Но после 20 июля 1944 года Кребс уже не распространялся насчет своего знания русского языка. Это было небезопасно, учитывая буйный психоз, синдром 20 июля, необратимо охвативший репрессивно-карательный аппарат рейха. Уж лучше молчать про русский язык, про Москву, а не то лишишься не только червоннозолотых позументов на воротнике мундира цвета фельдграу (серо-зеленый) и алых генеральских галунов на бриджах, но и головы!

С 20 июля над всем рейхом, над всей «Крепостью Европа» висела набрякшая кровью черная грозовая туча гитлеровского возмездия. Семь тысяч арестованных, пять тысяч зверски убитых: повешенных на крюках мясников, задушенных захлестнутыми вокруг горла струнами роялей — чем толще струна, тем медленнее и мучительнее смерть. Так использовал струны рояля агонизирующий третий рейх. Таким образом родина Бетховена, Баха и Вагнера расправлялась со своими сынами.

Умело поддерживая светскую застольную беседу, Кребс порой морщился как от зубной боли. В тот день ему звонили из Берлина и задали всего один вопрос:

— Как чувствует себя фельдмаршал, все так же бодр?

Простой, казалось бы, вопрос, но на том конце провода находился человек, коварный, как Мефистофель. Он уже не раз допрашивал Кребса о настроении Моделя и членов его штаба. Этот Мефистофель был одной из злейших ищеек, охотничьих собак, спущенных Гиммлером и Кальтенбруннером на «золотых фазанов» вермахта. Кребс отделался общими словами. Он обливался холодным потом. Каждый офицер, каждый генерал обязан был содействовать СД в искоренении заразы смутьянства, говорил ему Мефистофель в Берлине, в Цигенберге. Весь офицерский корпус превратили они в корпус шпионов и доносчиков.

— Понимаю, — холодно произнес Мефистофель, — вам неудобно говорить по телефону. Хорошо! Ждите меня — я скоро буду у вас в Мейероде…

Генерал-полковник Гейнц Гудериан — начальник генерального штаба, прибыл из Франкфурта-на-Майне в ставку фюрера в Зигенберге с утра и долго ждал аудиенции в бункере верховного. Отношения у них давно были натянутые.

Почти с начала войны на Востоке Гитлер почему-то ввел правило, согласно которому начальник штаба (тогда генерал Гальдер) занимался исключительно делами решающего Восточного фронта. Но когда Гитлер выдвинул свой «гениальный» план арденнского наступления и его молча проглотили Йодль, Варлимонт, Кейтель и прочие «лакейтели», Гудериан, чьи танки, меченные его инициалом «G», поставили на колени почти всю Европу, но увязли под Тулой, встал на дыбы. Тут он впервые подумал, что главный враг фюрера — сам фюрер. Какой военачальник, если он в своем уме, станет снимать войска с одного фронта, чтобы перебросить их на другой фронт, когда на первом и самом наиважнейшем противник готовит большое наступление, когда именно там необходимы все наличные резервы! Гудериан слишком хорошо понимал, что не сможет удержать фронт на Востоке. Так и заявил он тогда Гитлеру в Берлине. Ответ богемского ефрейтора навсегда врезался в его память:

— Не вам меня учить. — Гитлер хохотнул. В мутных глазах его сверкнул синий огонь. — Я командую вермахтом на фронтах уже пять лет и за это время получил больше опыта, чем любой другой офицер генерального штаба может приобрести за всю свою жизнь. Я изучил Клаузевица и Мольтке, прочел все бумаги Шлиффена. Я лучше разбираюсь во всем.

Гудериан призвал на помощь всю свою волю.

— Мой фюрер! Восточный фронт рухнет, если вы немедленно не пошлете подкрепления. Силы противника огромны. Вот его диспозиция…

Гитлер, услышав о сотнях дивизий Советов на Восточном фронте, неизвестно откуда появившихся на месте трижды разгромленной Красной Армии, завопил:

— Ерунда! Чепуха! Это самый большой блеф со времени Чингисхана!..

И сейчас, в Цигенберге, когда его наконец принял Гитлер, Гудериан снова повторил заранее заученные речи, взывая к гению фюрера, но Гитлер и слышать ничего не хотел. Гитлер смеялся ему в лицо, брызгал слюной.

— Вы ничего не понимаете! Мои дивизии, мои армии вот-вот возьмут Антверпен!.. Я сокрушу врага на всех фронтах!..

