— Соловей — разбойник, — пожал плечами детина. — Меня здесь все знают. Только, сдается мне, ты не из нашей компашки, парень. Или я что — то путаю?

— Да нет. Я из другой. Только вот, из какой — уже и сам не знаю. Второй год по свету шляюсь, невесту свою ищу. А уж когда найду… — Царевич многозначительно погрозил кулаком вдаль. — Век помнить будет, как шататься по девичникам!

Соловей на секунду задумался и тут же уточнил:

— А че у тебя деваху так прикольно зовут — Митькой? Чего баб уже и так называют?

— Дурак! Я ж образно! — уточнил Елисей. — Ее Василисой зовут.

— А, Васькой значит, — констатировал Соловей. — Ну, хрен редьки не слаще. Хотя, раз тебе нравится. — Разбойник пожал плечами и на минуту задумался. — Ладно, куда идешь — то сейчас?

— В Багдад к местному пахану — Багдадскому вору. Через его информационную сеть узнаю, где такие девичники справляют, ну и где Василиса моя. Только в какую сторону идти — не знаю. Ветер говорит на юг, река указывает на восток, а где он этот юг, восток без компаса хрен отыщешь! Вот и иду, куда глаза глядят, думу думаю. — Царевич горестно вздохнул и возвел глаза к небу. — У кого б еще спросить?

— А ты, милок, у меня спроси, может, что и знаю, — тихонько намекнул Соловей. — Деньги — то есть?

Царевич достал набитый туго кошель и подбросил его на ладони.

— Так, срочно идем в кабак, — деловито уточнил разбойник, — там все и обговорим.

Кабак с таинственным названием "Учкудук" был самым крутым притоном для всех видов джентльменов удачи и пользовался у них оглушительным успехом. Здесь можно было всё: продать, купить, проиграть, узнать и т. д., т. п. На удивление в этот час свободных мест было полно, поэтому Царевич и Соловей заняли ближайший столик у окна. Одноглазый разбойник огляделся и зычно крикнул:

— Гарсон! Ведро водки, два бифштекса и картофель фри для моего друга!

— Круто! — гыкнул Елисей. — А что такое бифштекс?

— А фри ты каждый день жрешь! — хмыкнул Соловей. — Съешь — узнаешь. Главное, ты знаешь: что такое водка?

— А то!

— Тогда — за невесту! — рявкнул Соловей под громкий звон стаканов.

— Хорошо пошла, — одобрительно крякнул Елисей. — Между первой и второй, как говорится…

Вторая, третья и пятая рюмки пошли на "ура", только перед четвертой дело несколько застопорилось мечтаниями Царевича о предстоящей свадьбе, точнее — о первой брачной ночи:

— Нет, ты знаешь: какая она у меня? Ты знаешь? Умница, красавица! Готовит, убирает, стирает, песни поет — мечта поэта! А в постели что вытворяет! Огонь, а не баба! Женюсь — что будет!

— Да все бабы — стервы! — возражал Соловей. — Вот у меня тоже была невеста, так та чуть свистнешь, сразу по морде сковородой: денег в доме не будет, видите ли! Да я ж свищу только ради денег! Ты понимаешь! Я ж в оркестре нашего Фольклора главный свистун, все арии на мне держаться! Я ж народный сказочный артист! Заслуженный, между прочим! А она! — пожаловался разбойник, утирая скупую мужскую слезу. — Она меня не понимала! А ты говоришь — мечта поэта!

— Давай, за нас, за мужиков! За терпение, брат! — взвыл в унисон с разбойником Елисей, и четвертая рюмка наконец-то пошла по назначению.

Через три часа братания Елисея и Соловья все заведение стояло на ушах. Соловей свистел, требуя подать жареного павлина для друга, а то, видите ли, царевичу Василиса такого не приготовит! Гарсон, привыкший ко всяким выходкам посетителей, приятным тихим баритоном объяснял сквозь свист и летающие вокруг предметы, что павлинов сие заведение не держит, так как является трактиром или кабаком (кому как удобно), а не забегаловкой на углу или каким — то дворцом падишаха, где подают всякую бурду. Елисей спал на барной стойке, мирно свернувшись калачиком, и на окружающее уже не реагировал. В результате бессмысленной беседы терпение гарсона кончилось. Он последний раз пробубнил что — то и исчез с поля зрения. Зато через несколько минут в зале появилась охрана трактира в лице трех богатырей и Аладдина. Народ в зале в лице трех орков, двух сирен и кентавра замер, ожидая развязки, лишь Соловей продолжал оглушительно свистеть.

