— Значит так, командир. По порядку. Настроение с утра у меня было паршивое…

— Короче.

Кузьмич зашипел, головой кивая на дворецкого, который уже выпустил пару дополнительных локаторов.

— Тише! Я умоляю. Тише. Информация сугубо секретная. Как говорят офицеры в американской области: — «топ ган», что в переводе с ихнего обозначает «умри, но родину не выдай».

Я вздохнул. Иногда приходится соглашаться с Кузьмичем. Соглашаться и слушать его бред.

— Так вот, командир. Настроение, как я уже говорил, поганое. Залетел в ресторан на пятом этаже, в бассейн на третий, но чувствую, тоска гложет. И тут, дай, думаю, к старику твоему слетаю. Поболтаю там, чайку попью, о бабочках потреплемся. Прилетаю. Слушай! Дверь…, - Кузьмич делает театральную многозначительную паузу, — Дверь приоткрыта. Чуть-чуть. Только мне и протиснуться. Я и не постучался. Смотрю, старик твой с лупой по столу лазает, бумажки свои перелистывает. Подожди…

Кузьмич взглянул на дворецкого и сказал обычным голосом:

— Говорят, что в центральных мастерских устроили бесплатную раздачу новых модулей памяти. И осталось их очень мало. Всем может не достаться.

Дворецкий задергался, заметался и, решив, что десять минут его отсутствия ничего не решат, умчался в центральные мастерские на раздачу модулей памяти.

— Дурные они все, — проводил его глазами Кузьмич.

— Он тебе потом все вспомнит. Так что там с паПА?

— С паПА? Со стариком твоим? Так я и говорю, бумажки читает. Я пристраиваюсь за его спиной и внимательно знакомлюсь с представленным текстом.

— Шпионишь?

— Шпионят для врагов. А я для тебя достаю ценные разведданные. Дальше рассказывать или в либералов играть станем? Так что лучше. А то — шпион. Рассказываю дальше. Один из листков сильно заинтересовал твоего старика. Он и кряхтел над ним, и вверх ногами поворачивал, и на свет рассматривал. А я, боец невидимого фронта, в это время старательно заучил наизусть все то, что находилось на бумажке.

— И какое это имеет отношение ко мне?

— Самое прямое, командир. Если коротко. Речь идет о весьма старых и отдаленных временах. Очень, очень древнее время. В бумаге написано, что в то самое время, очень и очень древнее, жил мужик. Не знаю, может быть и урод. Там про это ничего нет. Дальше. И этот мужик нашел жабу. Жаба — животное. С лапами. Квакало. Жило в болотах. Гадость отвратительная. А дальше самое интересное. Мужик этот древний взял и эту самую жабу, в засос. А поцеловал, то есть. Значит, такие обстоятельства сложились.

— Ну… — я не понимал, к чему клонит Кузьмич.

— Гну, — совершенно не складно передразнил Кузьмич, — Смысл в чем? Жаба в девку превратилась. Сечешь?

— Динь! Динь! Динь! Динь!

Я внимательно посмотрел на счастливо щерящегося Кузьмича, перевел взгляд на вмиг сбесившуюся колокольчиками куколку, вздрогнул и обтер рукавом губы.

— Ты, это… Говори, да не заговаривайся. Не верю я в сказки. Чушь все это. И мужик твой древний, тоже чушь.

— Не скажи, командир. Сказки? — Кузьмич довольно подергал бровями, — Сказки, это давно забытая истина. Кто-нибудь пробовал ее целовать?

Бабочек взмахнул крыльями, подлетел к кокону и выкинул в направлении продолжающегося звона руку:

— И чего это она так визжит? А? А я знаю. Потому, что видит в словах моих смысл.

Я ухмыльнулся.

— Вот ты ее и целуй.

Улыбка сползла с лица Кузьмича. Такого шага он от меня не ожидал.

— Я? Нет, нет! Что ты! Я не могу! Исключено! Нет, нет, нет! Я же не приспособлен. Сила не та. Да и физиологически для меня это смерть.

— Ладно, Кузьмич. Утихомирься. Никто никого не собирается целовать. Вот меня в детстве, сколько не целовали, а лучше я от этого не стал. Глупости все это.

Кузьмич, быстро щелкая зубами, грыз ногти. Думает. Он всегда так делает, когда усиленно работает головой.

