На исходе третьего часа Алина налила новый бокал вина, отпила треть, после чего подтянула к себе лежащие на краю стола блокнот и ручку. Посмотрела на чистый лист, глубоко вздохнула, после чего быстро написала большими шатающимися буквами:

Она бросила ручку и несколько минут, щуря глаза, внимательно изучала написанное. Оно было перенесено безупречно. Именно так она думала. Именно так начиналась первая страница книги там…

Алина подняла голову и взглянула на стоящий перед ней бокал, на выстроившиеся на столе пустые бутылки из-под вина и еще одну, наполовину полную, зло скривилась, резко выдохнула, а потом ее руки вдруг мелькнули в воздухе, точно пытались одним рывком отдернуть невидимые тяжелый занавес. Сметенные бутылки с грохотом и дребезгом посыпались на пол, кувыркнулся бокал, расплескивая вино на палас. Напуганная Стаси скатилась с кресла и утопотала в кухню, решив переждать бурю за газовой плитой.

Алина несколько минут, тяжело дыша, смотрела на валяющиеся на полу бутылки, улыбаясь кривой, классически злодейской улыбкой, потом закинув голову, засмеялась. Смех был сухим, ломким, ничего не выражающим.

Она, опрокинув стул, метнулась в ванную, выскочила из халата, включила холодный душ и залезла в ванну с отчаянным визгом. Почти пять минут она сидела на корточках, стуча зубами и закрыв ладонями лицо, мокрое от воды и от злых слез, а ледяные капли барабанили по ее затылку и голым плечам. Потом Алина выпрямилась, добавила горячей воды и начала яростно мыть голову.

Спустя сорок минут она выбежала из квартиры с такой скоростью, словно за ней гналась стая бешеных псов. В прихожей лишь мельком глянула в зеркало, машинально отметив отразившуюся в нем темную фигуру в расстегнутом пальто, с чем-то, отдаленно напоминающим прическу, и бледным пятном лица, на котором колюче блеснули припухшие глаза. Спускаясь по лестнице, Алина пару раз споткнулась. Она уже протрезвела настолько, чтобы держаться в вертикальном положении и довольно связно выражать свои мысли, но не настолько, чтобы успешно координировать свои движения.

Алина шла без определенной цели — ею владело лишь желание уйти от квартиры как можно дальше. Она не замечала улиц, по которым шла, изредка налетала на прохожих, один раз чуть не попала под машину. Сильный ветер то и дело набрасывал свободно свисающие волосы ей на лицо, она зло откидывала их на спину, пару раз оцарапав ногтем щеку. Ее движения постепенно убыстрялись и в конце концов она побежала сквозь улицы и дороги, сквозь ветер, сквозь деловитую вечернюю толпу, задыхаясь и что-то бормоча, но не разбирая собственных слов. Расстегнутое пальто хлопало у нее за спиной, словно сорванный ветром парус. Она не видела, куда бежит, и не знала, зачем. Бежать было тяжело, но в движениях была особая сладость, тело, бездействовавшее столько дней, постепенно оживало, обретало гибкость, в стуке мелькающих ног появилась слаженность и уверенность, ее перестало мотать из стороны в сторону, она уже не бежала, а почти летела, словно сорванный лист, не знающий, куда принесет его подхвативший порыв ветра. Вскоре она начала улыбаться, и даже в этом простом движении губ был полет. Вечерние фонари отражались в ее зрачках и блестели на зубах, виднеющихся из-под разошедшихся губ, горячее дыхание вырывалось в стылый воздух облачками пара.

Алина остановилась только когда добежала до реки и путь ей преградил бетонный парапет. Она положила на него руки и посмотрела на стремительно удаляющиеся огни «ракеты», потом перевела рассеянный взгляд на большой песчаный остров вдали. Тьма стремительно густела, на небе проступали звезды. Внизу холодно шлепала о бетон вода, в темноте кажущаяся маслянистой.

Развернувшись, она пошла туда, где парапет под широким углом спускался к убегающей в воду лестнице, легко вспрыгнула на него, прошла десяток метров и остановилась, глядя на невидимый противоположный берег и слушая, как потревоженная река сердито ворочается в своем ложе. Ветер развевал ее пальто и волосы. На этом отрезке набережной не было фонарей, и редкие прохожие почти не обращали внимания на застывшую на парапете фигуру.

Алина закинула руки за голову и посмотрела на бледные звезды. Внезапно ей пришло в голову, что она не делала этого очень давно. А во сне звезд не было видно за тучами… а может быть, их и вообще там не было?

Здесь звезды существуют сами по себе? Или потому, что она на них смотрит? Может, весь этот мир существует лишь до тех пор, пока она его видит? Смерть — это глубочайший сон или наоборот — пробуждение?

Мы знаем, кто мы на самом деле. Это — всегда настоящее.

Да, именно так. Она прожила четыре дня в приснившемся мире с людьми, которым приснилось их прошлое и приснился их облик, но не приснились они сами. Можно придумать себе жизнь и придумать лицо, но нельзя придумать характер, нельзя придумать свои поступки и силу души, и это, наверное, замечательно. Ветер есть ветер, смотришь ли ты на него или стоишь с закрытыми глазами. Он бесплотен и безлик, но ты чувствуешь легкость или свирепость, тепло или холод… ветер есть ветер, и ты есть ты. И тот человек, приснившись, все же не приснился, и его пальцы на твоей руке — не сон, и он такой же, какой и во сне, и здесь он обязательно поступит так же, как и там. Ты можешь придумать себе способность танцевать, но не можешь придумать, способность протянуть руку помощи — ты либо способен на это, либо нет, и в этом ты так же прост и реален, как ветер, а ветер дует и наяву, и во сне…

Алина легко улыбнулась, слушая раздраженные гудки снующих вверх и вниз по течению судов и суденышек. Пусть так. Она пыталась понять там и здесь она сделает то же самое. Пусть даже одна. Ей никто не нужен. Вся эта неделя была глупо потеряна, но больше этого не произойдет. Жизнь не кончилась. Жизнь только началась.

Она повернулась и быстро пошла по парапету, чуть постукивая каблуками о бетон. Слева от нее, за живой изгородью из тутового дерева шумел вечерний город, справа, внизу, с умудренным равнодушием плескались воды древней реки, отражавшей призрачный свет ущербной луны, неторопливо плывущей по своему извечному кругу.

Тамила сбежала по ступенькам и направилась к мусорному баку привычной продуманной не-умышленно-эротической походкой, округло покачивая бедрами, обтянутыми темно-синими джинсами с бахромой, зеркальцами и цепочками. В руке она несла туго набитый пакет и задумчиво бормотала на ходу:

— Самый известный судебный процесс в мире… город… Черт, что ж это за процесс?! Может, Салемский?.. Суд над ведьмами… это известный процесс? Салем? Нет, не подходит… короткий… должно быть восемь букв… куда ты прешь, козел?! Не видишь — женщина идет!.. Восемь букв… самый известный судебный процесс… елки, да что ж это за город?..

— Нюрнберг! — внезапно сказал над ее ухом знакомый, чуть растянутый голос. Тамила ахнула и с удивительным проворством отпрыгнула в сторону, чуть не уронив пакет. Потом присмотрелась к темной фигуре и выругалась.