Никому не известный ассистент Ян Донахью выдвинул идею, поразившую воображение Моррисона: если удастся выразить числовыми значениями прошлые страхи цивилизованного мира, то эта формула будет верна и для настоящего времени. Она сможет объяснить поведение человечества в прошлом и предсказать его для будущего. Моррисон уловил здесь то, что для других осталось закрытым: ведь по этой формуле можно будет управлять действиями масс — направлять, ускорять и замедлять по своему желанию. Да, Моррисон знал людей, которых заинтересовали бы эти исследования.

Это положило начало блистательной карьере Донахью. Уже двадцать лет ему во всем сопутствовал успех, и его офис в корпусе общественных наук был во всем отделении социологии наироскошнейшим.

Моррисон уселся в кресло. Ему были видны лужайки и деревья кампуса, который напоминал парк, разбитый в сердцевине неуютного каменного мешка.

— Уже ноябрь, — бросил он задумчиво. — В Вашингтоне всегда ноябрь. А здесь всегда август.

— Да уж, — отозвался Донахью. — Отчет получите к первому декабря, честное слово. Будет лежать на вашем столе до Дня Благодарения, ежели со мной ничего не случится.

— Я здесь не по поводу отчета, — отмахнулся Моррисон. — Мне нужно уладить кое-какие дела в конгрессе, но я решил предварительно увидеться с вами и нанести еще один незапланированный визит.

Донахью понимающе кивнул. Он читал в прессе, что специальный комитет при конгрессе осуществил проверку командировочных расходов правительственных чиновников, так что теперь даже начальник ранга Моррисона должен отчитываться за каждую поездку как за максимально деловую.

— Дело в том, — продолжил Моррисон, — что финансирование исследований по Латинской Америке заканчивается к первому января. Что вы об этом думаете?

— Да ничего. — Донахью пожал плечами. — Отчет будет готов на месяц раньше. Обратитесь насчет возобновления субсидий. Мы сейчас в самой плодотворной стадии — у вас отпадут все сомнения, как только увидите отчет.

— Да, конечно, Ян, но вы меня не поняли. В январе заканчиваются выплаты не только по вашему гранту. Прикрывают все программы по Латинской Америке. Неделю назад подкомитет Белого дома по науке и технологии послал запрос по этому поводу.

— Но так бывает сплошь и рядом, — спокойно заявил Донахью, — а потом вмешивается администрация и деньги приходят — вы сами сто лет назад объясняли мне этот механизм.

— Только не на этот раз. — Моррисон покачал головой, глядя в окно. — Администрация сейчас преследует другие цели. Теперь все внимание переключают на Африку.

— Так вот оно что! Проклятье, теперь я знаю, с кем вы беседовали в конгрессе. С этим надутым кретином Грэхемом Бейкером, да?

Моррисон молча вглядывался куда-то вдаль, поверх университетских деревьев.

— Понимаю, — продолжал, помолчав, Донахью. — Он моложе меня. Ведь в этом причина?

— Нет, Ян, что за чушь! Такое случается только в химии или физике. Все дело — в идее. Это африканская идея, Ян. Проект «Латинская Америка» в этом году слишком много пересматривали. А африканская идея — это что-то новенькое, нуждающееся в первоочередных вливаниях.

— Ясно. Но сразу предупреждаю: ученый из Бейкера — никакой, не знаю, что он там сделает для вас.

— Я тут ничего не решаю. Вы же в курсе, что я не играю в политику, отчего порой страдаю. Посудите сами — в будущем году десятая часть вверенного мне бюджета пойдет на разработку лингвистических методик: как побыстрее обучить американцев говорить на языках сомали, бэмба, тсвана, люо и динка…

— Бред какой-то, — пробормотал Донахью, — забирают у меня средства, чтобы вложить их в какие-то сомнительные методики изучения никому не нужных языков. Джон, да испаноязычное население одного только Лос-Анджелеса превышает количество говорящих на языке люо во всем мире!

