— Так те непередаваемые ощущения были воздействием на мой мозг? На самом деле не было никаких переломов и крови?! — Последний вопрос был скорее риторическим. — Отличненько, стояла я себе, никого не трогала, и — «на», получай, Сати, за все хорошее! Но почему? Я же не сделала ничего дурного!

Мама грустно вздохнула и закатила глаза, сетуя на мою недогадливость. С чего она вообще взяла, что я должна была догадаться? Я что, мысли читать умею? Ах, да, наверное, умею.

— Дочь, пойми, энканты без исключения обязаны носить ошейники подчинения, — вздохнула мама и небрежно потерла шею, словно вспоминая, каково это. — Ларгус поступил согласно инструкциям, которые вдалбливают всем энкантам с пеленок. А вот герцог Даор повел себя странно. Ничего не хочешь мне рассказать?

Рассказать я, разумеется, ничего не хотела.

И что за «герцог», спрашивать тоже не стала. Некому им быть, кроме как заезжему магу. Так, о нём я подумаю немного позже. Хоть я и была человеком нелогичным, но все же зачатки моего разума вопили: «Что за ерунда?!», стоило только вспомнить ощущения присутствия невидимого зверя. Не говоря уже о словах мага.

Час от часу не легче: энканты, герцоги, ошейники… Казалось, голова вот-вот взорвется, и бедная Сати отчалит в мир иной, знакомиться лично со своей тёзкой.

Пару минут я стояла с открытым ртом, переосмысливая сказанное, матушка же в это время оживилась и резво скакала по комнате, собирая вещи в аккуратный кожаный рюкзак. Мои вещи, между прочим! Как-то это подозрительно: уж не собирается ли она меня выселить к демоновой бабушке? Или отдать «в нагрузку» заезжему магу? Периодически Мауриса делала остановки, бросая на меня жалостливые взгляды и добавляя кусочки информации, складывая тем самым большой пазл в моей голове.

Так я и выяснила то, о чем не пишут в книгах. А зря, между прочим. Удалось бы сэкономить столько времени!

Как оказалось, магические силы просыпаются у всех по-разному, но в основном, конечно, в детстве. Едва у человека проявится вязь магической татуировки, как по ее цвету легко определяли принадлежность к стихиям: красные завитки — огонь, голубые — вода, белые или золотые — воздух, черные или коричневые — земля. Хоть моя дорогая матушка и не сказала, я почему-то сразу поняла, что вариаций бывает много: различные оттенки, комбинации… Исключение было разве что для одной магической силы — ментальной. Если уж у мага проявлялись завитки синего цвета, все остальные постепенно светлели, оставляя на коже шрамы. Совсем как у моей любимой родительницы. Вот только ее татуировки посветлели по другой причине: она просто-напросто истратила все свои резервы, блокируя мои.

И все же одна мысль не давала мне покоя, так и вертелась на языке, а потому я все же ее озвучила:

— Если все энканты должны быть в ошейниках подчинения, то где твой ошейник, мама? — спросила я, а Мауриса разом остановилась, вдруг поникла и уронила рюкзак на пол, рассыпав часть вещей. Вид у нее при этом сделался жалкий, побитый, словно я от нее, по меньшей мере, отреклась. Слезы блеснули в её васильковых глазах, но не пролились, быстро высохнув. Ох, люблю я матушкину выдержку!

— Это долгая история, дочь, — немного дрогнувшим голосом поведали мне. — Я не могу ее рассказать: боюсь, прислужники твоего драгоценного папеньки услышат лишнее. А они могут. Образуя симбиоз из двенадцати разумов, энканты в состоянии проникнуть в мысли людей на очень далеком расстоянии, даже в нашу глушь. Знай одно: ты спасла меня, нас обеих. Когда в девятый раз твой отец приказал мне избавиться от дочери в чреве, не получив долгожданного сына, крохотное дитя оказалось сильнее матери. Стоило безвольной энканте начать воздействие на жизнь внутри себя, как она получила мощный удар сопротивления. Ошейник подчинения треснул, а я сбежала, моля о помощи у всех богов Таиса. Сатияра единственная откликнулась, великодушно помогла мне укрыть разум и замести следы. Но какой ценой! Моя магия потихоньку утекала, накладывая мощные печати на твою. Прости, милая, сейчас мои резервы пусты, я больше не маг. Тебе придется уйти, а я буду денно и нощно молиться богине, чтобы она защитила тебя.

