Но теперь его опередил Волк.

— На горизонте замечены превосходящие силы противника в количестве несметном. Можно посчитать, но лень. Сирену то выключать? Все слышали? Ну, тогда выключаю.

Когда всю сознательную жизнь охотишься за бабочками, поневоле учишься встречать любые опасности как нечто, само собой разумеется. Старушка Смерть частенько встречалась на моем пути, но, видимо, даже ей, колченогой, я казался слишком уродливой добычей. Зачем косить засохшую и скрюченную траву, когда вокруг полно сочной и высокой.

К присутствию Смерти привыкаешь быстро. Кто-то сознательно прогоняет даже мысли о ней, А кто-то знает, что вот она, рядышком, танцует свой странный танец с косами. Ну и пусть танцует. Авось запляшется, устанет, да забудет, зачем приходила. А коли, вспомнит, всегда можно плюнуть ей в лицо три раза, обязательно через левое плечо, и сказать: — «Позови меня с собой». От такой сознательности возрадуется старушка и вновь в пляс до упаду.

Говорят, помогает.

— Вранье все это, — Кузьмич приплюснулся к центральному обзорному иллюминатору, — Если в корабле поджарят, то никакие танцы не помогут. А эти запросто. Вон их сколько.

Правда Кузьмичевская. Уйма их. Уйма, это ровно сто одиннадцать штук. Круглые, черные горошины, окружившие нас со всех сторон.

— Драпать надо, как есть драпать.

И здесь он прав. Но разве Кораблю докажешь, что иногда лучше показать врагу спину, нежели вывалившиеся кишки. Я еще в самом начале заикнулся, давай, мол, Волк, потихонечку совершим убегающий маневр. По культурному, и без проблем. И что же он, стервец, заявил?

— Велика Галактика, а отступать некуда. Позади ни хрена интересного. Погибнуть смертью героев, вот настоящая доблесть!

Ему-то что, железяке самовосстанавливающейся. Покряхтит пару столетий металлоломом, приведет себя в порядок и снова дурковать в одиночестве. А нам каково?

Пока вражеский флот хранил гробовое молчание, только плотней окутывал нас своими кораблями, стискивая и без того узкие клещи.

Мы сознательно не посылали никаких запросов, дабы не раскрывать, кто мы, и что мы. Корабль посоветовал. Говорит, самая, что ни наесть надежная тактика. Прикинутся метеоритом, и молчать в закрылки. Надолго ли. И хоть потушены все бортовые огни и разговоры шепотом, но и дураку, даже инопланетному, ясно, что корабль обитаем. Блестит золотом, словно весеннее дерьмо в проруби.

— Вызывают они вас, — сообщил, наконец, Волк. Как завернул! Вас. А он, стало быть, вроде и не при деле. Ничего подобного. Одна компания. И отвечать все одинаково будем.

— Зажечь кормовые, поднять опознавательные, развернуть антенны, — встречать врага, так встречать. Не таясь.

Корабль выполнил команду, как и положено. Врубил все возможное освещение. Внутри и снаружи. Развернул усики антенн, взметнул в безвоздушное космическое пространство флаг.

Флаг этот лично я сам сооружал. Понимаю ведь, что любой корабль должен иметь святыню. Ради которой и умереть, и жить можно. Соорудил его из единственного свободного на борту материала. Мешка из-под сухарей. Намалевал посередине вензель свой, в виде замысловатой буквы «С», и вперед. Хорошо получилось.

— Передатчики включить, мониторы на полную яркость, команде занять места согласному штатному расписанию.

Последний пункт приказа Кузьмич выполнять отказался. Его штатное место было в камбузе с сухарями, а ими он уже объелся.

Корабль включил прямую трансляцию, мониторы засветились, и показали тех, кто окружил наш корабль.

На экране их было трое. По внешнему виду вроде люди. Головы полностью закрыты черными черепушками с гребнями на затылках. Верхняя одежда напоминает скафандры, только побольше всяких побрякушек.

— «Еконо ми цуси»? — сказал один из них и ткнул рукой, одетой в металлическую перчатку прямо в центр экрана. В меня, то есть.

Я пожал плечами, показывая, что ни черта не понимаю.

— Еконо ми цуси? — уже более грозно повторил незнакомец. И вытащил штуку, похожую на пушку.

