— Что, — говорю, — давно у вас такие жестокие конфликты с соседями? Ты так людей боишься…

Гелиора провела ладонью перед лицом.

— Мы не любим воевать, — говорит. — Что за дикость — война между расами разумных существ! Но гедонцы постоянно вынуждают нас защищаться. Мы не любим убивать — а они без убийств себе жизни не мыслят. Но хуже того — мы не можем забыть, что они — мыслящие существа, а они вообще не верят, что мы — разумная раса. Понимаешь, капитан, нам люди, в сущности, безразличны. Вот мы людям противны. Я больше боюсь не за себя — за девочек. Девочки, зачатые в такой маленькой семье, как моя — это редкостный дар небес. Я не ожидала такого счастья.

Э-э…

— У тебя, — говорю, — разве маленькая семья была?

Опустила веки согласно.

— Мы же работали в космосе, — говорит. — Я даже не надеялась, что у меня появится шанс произвести на свет девочек — всего с тремя мужчинами. Мы любили друг друга — но для такой удачи обычно мало нежных чувств. Лотерея…

— Кх-м, — говорю. — Прости моё любопытство, а сколько в принципе вашей даме нужно мужей, чтобы родить девочку с гарантией?

Рассмешил её. Она похлопала в ладоши кончиками пальцев — я потом узнал, это у них заменитель хихиканья.

— У великих королев древности, которые должны были оставить своему народу истинную наследницу, бывало и по сотне мужчин, и по две. Но они, конечно, были намного физически сильнее современных изнеженных женщин, — говорит. — Я лично каждый раз восхищаюсь и поражаюсь, думая, как чувство долга и жажда оставить стране принцессу побуждала этих героинь и богатырш принять Лунной Весной за одну ночь сотню возлюбленных…

— А… — говорю. — Вон оно что… Ваш народ, значит, состоит, в основном, из парней?

— Да, — отвечает. — На каждую женщину приходится полсотни мужчин. В тяжёлые годы — больше. Закон бытия в нашем мире.

— И у тебя при таком раскладе будет только двое детей? — говорю. — Как же…

Взглянула мечтательно.

— Так ведь — девочки. Девочкам нужно место и резерв. Нужна особая пища. Нужно особое воспитание. Можно быть беременной десятком или двумя мальчиков, но столько девочек сразу женщине не выносить.

Я слушал и пока не очень понимал, восхищает это меня или ужасает. И не мог себе представить, как это хрупкая статуэтка, вроде Гелиоры, может принести десятерых близнецов зараз.

Но расспрашивать пока не стал.

— Понятно, — говорю. — Очень интересно, но в человеческом мире ты, всё же, об этом первое время не распространяйся. А то у нас подходы другие.

Пожала плечами, почти как человек.

— Я знаю. Мне уже говорили. Вообще-то, всё это неважно, капитан. Скажи лучше, чем я могу быть полезной? Мне хочется сделать что-нибудь для тебя.

— Что ж ты можешь сделать, — говорю. — Ты ведь, вроде, педагог и детский доктор…

— Я хорошо разбираюсь и в биохимии, — говорит. — Все колонисты имеют по несколько профессий.

Ну и славно, думаю. Раз разбирается в биохимии, значит, с пищей проблем не будет. А то ещё захочет, чтобы я ей предоставил Посредников….

И как сглазил.

Мы шли по космодрому к штабу, ничто не предвещало, беседовали о «прыжках» и технических службах, встречные ребята пытались не глазеть и поднимали с полу челюсти — и тут Гелиора сказала:

— Послушай, капитан… Я понимаю, что не имею права ничего требовать, но мне кажется, что тебе не безразлично… Может, мы заведём Посредника на звездолёте? Ты ведь знаешь, какое это полезное создание — а мои предки обожествляли подобных, считали их аватарами божеств-хранителей в нашем мире… Тем более, что в моём положении… в общем, это было бы очень хорошо.

Ну что тут будешь делать!

Потом мы стояли среди космодрома, и я пытался объяснить, что выделения-то покупал уже упакованными в баночку, и вовсе не уверен, что Посредники, которые их навыделяли, смогут жить в моих крыльях. А Гелиора говорила, что урбанизация доведёт высокотехнологичные цивилизации до беды, что горожане так привыкли к консервам, что уже и живых Посредников в глаза не видели, но мужчинам оно, быть может, и не к чему, а она — женщина. А для женщин пища в баночке живого Посредника не заменит, особенно — для беременных женщин.

