«Колокол Свободы» треснул, но отремонтированные часы на «Зале Независимости» все еще идут…

Мы вошли в скромный домик, построенный в 1770 году гильдией плотников, с незатейливым флюгером — двухэтажное здание «Зала плотников», где в сентябре 1774 года собирался первый конгресс Соединенных Штатов.

Следующий исторический памятник на Каштановой улице — здание первого банка Соединенных Штатов, построенное в 1795 году. Это массивный храм в дорическом стиле — шесть высоких колонн, фронтон со скульптурными украшениями. Первый храм нового американского бога — Всемогущего Доллара. Невольно обратил я внимание на зарешеченные окна…

Еще ниже по улице стоит не менее внушительное здание первой американской биржи, построенное в 1834 году. Эта биржа была финансовым центром Соединенных Штатов в годы гражданской войны.

За углом можно увидеть еще один «памятник» — полицейскую будку на кирпичном фундаменте с крошечными окнами-амбразурами и фонарем на крыше. От этой будки, надо полагать, ведут свою родословную ФБР и комиссии по антиамериканской деятельности…

Итак, на улице, на которой родился Дядя Сэм, мы увидели его «колыбель», дом, в котором он родился, дом, в котором собирались его опекуны-конгрессмены. Что и говорить, с детских лет Дядя Сэм наводил ужас своей революционностью на европейских монархов, но потом он остепенился, занялся бизнесом, завел банковское дело, играл на бирже, нанимал шестилетних детей на работу в угольные копи

Пенсильвании и платил полиции, чтобы та охраняла его богатство. И чем богаче и могущественнее становился Дядя Сэм, тем больше он зарился на чужие богатства…

Мы и не подозревали, какой сюрприз ожидал нас в конце Каштановой улицы, на мутной реке Делавер. Там мы увидели причаленный к четвертому южному пирсу двухтрубный крейсер «Олимпия» с белым корпусом и окрашенными в тускложелтый цвет надпалубными постройками. Краска корпуса, заметил я, изрядно потемнела от сернистого газа, поднимающегося над речной гладью, — заводы выбрасывают в Делавер миллионы галлонов ядовитых отходов. Уплатив по полдоллара, мы поднялись вместе со школьниками на палубу, узнали, что крейсер был спущен на воду в 1895 году в Сан-Франциско, что мощность машин составляла 17 313 лошадиных сил и развивал он скорость в двадцать узлов, что экипаж насчитывал 34 офицера и 440 матросов, а на вооружении крейсер имел 4 восьмидюймовых, 10 пятидюймовых и 20 легких орудий, 6 торпедных аппаратов.

Мы стояли у орудий передней башни. Учитель с пафосом рассказывал школьникам:

— Дети! Утром в 5 часов 40 минут первого мая 1898 года выстрелами из этих орудий в битве с испанцами в Манильской бухте наш славный коммодор Джордж Дьюи возвестил начало новой эры в истории человечества! Грохотом этих орудий, мои юные друзья, Соединенные Штаты Америки громогласно объявили себя мировой державой! «Олимпия» и другие наши броненосцы высадили на Филиппинах десант. В этой войне мы отвоевали у испанцев Кубу, Пуэрто-Рико, Филиппины и Гаваи.

Да, оказывается, не только крейсер «Аврора» выстрелом своего орудия возвестил начало новой эры. Американский крейсер «Олимпия» залпом своих орудий возвестил начало эпохи империалистического передела уже поделенного мира. Соединенные Штаты Америки вступили в борьбу за мировое господство.

И как знаменательно то, что первой жертвой в этой борьбе пала Куба. Та самая Куба, что спустя шестьдесят лет первая сбросила американские оковы, первой водрузила знамя социализма в Новом Свете.

Но «Олимпия» не только глашатай эпохи империализма. Нас ждал воистину потрясающий сюрприз.

— Через двадцать лет, — читал учитель детям по проспекту, — 8 июня 1918 года, во имя сохранения мира «Олимпия» высадила войска в Мурманске.

Мы переглянулись в недоумении, заглянули в проспект и не поверили глазам своим. Да! Черным по белому напечатано: «Во имя сохранения мира…» Какой лицемерной ложью обманывают детей, молодежь Америки! Не мира добивался Вашингтон, а продолжения мировой войны!

