— Тебе завтра на работу к скольким?

Почувствовав что-то новое, она с огоньками интереса встретила его взгляд.

— К девяти. А что?

— Отпроситься сможешь?

— Отпроситься? Зачем?

— У меня тут дело за городом, часа два на электричке, кое-что привезти надо. Поехали вместе?

Что-то быстро соображая, она с сожалением, почти виновато взглянула на него.

— Не знаю… У нас завтра, может быть, если фура будет, то не получится отпроситься.

— А если не будет?

— Тогда — да.

— Узнать можешь?

Взглянув на часы, она, быстро потянувшись, взяла со столика свою большую сумку.

— Если только Стасика, нашего старшего, застану.

Открыв сумку, она зашелестела страницами большой записной книжки.

Рванувшись в угол и подтащив телефон с вьющимся черным шнуром, он нетерпеливо сел рядом с ней на подлокотник кресла; найдя в книжке нужный телефон, она набрала номер.

— Стасик, ты? Привет, это Лидина. Стасик, у нас завтра фура будет? Нет? Слушай, можно я завтра не приду? А потом на вечерних отработаю. На выписках? На выписках Танька заменит. Почему не знает — знает. Да я потом проверю. Ладно? Можно? Угу. Хорошо. — Слушая его, она переложила трубку в другую руку. — Я? В гостях. Почему это?… Что? — Нагнув голову, она залилась беззвучным смехом. — Сами себе купите. А чего, я ж не отказываюсь. Ладно. Ну так я завтра не приду? Чего? Да пошел ты. Ладно, целую. Пока.

Положив трубку, она, смеясь глазами, повернулась к нему.

— Он говорит — все гуляешь.

Опьяненный легкостью, с которой все произошло, он, еще не веря, взглянул на нес.

— Значит, мы завтра вместе?

— Угу.

Ошеломленный, словно еще не зная, что делать со свалившимся на него счастьем, он с надеждой вскинул на нее глаза.

— Как дело сделаем, сходим куда-нибудь?

Словно радуясь за него, она кивнула.

— Сходим. Только мне вечером домой надо.

Он поспешно закивал.

— Я тебя отвезу.

С улыбкой, понимающе она смотрела на него.

— Классно. А сейчас что делать будем?

Поспешно оглянувшись, он кивнул.

— Я сейчас придумаю.

Со смешливыми искорками в глазах она разглядывала его.

— Может, поедим?

— Давай.

Оглянувшись на столик, она потянулась в его сторону. Привстав, она уперлась коленом в кресло, повернувшись вполоборота к нему; ее бедро крупно круглилось перед ним. Чувственно вздрогнув, он, привстав, потянулся к ней. Обняв и развернув ее к себе, он опрокинул ее в кресло и, подхватив ее ноги, туго закинул их себе на плечи. Смеясь и пытаясь что-то сказать, она сделала движение, чтобы помешать ему, но, ощутив его в себе, ойкнув, опустила веки. Улыбка сбежала с ее губ, черты лица словно расправились. Откинув голову, она закрыла глаза.