— Командир! Послушай, что скажет твой самый лучший друг и советник, — Кузьмич сцепил пальцы рук в замок, и вскинул их кверху, — У кого проблемы, командир? У меня? Или, может, у груши этой висячей? Нет, командир. Проблемы, и весьма большие, у тебя. Я предложил один из вариантов выхода из сложившейся ситуации. Можно, конечно, удушить нашу гостью и твою законную невесту. Можно прирезать ее. Но ведь ты, командир, этого не сделаешь. Ты охотник, а не браконьер. Ты всю сознательную жизнь гонялся за бабочками, за красотой этой. Ты рисковал жизнью ради…

Кузьмич вытащил из-за пазухи небольшой бриллиант, помахал им перед моим носом и засунул камень обратно.

— … ради брюликов. Какие низменные ценности, у тебя командир. Но, но, но! Руками не хапать! Но не в этом дело. И вот теперь тебе выпал шанс. Один единственный шанс проверить судьбу. А вдруг старые книги не врут? И та лягушка, действительно, превратилась в бабу. А? Слабо?

Сильная речь. Очень сильная речь. Молодец, ничего не скажешь. Даже куколка заткнулась.

— Она не жаба. Это раз. Это противоречит всем канонам природы. Это два. Современная наука категорически отвергает данную возможность. Три. И закон сохранения материи. Четыре. Надеюсь достаточно, чтобы понять, что из нее никогда не получится ни жаба, ни баба, ни вселенная черт знает, где кто еще.

— А вдруг, — не унимался Кузьмич, — Хоть раз в жизни ты можешь сделать дурацкий поступок и поверить в чудо.

— Я сам, как дурацкий поступок. А насчет чуда…

Интересно, а чего это я так категорично? Чудес, понятное дело, на свете не бывает, но за попытку никто денег не берет. Опять же о чуде. Наука вряд ли объяснит камни самоцветные, которые проливает куколка. И многое чего наука не объяснит. Например, того, почему я сейчас встану, закрою глаза и будь что будет.

— Ну, ну-у, ну-у-у, — увивался Кузьмич рядом маленьким дьяволенком, нашептывающим на ухо поступки неправильные.

А я, под звуки этого мерзкого понукания, подошел к куколке, обтер ее отвратительный рот платком, потом еще раз обтер, и, наконец, в третий раз не поленился и обтер.

— Ну, — гаркнул Кузьмич и с разгона пихнул меня в спину.

Я закрыл глаза, сглотнул слюну и, примерившись, ткнулся сухими губами в продезинфицированные губы куколки. Главное, что бы каких-нибудь бородавок от нее не схватить. Или еще чего похуже.

Поцелуй получился достаточно смачным и даже, не побоюсь этого, прочувственным. Куколка издала умирающий перезвон, и глаза ее потухли.

— Сдохла.

Кузьмич пнул пару раз кокон и, не дождавшись ответной реакции, вздохнул.

— А ведь могла бы жить, да жить. Камушки метать. А все почему? Все потому, что ты, командир, возжелал объять необъятное.

Я как раз прекратил отплевываться и стаскивать со своего лица прилипшую куколкину слизь.

— От этого еще никто не умирал.

Бабочек подлетел поближе ко рту куколки, прислушался к отсутствующему дыханию и констатировал:

— Определенно сдохла. Сердце, если оно у нее и было, не выдержало перенесенного позора и порвалось на мелкие куски. С обширным излиянием в мозг. Если он, конечно, тоже у нее был. Как думаешь, командир, а если ее выпотрошить, внутри найдем что-нибудь. Ты понимаешь, о чем я? Так я за ножичком смотаюсь?

— Все мало тебе, — я тоже прислушался. Дыхание отсутствовало. И сердце, прав Кузьмич, не стучит, — Жива она.

— Это почему это? — у Кузьмича всегда было не в порядке с логическим мышлением.

— А потому, что за ветку держится. Ты бы за ветку держался, если б помер?

— Это постишемический синдром, — выпендрился Кузьмич, — Я о таком в медицинской энциклопедии читал. Остаточные спазмы тела и все такое.

— То-то и дело, что все такое. Организм не человеческий, нам его не понять. Пусть повисит, может и очухается. Вдруг она в спячку впала?

Кузьмич покрутил пальцем у виска.

— Ага! В спячку. В кому. И надо было тебе к ней лезть?!

Посовещавшись немного, мы решили оставить все как есть. Пусть висит, пока не протухнет. А там видно будет, что с коконом делать.

Наступил вечер.