Анатолий Колосин снимает восьмидюймовые орудия, когда-то угрожавшие нашей революции, а я разглядываю со школьниками деревянного американского орла у капитанского мостика. В орлиных когтях — оливковая ветвь мира и стрелы войны. Сигнальным выстрелом в Петрограде 7 ноября 1917 года «Аврора» возвестила зарю новой эры — эры коммунизма. И на следующий же день Второй съезд Советов принял ленинский Декрет о мире, предложил всем народам и их правительствам, которые вели мировую войну, немедленно начать переговоры о заключении всеобщего справедливого демократического мира. Октябрьская революция действительно несла человечеству не стрелы войны, а оливковую ветвь мира. А крейсер интервентов «Олимпия» бросил якорь в чужих водах, чтобы задушить революцию, чтобы защитить своей броневой мощью созданное американцами и англичанами на нашем Севере белогвардейское правительство, белогвардейскую армию генерала Миллера. Два года грабили и разоряли интервенты наш край. А здесь, в доках Филадельфии, и в других городах Америки американские рабочие требовали прекращения антисоветской интервенции: «Руки прочь от России!»

Но Советская республика разгромила поход Антанты. Красная Армия, красные партизаны изгнали интервентов и белогвардейцев. Вспомнилась мне вычитанная где-то озорная партизанская частушка того времени. И вполголоса пропел я ее на палубе американского крейсера:

Лезут к нам они с войною,

Но мы скажем им: «Гуд бай!»

Мериканцам, англичанам Зад крапивой надирай!

Да, на мурманском рейде американский орел столь же основательно сел в лужу, как и в кубинском Заливе свиней!

За бортом «Олимпии» темнела мутная вода реки Делавер.

Филадельфия уже не та, что была когда-то. По-новому, другими глазами, взглянул я на нее с палубы крейсера «Олимпия».

Часто в этом городе на меня находило странное чувство, будто я уже однажды, давным-давно, в другой жизни бывал в этом городе. И я вспоминал рассказы о Филадельфии Эрика Худа. В гостинице я напрасно искал номер его телефона в толстом справочнике. Были разные Худы, но не было среди них ни Эрика, ни его жены Пег. Не было и их сына — Эрика Худа-третьего. Безрезультатно звонил я незнакомым Худам. Нет, они ничего не знали о первом лейтенанте Эрике Худе…

Это неожиданное событие в конце исторической Честнат-стрит повело к новым открытиям. Я подолгу рылся в читальнях и букинистических магазинах Филадельфии и убедился, что филадельфийский учитель не говорил с кондачка, не нес отсебятину. Оказывается, официальная Америка просто-напросто скрывает от народа, от учащейся молодежи факт американской интервенции против Советской России. Только из книги «Мы еще можем быть друзьями» Карла Марзани — я потом познакомился с ним на приеме в Нью-Йорке — узнал я об удивительном американском сенаторе Уильяме Бора и не менее удивительном американском генерале Уильяме Грейвзе.

Сенатор Уильям Бора заявил в сенате 5 сентября 1919 года, протестуя против американской интервенции в России: «Господин президент, мы не находимся в состоянии войны с Россией: конгресс не объявил войны ни русскому правительству, ни русскому народу. Американский народ не желает воевать с Россией… И все же… мы воюем с русским народом. Мы держим в России армию; мы снабжаем находящиеся в этой стране вооруженные силы других государств материалами и продовольствием… У нас нет ни юридического, ни морального права убивать этих людей. Мы нарушаем непреложный принцип свободы выбора формы правления».

Да, сенатор Бора был прав: в те годы официальная и вооруженная Америка изменяла родине, готова была отлить из «Колокола Свободы» пушки против русской революции. Потому и треснул он, «Колокол Свободы»…

Ну а кто знает об удивительном американском генерале Уильяме Грейвзе? А должны знать! Мечтаю написать повесть о нем, командире 8-й американской дивизии, которая высадилась на нашей земле с приказом потопить в крови нашу революцию. Генерал Уильям Грейвз в 1918 году вторгся в пределы нашей Родины на советском Дальнем Востоке, попал в самую гущу гражданской войны и увидел то, что не могли никак увидеть не только его офицеры и английские коллеги, расстрелявшие бакинских комиссаров, но и многие наши соотечественники-белогвардейцы. Он понял, кто прав и кто виноват. И вот этот генерал-интервент, о котором надо писать книги, как пишем мы книги о Джоне Риде, пошел против своего правительства и своего командования, стал тайно помогать красным. Вернувшись в США, он написал книгу о своем «крестовом походе» — честную, мужественную книгу, которую в Америке похоронили так же, как правду об «Олимпии», как книгу Карла Марзани. Генерал Грейвз умер в годы второй мировой войны, оставшись верным своим идеалам. Он был счастлив, что его Америка воюет плечом к плечу с Советским Союзом за правое дело.