Она спала на животе, чуть раздвинув ноги, детское выражение на ее открытом лице со вздернутым носом и по-африкански вывернутыми губами как-то трогательно контрастировало с ее цветуще-наполненным телом, с широкими круглыми икрами и молочными плечами, рука ее рядом с ним была безмятежно брошена вдоль тела ладонью вверх, завернувшиеся, красивой лепки пальцы торчали вверх закругленными ноготками. Глядя на нее сейчас, он словно впервые видел ее голой — при ярком свете, не близко, а на расстоянии, во весь рост. Он уже видел ее голой вчера, когда она только что разделась, чувственно вздрогнув тогда от того, что ее тело оказалось одновременно и таким, и не таким, каким он ожидал ее увидеть, завороженный тогда этим несоответствием, в лихорадке предстоящего соединения с ней пронесясь тогда сквозь это впечатление, не остановившись на нем, не рассмотрев ее, сейчас он рассматривал ее радостно и спокойно, уверенный, что еще не раз сможет так же рассмотреть ее, потрогать ее, соединиться с ней; вспомнив, как это было вчера, он вздрогнул, пронзенный секундной сладостью; уловив какой-то импульс от него, она, в этот момент что-то пробормотав, шевельнулась. Налетевший сквозь приоткрытое окно ветер полоскал занавески, играя светом и тенью по всей комнате, пробегавший тем же путем уличный шум не умолкал; еще раз шевельнувшись и подтянув ногу к животу, она открыла глаза, несколько мгновений глядя перед собой в кровать, затем, чуть скосив глаза на него и словно не доведя до него взгляд, снова бессильно обмякнув, ткнулась лицом в покрывало. Тут же вернувшись в кровать и вытянувшись рядом с ней, он поцеловал ее в плечо; еще с закрытыми глазами перевернувшись на спину и забросив руку за голову, она, обиженно шевельнув губами и повернув к нему голову, сонно-улыбчиво посмотрела на него; уже просыпаясь, она повернулась в его сторону. Радуясь вновь возникающей соединенности с ней, он положил руку на ее плечо; видя перед собой ее высоко круглящееся бедро, он, не выдержав, приподнялся на локте, глядя на нее, лежащую на боку: солнце, подрезанное плещущейся занавеской, делило ее тело пополам колеблющейся четкой линией, живот и ноги сияли золотистой утренней свежестью, грудь, плечи и закрывавшие лицо волосы отдыхали в тени. Привлеченная его движением, она с любопытством посмотрела на него; чувственно притянутый, он сделал движение к ней; развеселенная его попыткой, она, чуть отодвинувшись, остановила у устья бедер его руку.

— Подожди, у меня уже болит там все.

Видя по ее загадочной улыбке, что боль не опасна, любуясь ею и чувствуя собственную глупость, с которой он сейчас не мог совладать, он с просительной надеждой заглянул ей в глаза.

— А потом можно будет?

— Можно, конечно.

Смеющимися глазами, словно невольно извиняясь за что-то, она весело-просто посмотрела на него.

— Если сейчас, то я потом долго не смогу, лучше подождать немного.

Словно играя в какую-то детскую игру, он, ластясь к ней, придвинулся к ней.

— А ноги потрогать можно?

Лучисто смеясь глазами, она кивнула.

— Можно.

Словно впервые вблизи открывая ее для себя, он взял в ладони ее округлую икру. Весело следя за ним, она откинула волосы, наполовину закрывавшие радостное, с припухшими губами лицо. Нежась прикосновениями к ней, он подтянул к себе ее ногу, как игрушку; при свете наполнявшего комнату солнца перед ним была ее полнота и гладкость с серыми точками сбритых под корень волосков; взглянув выше, он увидел, что и волосы устья были подбриты так же тщательно, намеренно нетронутой была оставлена лишь каштановая полоска над губами. Переполненный нежностью, вновь поняв, что она вчера специально и обдуманно готовилась к встрече с ним, глубоко тронутый этим, он быстро поцеловал ее колено; увидев выцветший шрам внизу живота, которого он раньше не замечал, он, тронув его пальцем, сочувственно-переживающе поднял на нее глаза.

— Аппендицит?

Скосив глаза вниз, она кивнула.

— Угу. — Словно обрадованная воспоминаниями, она весело взглянула на него. — Меня тогда прямо из студии увезли, дотянула до перитонита. Я их там на операционном столе веселила всех, песни им пела, свою любимую «Что тебе снится, крейсер «Аврора» три раза подряд исполнила, всех достала уже, они мне, по-моему, из-за этого наркоз раньше времени вкатили.

Вспоминая, она, увлеченно заблестев глазами, приподняла голову.

— А в палате, уже после операции, когда от наркоза отходила, я почему-то всех там стала убеждать, что я сестра Пушкина. Что-то меня прям пробило. По-моему, кое-кто поверил даже. Я ж Наталья Сергеевна.

— Так у Пушкина ж вроде Ольга была сестра.

— Какая разница, я ж говорю, от заморозки отходила. Ты чего, я им там такой концерт устроила. Два часа им там стихи читала.

— Пушкина?

— Не помню, может, Пушкина, может, Лермонтова. «Поздняя осень, грачи прилетели» — это кто написал?

— Некрасов.

— Ну, значит, Некрасова. Знаешь, как меня слушали, полпалаты вокруг кровати собралось. Потом, на следующий день, когда выписывалась, на полном серьезе спрашивали, ты правда, что ли, Пушкина родственница?

Видя перед собой полноту ее грудей, мягким наплывом лежащих перед ним одна на другой, он преданно приблизился к ней.