— Мне это известно. И не только мне. Я тут пообщался кое с кем из частных фондов — они-то не пляшут под дудку субкомитетов. У меня есть для вас парочка предложений. — Моррисон извлек карточку. — Слыхали о фонде Сейелла? На вашем месте я бы туда немедленно позвонил. Думаю, это ваш лучший шанс. — Он протянул визитную карточку Донахью. — Бенджамин Портерфилд, новый президент фонда. Я давно его знаю. Он у них нечто вроде консультанта по Латинской Америке. Будет рад с вами познакомиться.

Донахью взял квадратик картона, на котором жирным шрифтом были напечатаны лишь фамилия и номер телефона.

— Благодарю! Это по-дружески. Как насчет обеда в «Скандии»? Хочу вас познакомить кое с кем — дипломница, работает вместе со мной над отчетом, Грейс Уорнер.

— Я позвоню вам попозже, Ян. — Моррисон встал, чтобы откланяться. — Мне нужно вернуться в отель на пару часиков и сделать несколько звонков. Возможно, удастся решить некоторые вопросы по телефону.

В лифте Моррисон думал о Яне Донахью. Ничего, через пару недель он возьмет себя в руки, позвонит Портерфилду и будет приятно удивлен. Там собираются выделить для его исследований самый большой грант в истории фонда. Яну наверняка понравится спокойный Бен Портерфилд — мужчина с солидной внешностью бизнесмена, которому сильно за пятьдесят. Он с радостью удовлетворит все запросы Донахью. Ага, так вот почему передали сообщение прямо на театр военных действий… Ангелы.

В былые дни Портерфилд возглавлял подразделение особого назначения в Гватемале, и звали его Эль Анджел де Муэрте — Ангел Смерти, а боевиков, соответственно, ангелами. Но Ян Донахью никогда не узнает об этом. Тот, кто вздумает собрать информацию о Портерфилде, выяснит, что сей исполнительный администратор провел основную часть своей жизни сначала в кресле президента небольшой авиалинии, а затем стал вице-президентом продовольственной корпорации, одновременно будучи членом правления директоров фонда Сейелла. Кому придет в голову, что фонд уже несколько лет как сделался дочерней компанией ЦРУ? Только не Донахью — напротив, после стольких лет жестокого руководства с постоянными ревизиями и отчетами, он получит исследовательский грант от частной компании, где к нему отнесутся с тактом и пониманием. Здесь решат все его проблемы — даже отпадет необходимость поиска дипломниц, чтобы составить на один вечер компанию важному визитеру из Вашингтона. А жаль, подумал Моррисон. Но что поделаешь — поступило распоряжение затормозить финансирование всех проектов по Латинской Америке, в том числе исследований Донахью.

Закончилось многолетнее взаимовыгодное партнерство. Никогда теперь Лос-Анджелес не будет таить для Джона Нокса Моррисона столько прелести… Чиновник, сочинявший приказы в Лэнгли, удивился бы, если б узнал, что одним росчерком пера он оборвал лучшую пору сексуальной жизни Моррисона, начавшуюся весной 1948-го в Гарварде. Окончилась и карьера Донахью как незаурядного сводника, чьи способности может оценить лишь человек со вкусом и настроением, но уж никак не застегнутый на все пуговицы Портерфилд с его железной хваткой. Он в жизни не примет приглашения премилых дипломниц Донахью уже из одной необходимости объяснять происхождение длинного шрама на спине. Поговаривали, что он счастливо женат на пятидесятилетней даме, но Моррисону как-то не верилось. Портерфилд не имел нормальных человеческих чувств, он обладал душой советского красного комиссара, таких засылали в самые заброшенные уголки Земли в пятилетнюю командировку для подготовки террористов.

Жаль миленьких дипломниц Донахью — им будет его не хватать.

— Доктор Генри Мецгер! — орал Китайчик Гордон. — Ах ты, психопат недоделанный!

Вне себя от гнева, он потрясал своим комбинезоном на балконе. Генри Мецгера он застал восседающим на рабочем верстаке у стены в мастерской, где солнечные лучи уже нагрели металлические поверхности. Он швырнул в кота мокрый вонючий комбинезон, затем туда же полетела какая-то подвернувшаяся под руку тряпка, но все упало на полпути к верстаку. Доктор Генри Мецгер на минуту поднял презрительный взор на Гордона, а затем вернулся к вылизыванию своего хозяйства.