— Но я не хочу! — воспротивилась я.

— Придется, — вздохнула матушка и снова принялась собирать мои вещи. Спорить с ней я не решилась, прекрасно знала подобный тон: решение окончательное и бесповоротное. Причина стала ясна немного позже.

Уже через час в дверь нашей комнатушки настойчиво колотили, требуя впустить лекаря, дабы проверить мое хрупкое поруганное здоровье. А еще в процессе сборов родительница сообщила мне о внезапном намерении приезжего герцога Даора увезти одну излишне любопытную девицу с собой в столицу, что не сулило ничего хорошего. Тогда-то до меня и дошло: пора уносить ноги.

Вдобавок ко всему случилось странное: пока я спала, старый граф великодушно подписал документ, согласно которому я являюсь его внебрачной дочерью, и передал опеку надо мной Даору. Но он не имел права! Мамочка не давала согласия. К тому же великодушием на самом деле и не пахло, все дело было в деньгах, которые маг посулил старому лэру. И я никак не могла взять в толк, зачем молодому богатому герцогу могла понадобиться провинциальная дурочка вроде меня. Уж с самой собой можно быть честной: именно дурочкой я и была, особенно в сравнении со столичными барышнями. А это означало только одно, а именно — ничего хорошего.

После очередного глухого удара в дверь матушка открыла для меня окно, выходившее на скотный двор, подала рюкзак и попросила:

— Сати, детка, нужно, чтобы ты сделала кое-что. Обещай сделать и не спрашивать.

Уже сидя на подоконнике и свесив ноги на улицу, я удивленно посмотрела на маму, но тут же кивнула, не желая тратить время и лишний раз рисковать.

— Хорошо, — вздохнула родительница, словно собираясь с мыслями. — Посмотри мне в глаза и скажи твердым голосом: «Ты не знаешь меня». Так нужно, поверь. Я просто забуду несколько фактов из нашей жизни до тех пор, пока мы не встретимся вновь и ты не разрешишь мне их вспомнить, — зачем-то добавила матушка в ответ на вопрос, который я так и не задала по ее же просьбе.

Нахмурившись, я посмотрела в её васильковые глаза, в которых блестели слёзы, и немного обиженно сказала:

— Ты не знаешь меня, запомни! — И сделала паузу, чтобы посмотреть на мою реакцию. Реакция последовала тут же: матушка с застывшим взглядом повторила за мной:

— Не знаю, не знаю.

Я уже готова была спрыгнуть, а потом повернулась и быстро поцеловала единственного близкого человека в лоб:

— Я люблю тебя, мама.

— Не знаю. — Она, казалось, не обратила внимания на мои последние слова. И я осторожно спрыгнула: хоть и была наша комнатушка на втором этаже, а все же прыгать было совсем не страшно — ровнехонько под окном в огромную кучу было свалено сено, которое в больших количествах заготавливалось для скота на зиму.

Едва я оказалась на соломенной подушке, как дверь в нашу комнатушку снесли. «Бамс!» — одного глухого удара хватило. Я тихонько сползла вниз, подтягивая за собой рюкзак, и решила послушать с минутку, чтобы убедиться, что с мамой все в порядке.

Спрятавшись под окнами, вслушалась и замерла.

— Где она? — раздался спокойный бархатный голос герцога Даора. Хотя «спокойный» — это неправильное определение: голос был взволнованный, это я поняла по громкости.

— Не знаю! — серьезно ответила моя матушка, а потом повторила еще раз, для пущей убедительности, наверное. А может, это я неправильно сделала внушение и сожгла ей мозг, стукнула себя по лбу на всякий случай.

— Лэри Мауриса, — послышался тихий вкрадчивый голос герцога. — Если вы испугались реакции моего энканта на вашу дочь, то уверяю вас: Ларгус ошибся, Сатияре не угрожает опасность. Те колебания силы, что энкант почувствовал, были вовсе не от Сати. Это зверь внутри меня впервые за несколько сотен лет дал знать о себе.

— Не знаю, — еще раз повторила матушка, в то время как я тихонько возвращала на место отвисшую челюсть: какой еще зверь? На ум приходила только одна болезнь — бешенство, когда рано или поздно зараженный превращался в зверя и на всех бросался.