рубили лес. Однако к концу первого же дня я воспрянул духом. Маленький Гонтор повалил три дерева — семьдесят пять кубометров древесины. И один из стволов уже распилен. Все будет в порядке!

Отправляюсь на охоту, хочу порадовать свою бригаду олениной. В нескольких сотнях метров от лагеря вижу зеленый блеск двух огромных глаз. Выстрел — олень надает. Отныне джунглям и ночью не будет покоя.

С рассветом мы попытаемся переправить первый кряж к реке. Для этого построили специальную дорогу. Вымостили ее длинными, тонкими стволами. В них сделали зарубки, а в зарубках укрепили очищенные от коры и гладко отесанные поперечины. Затем из твердого, как кость, пальмового дерева сколотили нечто вроде салазок. Трехметровые полозья также тщательно отесаны. На этих салазках мы будет перевозить кряжи. Но сначала нужно извлечь кряж из выбитой стволом выемки и закатить его на салазки.

Мы просовываем под кряж канаты из лиан, закрепляем их за пни и деревья и, продев палки в петли, натягиваем канаты. Они дрожат, как струны, кряж чуть-чуть сдвигается с места. Тогда вся бригада берется за ваги.

Звучат подбадривающие выкрики, мускулы напрягаются до отказа, и кряж подается, дюйм за дюймом вылезает из земли. Закатываем его на слеги, опирающиеся одним концом на салазки. Как же медленно ползет четырехтонный кряж… Через полчаса упорной работы он наконец уложен; мы стоим охрипшие, потные, но довольные. Суетясь и спеша, привязываем кряж к салазкам ротангом. С каждой стороны салазок укрепляем но десяти лямок. Двадцать человек впрягаются в них и дергают, проверяя прочность. Но вот Пало, руководитель бригады тягалей, дает команду, и следует дружный рывок. Сверх наших ожиданий салазки подаются; ликующий крик приветствует первый успех. Новая команда — новый рывок, салазки смещаются еще на два-три дюйма. Команда — рывок, команда — рывок, все чаще и чаще.

Крики переходят в ритмичное пение, и салазки уже не прыгают, а ровно скользят. Под звуки бодрящей песни преодолевается несколько десятков метров. Потом — остановка. И опять звучит команда Пало, опять натягиваются лямки.

Ценой огромных усилий удается сдвинуть салазки с места и протянуть их еще несколько десятков метров, пока полозья не заедает. Впереди бежит парнишка, смазывает поперечины собранным у реки жирным илом — это намного облегчает скольжение.

До берега реки, куда нужно доставить кряж, около полутораста метров; почти двадцать минут уходит на этот отрезок пути. Дорога ровная, местами с небольшим уклоном в сторону реки. Малейший подъем сделал бы транспортировку нашими средствами невозможной.

Дойдя до берега, сваливаем кряж с салазок. Под восторженные крики всей бригады он скатывается с откоса и шлепается в илистую воду, чуть не целиком погружаясь в нее. Мы привязываем его ротанговыми канатами, чтобы не унесло течением.

Пустые салазки возвращаются. Все нужно начинать сначала: раскачать кряж, погрузить на салазки, привязать и с нечеловеческими усилиями тащить к реке. Весь день уходит на перетаскивание первого ствола.

На следующий день мы прокладываем дорогу к остальным поваленным деревьям. И только через неделю все три ствола, срубленные Гонтором в первый день, раскряжеваны и спущены к реке. В жарких джунглях это адски тяжелая работа, к тому же небезопасная. У нас уже было несколько мелких происшествий; того и гляди, произойдет несчастный случай. Чего проще — стукнет по голове падающая ветка или попадешь под кряж: узкие салазки нет-нет да опрокидываются на плохо уложенных «рельсах».

Джунгли необъятны, а мы так малы… Вступать с ними в единоборство — безрассудно. А я-то обещал поставлять пять тысяч кубометров в месяц.

Мы едва управились с несколькими десятками, а тут — пять тысяч!

Но это еще не все. Угольная компания, на службе у которой я нахожусь, намерена вести дела основательно. Мне поручено построить лесопилку производительностью не менее двух тысяч кубометров пиломатериалов в месяц. До сих пор компания не продала леса и на одну спичку, потому что ничего не смыслит в рубке и раскряжевке. Может быть, поэтому и она положилась на меня.