И мне ничего не оставалось, как пообещать Гелиоре что-нибудь придумать.

В штабе нас встретили чуть ли не овациями. Тот же Снурри затоковал, как глухарь по весне, а все остальные изощрялись в комплиментах и любезностях, будто дело происходило не в штабе мейнской стаи, а в лавийском светском салоне. Всё-таки, чиеолийки очень красивы, хоть и не по-человечески. Хочется сделать что-нибудь приятное, произвести впечатление… Жаль, что они улыбаться не умеют.

С другой стороны, кошки тоже не умеют улыбаться. Но стоит кошке куда-нибудь забрести, как все сюсюкают, протягивают лакомства, чешут за ушком и вообще напропалую стремятся понравиться — живому существу, которое уж совсем не антропоид.

На Гелиору они среагировали, как на женщину и как на кошку сразу. Я так и понял: им хочется со страшной силой причитать: «Хорошая, хорошая кисонька!» — и угощать её так, чтобы она хоть кусочек съела. Одна беда — местное угощение, большей частью, на неё особого впечатления не произвело. Она благодарила душевно, но, конечно, не откусила ни кусочка.

А вот нечего совать ксеноморфу печенье и шоколад, когда у него организм заточен под питание полужидкой пищей!

Но, с другой стороны, Гелиора успокоилась. И, когда ей придвинули кресло, уселась туда, поджав ноги, очень уютно. И щебетала-пела, как райская птица, о том, как поражена и обрадована: люди её хорошо встретили.

— Я всегда была уверена, — говорит, — люди и чиеолийцы, в принципе, могут жить мирно. Это — счастье.

А у людей морды расплывались сами собой. Но Гелиора уже знала, что это — позитивная мимика у нас, приматов. Не нервничала.

Я, первым делом, рассказал про Гедон. Про эту их мерзкую лабораторию и программу «Очищающее пламя». И с удовольствием пронаблюдал, как О-Тэлл переглянулся с подругой, отшвырнул за спину косу и схватился за эфес меча, Кехотч щёлкнул жвалами и выпустил капельку яда, у Нои и Ау шерсть встала дыбом до самого крестца и клыки открылись до дёсен, а люди сжали кулаки и сказали о Гедоне и его жителях много тёплых слов. И я точно знал: эта информация хорошо распространится, через Базар — да и просто сарафанное радио местное.

В общем, если мейнцы в тот момент и не объявили Гедону войну, то взяли его на заметку, как источник крайне подходящей добычи. А такое дело означает, что с колониями в космосе гедонцам, похоже, придётся проститься.

Я рассказал и о судьбе Гелиоры. Не стал распространяться, только и упомянул, что гедонцы убили всю её семью, а её саму собирались выпотрошить с научными целями. И Снурри галантнейшим образом прижал руку Гелиоры к губам — она даже удивиться не успела — и провозгласил, что лично вывернет наизнанку любого гада, который ради сомнительной цели убивает и калечит беззащитных гражданских.

И ведь какая она умница! Она же догадалась, что Снурри не собирается её кусать! Её инстинкт велел бояться существ с зубами, особенно когда они подносят тебя ко рту — но тут она даже не дрогнула. Только посмотрела на меня вопросительно.

— Это он выказывает уважение, — говорю. — Это у нас, у людей, очень вежливо. Так мужчины поступают с женщинами… но только уважение, ты не подумай.

И тогда она набралась храбрости и взяла меня за руку.

— Капитан, — говорит, — я так рада! Знаешь, я никогда не думала, что буду чувствовать себя среди людей, как дома. Я обязательно, обязательно расскажу в своём мире о вашем, о том, как тут уживаются существа с самой разной физиологией и потребностями, — и повернулась к Снурри. — У вас в мире — очаровательные обычаи. Это очень трогательно.

И Снурри сказал, изнемогая от собственной любезности:

— Гелиора, дорогая, у вашего народа теперь есть союзники. И мы вашим гедонцам ещё покажем, как в аду прохладно!

Этого, про ад, она, по-моему, не поняла, но о смысле догадалась. А я, когда услышал про физиологию и потребности, кое-что вспомнил.