Гудериан ушел ни с чем. Пропасть между ним и фюрером все ширилась.

Истерика у Гитлера прежде длилась долго. Когда на него находило, он мог валяться на полу, брыкаться, визжать с пеной на зубах, грызть ковер. Теперь он так ослабел, что скоро размяк, обессилел, как эпилептик после приступа падучей.

— Восемьдесят восемь! — пробормотал он тупо, вращая глазами. — Восемьдесят восемь!..

В пору увлечения астрологией занимался он и кабалистикой чисел. Перед тем как назначить Гудериана (после покушения) начальником штаба вместо Цейцлера, он вспомнил: генерал-полковник на год старше его, родился в 1888 году, а Н — восьмая буква латинского и немецкого алфавита. Hail Hitler нередко писали в письмах сокращенно: НН. Агенты разведки употребляли 88. Хороший знак! Знамение судьбы, подумал он тогда. Быть Гудериану начальником штаба!..

Вот какие крылья были у его военного гения!

(Гудериан переживет Гитлера почти на девять лет, в своих воспоминаниях будет валить на него всю вину за крах вермахта, начиная с поражения под Москвой: «Эх, если бы он только слушал меня!»)

Кто-то приволок ящик термитных гранат, успешно заменявших американцам бутылки с горючей смесью. Эти гранаты, взрываясь, горели адским пламенем, подобно немецким «зажигалкам». Конечно, далеко не каждый отваживался опустить такой гостинец в ствол «тигра» или «пантеры». Несколькими такими гранатами партизанам Худа, по подсказке Виктора, удалось поджечь «фердинанд» — самоходку с 88-миллиметровым орудием, поставленным на шасси танка «пантеры». Никогда не было в подлунном мире дракона или тираннозавра с более толстой шкурой, чем у этого «фердинанда», названного по имени гитлеровского конструктора Фердинанда Порша. Сразить его можно было, лишь залив расплавленный термит в моторное отделение за орудийной башней.

— Именно так поступала наша пехота во время Курского сражения! — с гордостью сообщил Кремлев союзнику, после того, как они перестреляли экипаж «фердинаида».

В день рождества Христова генералу Рейнгарду Гелену не хотелось излишне раздражать фюрера, чей нрав он давно испытал на себе и которого боялся, как Вельзевула. Фюреру следовало посулить какую-нибудь победу, хоть самую маленькую. Непримиримый генерал Гудериан, шеф Гелена, тоже был не прочь потрафить верховному, дабы избежать его гнева в праздничный день. Вот и получил Гитлер «рождественский меморандум», в коем утверждалось голословно, что вермахт еще может ударить тридцатью дивизиями, существовавшими в основном на штабных картах, в районе восточнее Познани, в имперской провинции Вартеланд, на исконно польской земле, присоединенной Гитлером к «старому рейху» еще в 1939 году. Далее будущий шеф разведки ФРГ делал смехотворный вывод: «Учитывая настроение русских и их чувствительность к поражениям, можно рассчитывать, что они потеряют надежды на успех!»

Так Гелен баюкал Гитлера сказками арденнского и познанского лесов.

«По просьбе Виктора сообщаю, что нам удалось выяснить распорядок дня роты охраны Моделя в Мейероде, ее вооружении и прочее. 4.00 — подъем для прислуги ротной полевой кухни и кухонного наряда. 5.00 — подъем для дежурных, дневальных. 5.15 — подъем для командира роты и его денщика (Модель, Кребс и штабисты тоже встают). 5.30 — подъем для всей роты. 5.45 — физическая зарядка на улице. 6.00 — завтрак. 6.15 — поверка, 6.307.00 — чистка оружия, уборка. 7.00-7.30 — политические занятия. Сегодняшняя тема: «Кто победит: Хорст Вессель или Иуда?» 7.30–11.30 — боевые учения (вчера маршировали с противогазами) для тех, кто не сопровождает в поездках Моделя. Чистка оружия. 12.00 — обед по отделениям. Перед обедом отделений командиры зачитывают вместо молитвы изречения фюрера. 14.0019.00 — боевые учения, стрелковая подготовка. 19.00 — ужин. После ужина много солдат собирается в кантине, где пьют голландское пиво «хейнекен». В читальне имеются журналы «Наш вермахт», «Рейх», «Фронт и тыл». Имеется также автобус «Пуфф», по-нашему, бордель на колесах.