— Цуси ми не понимай, — ответил я, и тоже вытащил ту саму железяку, с которой гонялся за Голосом в первые дни.

Черепки заволновались, загалдели, показывая на меня пальцами. Один из них рубанул себя по шее и издал неприятный хрип.

— Это якудзяне.

Я оторвался от экрана и внимательно посмотрел на Кузьмича.

— Откуда знаешь?

— Догадываюсь.

Кузьмич перелетел с моего плеча поближе к экрану, встал перед ним, растопырив ноги и заложив руки за крылья.

— Толмачом буду. Переводчиком. Понимаю, понимаю. Я ж специалист широкого профиля.

Не зря я Кузьмича с собой взял. Который раз из беды выручает.

— Чего они талдычат?

— Ясно дело. Ты оскорбил их, и они желают видеть твою голову отделенной от шеи.

— Так и сказали? — не поверил я.

— Об этом они сейчас и судачат.

— А договориться с ними можно? Я и извинения могу попросить. Спроси, Кузьмич, а!

— Поздно. Ты обозвал их речными крысами, а это даже мне обидно.

— А что за народ такой. На людей похожи, а не люди. Горшки на голову нацепили, и думают все, зауважали их. Как говоришь, их?

— Якудзяне, — повторил Кузьмич, — Читал я про народ такой. Еще во времена Большого Объединения Земли все люди, как люди, вместе стали существовать, а этот народец, мелкий и разбойный, к слову сказать, задумал отделиться. Смылись по тихому, никто и не заметил. Или не захотели замечать. Их не больно то любили. Вредный народец. С дурными привычками. Разрисовывают себя разными драконами, да крокодилами.

Понятно. Значит, якудзяне. Такое в истории Земли случалось. Ну не хочется вместе со всеми, и все тут. Строят корабль, грузят скарб, награбленное, и уматывают к Вселенной на кулички. Находят необитаемый мир. Селятся. И поживают тихонько. До тех самых пор, пока Космические силы Земли не отыщут и не приобщат к цивилизации.

А этих, значит, не сумели.

— Говорят, что распылят нас, словно болотную пыль, — сообщил Кузьмич.

— А разве в болоте бывает пыль?

— Раз говорят, значит бывает.

Я вздохнул. Не хочется, как-то, распыляться. Только жить начал.

— Кузьмич, окликни их. Поговорить хочу.

Кузьмич охотно выполнил просьбу. Подлетел к микрофону и, что есть силы, заорал:

— Эй, якудзятые! Еконо ми цуси. Тема есть!

Якудзяне перестали спорить и с интересом уставились на меня.

— Скажи им, Кузьмич, что я дико извиняюсь за нанесенные оскорбления.

— Еконо ми цуси, якудзятые.

— А еще скажи, что бы пропустили нас по добру, по здорову, а иначе… сам придумай, что сказать.

Кузьмич кивнул.

— Еконо ми цуси! О-го-го, как ми цуси. До самой еконо ми цуси! Усекли?

Черепушки пришли в необычайное возбуждение. Стали на экран бросаться, палками железными перед ним размахивать.

— Переводи Кузьмич.

— Говорят, что простить не могут. И отпустить тоже. Кто на их территорию пришел, тот живым никогда не уходит. Говорят, чтобы сдался. Добровольно. Чтоб выходил с высоко поднятыми руками. И еще что-то про один телефонный звонок и адвоката. Дают десять минут на размышление. Думать будешь?

— Думать? Думать… Буду.

Как тут не подумать, коль сами предлагают. Может чего в светлую голову то и придет.

— Еконо ми цуси! — напоследок прокричал Кузьмич, потом развернулся к экрану спиной, приспустил штаны, нагнулся и показал якудзянам низ своего брюшка, — Традиционное якудзянское прощание, — пояснил он мне. Вот что значит много читать.

Думал я ровно половину отведенного времени. Вариантов немного. Сдаваться на милость победителя, а потом посмотреть, что будет? Может они и не такие кровожадные? Я понимаю, когда на их территорию вторгается целый космический флот, тут есть с чего осерчать. А я ведь так, букашка глупая. Залетел ненароком. Жениться надумал. На двух миллионах брюликах.

— Чего, командир буйно голову повесил, что за думу думаешь, — подал голос проснувшийся Голос. Все это время он с достоинством выполнял предписание молчать в закрылки.