— Почто буянишь, отрок! — рявкнул старший из богатырей Илья Муромец. — Что, в бубен давно не получал?

— Сейчас отведаешь силушки богатырской! — прорычал Алеша Попович свою знаменитую угрозу.

— Ребята, так это ж столичная знаменитость — Соловей разбойник! — радостно крикнул Добрыня Никитич, улыбаясь на все тридцать два. — Извините дураков неграмотных, друзей моих, они в искусствах ничего не смыслят. Только дубинкой махать горазды! А автограф для жены на память можно? Она у меня все Ваши пьесы наизусть знает! — Добрыня подпихнул Соловью мятую салфетку и гаркнул:

— Гарсон, что в приличном заведении и пера нет? Подать сюда, немедленно! Гость столичный пожаловал!

Через секунду из воздуха материализовался официант с чернильницей и пером на подносе и уточнил:

— Чего — с еще желаете — с? Извините-с, не признал, Ваше Высокоблагородие! — улыбнулся он Соловью. — Павлинчика жареного заказывали? Так это мы мигом, не извольте беспокоиться! — и исчез с такой же поспешностью, как и появился.

— Другое дело! — Соловей перестал свистеть и, сделав широкий жест рукой, предложил: — Садитесь, гости дорогие, всегда рады. Позвольте вам представить моего друга и брата царевича Елисея!

Богатыри с Аладдином обернулись и внимательно посмотрели на тело, дрыхнущее на стойке бара. Тело, надо сказать, на это никак не отреагировало.

— Устал мой бедный друг, — уточнил Соловей, — умаялся. Второй год невесту сбежавшую ищет.

— Вай мей! Гулящий баба! Куда падишах смотрит! Совсем стыд потеряли жэнщины! — подал голос Аладдин.

— А в глаз! — гаркнул Соловей — Она не гулящая. На девичник просто ушла, уснула от выпитого, наверное!

— Второй год дрыхнуть только Илюша наш может, — уверенно закивал Алеша Попович. — Вот однажды продрых он на печи тридцать лет и три года! После визита, кстати, вашего падишаха! — покосился он на притихшего Аладдина. — Тот ему коньяк "Хенеси" приволок местного разлива, расплатиться за подвиг какой-то хотел. Ну и приняли по ящику на душу населения. Падишаха подданные сразу домой уволокли и настоями отпоили. Не впервой! А Илюшка то местный! Сказал — отоспится. Ну и продрых, пока волхвы не пришли, да посохами по горбу не растолкали.

— Вай мей! Героя, как последний ишак, бьют, а он спыт! Вай! — запричитал Аладдин. — И кто! Благородный аксакал своими руками, вай мей! Куда падишах смотрит!

— Да падишах твой сам нажрался, тебе говорят! — огрызнулся Добрыня Никитич.

— Давайте выпьем, — предложил Соловей. — За богатырский сон!

Звякнули рюмки, и вся честная компания удовлетворенно крякнула.

— Ладно, буди прынца, — сказал Илья Муромец. — Помочь парню надо!

Соловей наклонился над ничего не подозревающим Елисеем и свистнул прямо в ухо юноши. Царевич подорвался с места, схватил меч, одновременно дико вращая глазами.

— За Родину! За Сталина! — заорал он и вылетел из трактира.

— Да, дела! — протянул Добрыня Никитич. — Плохо- то как парнишке. Надо помочь!

Переглянувшись, видавшие и не такое богатыри одновременно поднялись с мест и вышли следом за царевичем…

— Слышь ты, Алый день, или как там тебя? — Соловей обратил свой разбойничий взор на уже изрядно опьяневшего Аладдина. — Гастарбайтер хренов, ты чего сюда вообще приперся? Что, дома лавэ не хватает?

— Вай мей! Какой такой лавэ — мавэ? Ты чего такой грубый, а? Слушай, дорогой! Хочешь — рабочий мест уступлю? Будешь в комнат входить, кинжал вынимать, всех по морде бить, за волосы таскать! А тебе, Соловей — джан, начальник золото давать, руку жать, майфун дарить, в свой личный кишлак пускать секас делать! Хочешь, дорогой?

Сидящие за соседними столиками орки и сирены перестали предаваться буйству пьяной оргии и стали с любопытством наблюдать за содержательным разговором.