Куколка внимательно слушала этот монолог бывшего обитателя лужи, только иногда позвонила, поддакивая.

Я тоже навострил уши, так как от Кузьмича нечасто можно услышать подобные слова. Все больше пакостями занимается.

Между тем куколка дососала леденец, выплюнула палочку и в благодарно прозвенела трель.

— Ладно, — Кузьмич, кажется, засмущался, — Я как все. Не стоит благодарностей. А ты бы не могла… Ну, ты понимаешь… За леденец я должен. Они ж брюликов стоят. Пожалуйста, крошка.

То, что в следующую минуту сделала куколка, повергло меня в шок. Вернее, не то, что она сделала, а то, что сделала она по желанию подлеца Кузьмича.

Куколка сморщилась, подергала широким носом, шумно втянула в себя в воздух. И, тонко пропищав смятыми колокольчиками, высморкалась.

Кузьмич, радостно взвизгнув, бросился догонять вылетевшую из куколки здоровенную жемчужину, которая мало того, что горела, словно глаза куколки, огнем адским, так была огромна, словно мой кулак.

В тот момент, когда счастливый Кузьмич, накрыл телом своим этот круглый огонек, я решил проснуться. На это было две причины. Первая подпадала под Великие Законы Великой Галактики. Овладение чужой собственности посредством обмана. А вторая заключалась в том, что Кузьмич обворовал не только меня, но и куколку.

Я сиганул со своего места, словно кенгуру, которые вымерли лет двести назад в Австралийской области. Этим самым прыжком настиг я Кузьмича, обжал его ладонями, вместе с жемчужиной, конечно, и прижал к полу.

— Ну, вот и конец тебе пришел, — прошептал я, — Удавлю, как бабочку — капустницу.

Шутил, конечно. Кто ж такую ценность раздушит. Но Кузьмич о шутках моих не знал. Он ойкнул и испустил душераздирающий крик в защиту своей невиновности. Смысл крика заключалась в том, что его, опутав чарами колдовскими, заманила куколка, пообещав за еду человеческую одарить богатствами несметными. А он, простой бабочек Кузьмич, лишь являлся немым оружием в руках этой ведьмы с красными глазами.

В какой-то миг я даже поверил Кузьмичу. Вот за мысль о ведьме. Значит, не только мне в голову всякая чушь детская лезет? И опять, что мы знаем о куколке? Да ничего. Может она монстр почище КБ Железного! Ведь не зря ей уже и пища человеческая понадобилась. Нет. Про леденцы я зря. Ни один ребенок с леденцов злым не стал. Или стал? Отчего же мы злыми такими стали. Может и с леденцов. Человечество ест слишком много сладкого, вот и стало таким, каким стало.

Эк она мысли перебивает. На человечество спихивает. Кузьмича в сторону. Вместе с жемчужиной. Потом разберусь. За уши ее, встряхнуть. И посмотреть в глаза ее красные, ведьмовские.

— Ты что ж это, ведьма задумала?

Да я убить готов ее был. На месте. И до самого конца. Мало ли я бабочек за свой век погубил. Одной больше, одной меньше.

Но куколка только испуганно зазвенела. И задрожала вся, словно озябла. Даже жалко стало.

Околдовывает!

Я попрочнее ухватился за ее уши и даже чуть их дернул в разные стороны.

— Отвечай ведьма, почему ты с Кузьмичом снюхалась? Отчего, признавайся, другие тебя понимают? ПаПА и этот таракан несчастный.

— Не та-ра-кан! — Кузьмич стоял, уткнувшись носом в стену, и хныкал. Жемчужина валялась рядом. Но, придерживаемая ногой Кузьмича.

— Почему я тебя, уродина, не понимаю? А! Молчишь, ведьма!

Чего-то я разошелся. Ничего, мужик злится, значит, есть за что. Но и в самом то деле! ПаПА лекции с ней проводит, Кузьмич леденцами подкармливает. А я, значит, только, как сторож работаю? И еще как спасатель на половину Галактического пособия по безработице.

— Ты не понима-аешь! — Кузьмич от стенки оторвался. А жемчужину поближе подкатил.

— Что, не понимаю? — уши не отпускать, глаза позлее.

Кузьмич растер по лицу сопли.

— Не любишь ты ее, вот и не понимаешь.

Вот те раз.

Я отпустил уши куколки. Подошел к кровати. Сел. Встал. Подошел снова к куколке. Заглянул в глаза.

— Да пошлите вы все.

Развернулся и ушел. Куда? В кладовку с супернавозом для оранжереи. Спать.

