Поэтому человеческих заморочек Гелиора, конечно, не понимала. Но она была ласковая, нежная и, как все её сородичи, серьёзно относилась к разным ритуальным действиям, укрепляющих дружеские союзы. И мои поцелуи воспринимала, как тыканье пальцем в глаз — как важные ритуалы, цементирующие нашу с ней чисто духовную связь.

Она и была чисто духовная с чиеолийской точки зрения. Я, как честный рыцарь, заменил ей погибших мужей, чтобы помогать с потомством и поддерживать морально. Беззаветно и безвозмездно, ради святой дружбы и будущих девочек. Так она это понимала.

А я это понимал так: она была одинокое и прекрасное существо, которое моих родичей-людей пугало до недержания. И представитель своеобразной и прекрасной расы, которую люди ненавидели за свои собственные выдумки. Исключительно.

Ещё она была храбрая и самоотверженная.

В общем, я любил её. По-любому. И с точки зрения людей это, конечно, выглядело законченным безумием. А я не мог объяснить даже такую простую вещь: не бывает таких паразитов, которые будут что-то откладывать в инопланетян, хоть в теплокровных, хоть в каких. Страшные сказки — и всё.

Я говорил чистую правду. Но страх — такая штука…

Его так просто не заткнёшь. Он сам грызёт изнутри, как паразит. И иногда что-то там, внутри, убивает.

И Гелиора — она ведь всё понимала абсолютно. Нехорошо ей бывало, когда случалось ходить по Мейне. Чувствовала, что на неё смотрят нехорошо и что её боятся, становилась печальная. Сидит, бывало, такая тихая и поникшая — жалость берёт смотреть.

— Гады, — говорю, — да? Ну скажи — форменные гады, а не боевые товарищи. Шарахаются от тебя из-за личной блажи — будто ты их изнутри съешь…

А она обнимает меня, как человеческая женщина — быстро научилась — и говорит:

— Ну что ты, капитан. Какие же они гады? Ведь ни один из них не захотел меня убить…

Вот такое у чиеолийцев о людях было впечатление. И я был готов в лепёшку разбиться, чтобы только это как-нибудь изменить — но все объяснения приходились нашим идиотам, как об стенку горох. То есть, они меня, вроде, слушали, но не слышали абсолютно.

Потому что всякие инстинктивные вещи совершенно иррациональны. Вот почему некоторые инопланетчики наших бурбулек боятся? Тех, которые испокон веков на Йтен в деревенских домах живут и ловят всякую ползучую нечисть? Ты говоришь, что твари полезные, безопасные, ручные и симпатичные — а ребята слушают, но всё равно ни в руки бурбульку не возьмут, ни подпустят к себе поближе. А всё только потому, что у лавийцев бурбулька ассоциируется с нетопырём-кровососом, на Шие похожие существа лихорадку разносят, а тэффянам просто не нравятся, потому что «ползают противно и мордочки гадкие».

Нужно время. Или обстоятельства соответствующие.

И я ждал, когда случатся обстоятельства.

Дождался, в конце концов.

Снурри, хоть и оказался чуток неуравновешенным в смысле чиеолийцев, всё-таки, человек слова на все сто процентов. Адмирал, орёл Простора — не какой-нибудь цивилизованный хлюпик. И всё, что я говорил о Гедоне, Снурри принял к сведению.

И вот, в один прекрасный день, он нас в штабе собрал и говорит:

— У нас нынче, парни, отличная возможность развлечься подвернулась. Наш старый товарищ О-Тэлл со мной связывался. Фехтовальщики засекли одну гедонскую станцию, на которой руднообогатительный комбинат построен. Туда грузовики из колоний всякие ценные вещи возят, а там, чтоб дома атмосферу не коптить, эти ценные вещи доводят до ума. И мы можем принести много пользы Галактике, если вытряхнем у гедонцев карманцы.

— А сам О-Тэлл присоединится? — спрашиваю.

— О-Тэлл, — говорит, — предоставил нам лоцию. Но сам не участвует — у него какие-то дела в его новой тусовке.

На данные фехтовальщиков всегда можно было положиться. Но я, помню, подумал, что О-Тэлл и его подружка хотят лично нам с Гелиорой показать, насколько нги на нашей стороне, расплатиться за своих убитых сородичей… а возвращаться всё равно не хотят.

И если фехтовальщики и решат гедонцам навалять, то наваляют исключительно лично. Без всяких боевых союзов с чиеолийцами и намёков на эти союзы.

И это немного грустно.

Но наша стая приняла это сообщение очень весело. Особенно мохнарики рвались в бой, потому что у них тоже имелись кое-какие претензии к Гедону. Т-Храч с Гедоном отродясь не воевала — но эта война, похоже, мыслилась гедонцами в проекте, иначе зачем бы было потрошить пушистых деток с т-храчских пассажирских звездолётов?

Ксенофобия и обоюдная ненависть во всей этой истории просто тройным узлом затянулись. А Гедон хлопотал себе приключений по первое число, потому что Т-Храч, Нги-Унг-Лян, Слиоласлаерлей, мир слизеплюев и родина букашек, объединившись, могли бы вывернуть наизнанку любую космическую империю — а если вспомнить ещё Чиеолу и то, что мейнцы тоже рвутся в бой, то делается совсем очевидно, на чьей стороне тут будет военная удача.

Это цивилизованные миры ещё не раскачались. Не успели кое-кого обвинить в военных преступлениях. Ну да мы будем первыми.

Я знал, что космические станции Гедон строит на совесть, и что бой будет серьёзный. Судя по лоции О-Тэлла, всё это было вполне укреплённое и охранялось соответствующе. Но у меня просто руки чесались сцепиться именно с гедонцами — я только беспокоился за Гелиору.

Поэтому, после того, как мы в нашем штабе бой обсудили и спланировали, я вернулся домой, можно сказать, бегом.

Гелиора сидела в нашей каюте, а Посредник свернулся на полу клубком — и я об него чуть не споткнулся. Посредник давно уже в террариуме не сидел, а ходил за Гелиорой хвостом, как нитка за иголкой. И я поймал себя на мысли, что уже привык к нему, как к собачонке какой-нибудь, тем более, что запах стружек и сена, которым Посредник пахнул, мне лично казался вполне ничего себе, а гадил гелиорин симбионт твёрдыми шариками, которые элементарно подбирал бортовой уборщик. А выделения у него были на вкус приятнее, чем мёд — сладкие, но не приторные, с древесным чуточку привкусом. В общем, симпатичное опрятное создание и полезное. Я его почесал за глазами, душку нашу. Но на душе не полегчало.

А Гелиора к тому времени, видимо, привыкла к моей мимике, потому что сразу спросила:

— Милый капитан, что случилось?

— Мы, — говорю, — отправляемся гедонцам морду бить. А тебе с Посредником лучше остаться на Мейне, потому что война есть война, и женщинам с детьми там не место.

Но Гелиора только поводила перед глазами ладонью — «нет, ни в коем случае».

— Пожалуйста, — говорю. — Сделай так, как я прошу.

А она сказала:

— Капитан, мы будем вместе. Я, конечно, не солдат, но, может, чем-нибудь пригожусь. Я понимаю, чем рискую, но — прости меня, друг мой, нам с девочками и Посредником безопаснее быть с тобой, чем с другими людьми, которые нас не любят и боятся.

И возразить на это было совершенно нечего. А Гелиора обняла меня за шею и пропела:

— Тем более, что ты отправляешься мстить за моих мужей, как за своих братьев.

И я больше ни слова не сказал. Просто взял её с собой — и всё. А в террариум Посредника поставил запасные гравитаторы и силовую защиту, на всякий пожарный.

Бой вышел тяжёлый.

Вообще-то, я знал, что гедонцы любят повоевать. Что другое, а это…

Они задались целью не дать нам приблизиться к станции. Сторожевых охотников там было штук десять, и мы с ними сцепились кромешно, не на электромагнитных импульсах — на ракетах. Вот так.

А дерутся гедонцы грязно. В пылу и от ярости делают чудовищные вещи. Идиот, с которым рубился лично я, жахнул ракетой с чрезмерного расстояния, так ему не терпелось меня достать. А их собственная, ими же тщательно охраняемая станция была как раз у меня за кормой, километрах в стах всего-то навсего. Чтоб я сгорел, я в жизни не видел такого оголтелого и злобного идиотизма! Мне стоило только уйти с траектории выстрела и посмотреть, как гедонский подарочек гукнется о броню гедонской же станции, оставив дыру размером с ангар для пассажирского лайнера.