Пошли они все. Это что, я ее не люблю? Да. Я ее не люблю. Да за что любить то ее? За то, что от невидали вселенской спас? Или за то, что жениться на ней обещал? Так это еще посмотреть надо. Женюсь ли. А вот этого не видали. И паПА тоже. Что он, особенный на вот это не смотреть. Я еще достаточно горжусь собой и свободой своей, чтобы жениться. Вот завтра, сяду в Корабль, и поминай, как звали. Будем с Волком по дальним Галактикам летать. Звезды и планеты сжигать. Может, разбоем тем же займусь. Не пропаду.

Под запах супернавоза я и заснул. От усталости и волнения.

Нет. Мне ничего не снилось. Почему должно что-то сниться? Разве урод не может спокойно? Без всяких снов провести хоть одну ночь?

Наутро меня разбудил дворецкий, учтиво покашляв под самым ухом.

— Хозяин! Вас хочет видеть ваш отец.

— Да. Сейчас.

Продирать глаза после сна в кладовке довольно трудно. Не сразу соображаешь, где находишься, на чем лежишь, и почему вокруг так ужасно воняет.

— Да. Спасибо. Меня одного?

— Нет, хозяин. Распоряжение поступило и к вашим братьям. Бриться будете? Утренний кофе? Свежие новости? Результаты четверть финала Большой Клюшки? Котировка акций? Сплетни бомонда? Прогнозы синоптиков? Полицейская хроника?

Молниеносным движением дворецкий был схвачен за усики антенн, и точным броском отправлен в самую гущу складированного навоза. Его, кстати, доставляли мне из Африканской области. Прямые поставки. Из первых, так сказать, рук. Дворецкий попытался выбраться, но, окончательно завязнув, выкрикнул мне в спину:

— Не желаете ли узнать о последних направлениях в моде?

Поплотнее прикрыв дверь, дабы не слушать вещание Бемби, я, предварительно, отряхнулся, повел по сторонам носом, проверяя, все ли в порядке, и отправился к паПА. Пешком. Немного развеяться не помешает. И заодно привести себя в состоянии повышенной замкнутости. Потому, что я чувствовал, что у паПА начнется светопреставление.

И не ошибся.

Едва я вошел в кабинет паПА, меня встретил смех братьев. Даю на отрыв крыло Кузьмича, разговор до моего появления шел о куколке. Старший, Венька, последний раз прыснул в кулак, потом сделал серьезную физиономию и, глядя в потолок, глубокомысленно произнес:

— Красота… Много ли мы о ней знаем? Да ничего.

Я сделал вид, что меня этот вопрос не касается, и, вскарабкавшись на подоконник, расположился там.

— Младшой, говорят, ты привез нечто необычное?

Не унимаются. А ведь у самих-то не лучше. У одного железка ржавая, а у второго стерва космическая.

— А еще говорят, что у нее за душой ни одного брюлика?

Значит, еще не пронюхали. Ну и хорошо. Надо Кузьмича предупредить, чтоб языком с дворецкими не чесал.

— Сирота.

— Без рук.

— Глупа.

— И моется часто.

Интересно, чего там паПА придумал. Не ради красного словца позвал. Или снова куда-нибудь пошлет? Скорее бы. А то ведь достанут братишки.

Дверь распахнулась, и на пороге показался сам паПА. На глазах очки, которые ему привезли с раскопок Нью-Йорка. Стекла только простые вставил. В зубах трубка. Под мышкой портфель.

— Привет бездельники. Можете не вставать. Не парламент. Вениамин, выплюнь бубль-гум изо рта, не на центральном базаре. Жора! Это мой стол и класть на него свои ноги не стоит. Костя. А подоконник не диван. Впрочем, не слазь. Еще разобьешься.

ПаПА сел за стол, положил перед собой портфель и стал вытаскивать из него свои археологические находки. Человеческий череп, на котором болталась пластиковая бирка с надписью «Бедный Ерик. Проверить». И три восклицательных знака. Следом за черепом бедного Ерика появился достаточно большой и лохматый сверток, который в развернутом состоянии оказался седой длиннющей бородой. Конец бороды был аккуратно обрезан, возможно, острым предметом. Затем паПА вытащил из портфеля невероятно старый и ржавый меч, который вдруг начал самостоятельно рассекать воздух. ПаПА его быстренько засунул в сейф от беды подальше. Затем из глубин портфеля паПА вынул обгрызенный кем-то с одного бока круглый сухарь, формой напоминающий футбольный мяч. Рядом с сухарем легла на стол бумага, на которой был изображен сам сухарь, и имелась надпись: — «Найти и обезвредить. Вооружен и очень опасен». Следом появилась весьма симпатичная шапочка красного цвета со следами выцветшей крови. Потом небольшой пропеллер с крепежными ремнями и банкой закаменевшего варенья. Клубничного, кажется.