— А еще, — продолжала атаку Необула, — ты написал, что женщины не смогут голосовать поднятием руки, потому что привыкли задирать ноги!

— Что было, то было, — примирительно забубнил Аристофан, — все мы иногда ошибаемся. Но на этот раз все будет по-другому: я изображу вас разумными, отважными, благородными, не хуже героинь Еврипида.

— Мне нужна настоящая комедия, — отрезала Аспазия. — Никаких грязных шуточек про любовников и псов.

— И не вздумай подражать Еврипиду, он женоненавистник, — наступала Необула.

— Не трогай Еврипида, малышка, — взмолился Аристофан. — Сейчас он, должно быть, совершает приятную прогулку по царству Аида.

— Никогда не забуду это место из хора: «Женщины рождены на погибель мужчинам». И ведь это женский хор! Еврипид нас ненавидел и не упускал случая оскорбить. Он обзывал нас ведьмами, пьяницами, изменницами, шлюхами, плутовками и кошмаром мужчин. Надеюсь, хоть в этом ты его копировать не станешь.

Аспазия достала из шкатулки деньги, переложила их в кожаный кошелек и протянула комедиографу. Аристофан поцеловал ее тонкую руку.

— Не вздумай промотать их, больше не получишь. Клянусь Афиной, — пообещала хозяйка «Милезии», легонько дернув сочинителя за бороду.

Аристофан воспрянул духом и хотел было уйти, но возвратился с порога:

— А ты меня не накажешь, Необула?

КЕОССКИЙ СОФИСТ вычеркнул Аристофана и Диодора из списка подозреваемых. Комедиограф был должен слишком многим: убийство одного кредитора лишь усложнило было его положение. Зубодер оказался миролюбивым и спокойным человеком, убежденным демократом, который не слишком жаловал Сократа и его опасные идеи. Единственное оружие, которым он мастерски владел и охотно пользовался, был острый язык.

Диодор открыто и бесстрашно рассуждал обо всем на свете. Продик ни за что не поверил бы, что такой человек может быть преступником или заговорщиком. Судя по всему, заговоры интересовали его только в теории.

Следующим в списке был главный подозреваемый — сын Анита Антемион. В юности он покинул дом из-за лютой вражды с отцом, а теперь мог задумать его убийство. Все эти годы молодой человек берег и холил свою ненависть к Аниту, подогревая ее вином. Аспазии этот пьянчуга скорее нравился. Она считала его умным и тонким человеком, остроумным, но отнюдь не легкомысленным.

Разыскать Антемиона в вечерний час не составляло труда: как и все пьяницы, он редко изменял своим привычкам. Ведущую к рынку широкую улицу запрудила отара овец. Продику пришлось свернуть в проулок, рискуя зачерпнуть сандалиями жидкой грязи. По дороге он миновал ручей, в котором женщины стирали белье, а потом, обмениваясь сплетнями, раскладывали его сушиться на камнях. Заметив среди них Ксантиппу, софист отвернулся и ускорил шаг.

Таверна располагалась в квартале Горшечников, сразу за Дипилонскими воротами, на берегу Эридана. Вокруг раскинулся поросший сухой травой пустырь с полинявшими рваными шатрами и бедными, вытоптанными свиньями огородами. Антемион проводил время в грязном дешевом кабаке, где вечно ошивались подозрительные личности. Он приходил сюда каждый вечер, чтобы неторопливо накачаться вином в компании таких же пьянчуг. Продик, надвинув шляпу по самые брови, зашел в таверну в сумерках, когда подозреваемый был еще вполне трезв, чтобы понимать собеседника и отвечать на вопросы, но уже достаточно пьян, чтобы искусно лгать. Едва софист переступил порог заведения, посетители, как по команде, подняли глаза от засиженных мухами столов и принялись мрачно разглядывать чужеземца. Трактирщик принес Продику кувшин разбавленного водой вина. Сын Анита был умыт, аккуратно причесан и одет в длинный дорогой хитон с винными пятнами на груди. На вид ему можно было дать около тридцати лет. Человек, доживший до таких лет, каждый день напиваясь до потери сознания, скорее всего, обладал железным здоровьем. Если бы не растрепанные волосы и спутанная борода, Антемион показался бы весьма привлекательным молодым человеком. В его глазах сквозили пытливый ум и болезненная подозрительность пьяного.

— Что тебе нужно, старик? — спросил Антемион. Меня зовут Продик, я прибыл с острова Кеос, что в Кикладском архипелаге. Я ищу Антемиона, сына Анита.

Тогда ты его нашел. Тот, кто пришел поговорить со мной, может считать меня своим другом. Я всегда не прочь поговорить с умным человеком, будь он стар или мал, местный или чужестранец, мужчина или женщина. — Антемион помолчал, собирая разбегавшиеся мысли, и продолжал с пьяным дружелюбием: — Знакомый или незнакомец. На самом деле я предпочитаю незнакомцев. Так поведай же мне, мой неизвестный друг, прибывший издалека, зачем ты хотел меня видеть.

— Меня интересуют обстоятельства смерти человека по имени Сократ.

— А, Сократ! — Антемион со всей силы ударил кулаком по столу, расплескав вино из кружек своих соседей, но они были слишком увлечены беседой и ничего не заметили. — Я просто обожаю разговоры о Сократе. Это был удивительный человек. Мы медленно убиваем себя, растягивая наши кубки на многие годы, а он свой выпил залпом.

Послышались жидкие смешки.

— Мало кто в этом городе знал его так же хорошо, как я. Кстати, ты слышал эту историю?

— Какую историю? — насторожился софист.

— Как-то раз один человек столкнулся на перекрестке с Сократом. И спросил его: «Скажи мне, добрый человек, как пройти к берегу Эридана?» «Ты хочешь знать, какую из двух дорог выбрать?» — отозвался Сократ. «Именно так». «Ты спрашиваешь, как выйти на берег Эридана. Но почему ты решил, что одна из этих дорог ведет к реке?»… Путник, как ты, наверное, догадываешься, начал сердиться. «Откуда мне знать, ведет ли туда одна из дорог, или обе, или вообще ни одна?» — ответил он. «Вот именно, — обрадовался Сократ, — ведь лишь выбрав правильную дорогу, ты сможешь попасть на берег Эридана. А если выберешь не ту дорогу, ни за что не попадешь»… Путник не знал, что и думать, — он глядел на Сократа и не мог взять в толк, откуда навязался на его голову этот чудак. «Но ты не знаешь, какую дорогу выбрать, — продолжал между тем Сократ, — потому и спрашиваешь меня»… Смеркалось, и несчастный путник, испугавшись, что ночь застигнет его посреди поля, решил выбрать дорогу наугад, лишь бы спастись от надоедливого старика.

— Весьма поучительно, — улыбнулся Продик, усаживаясь рядом с Антемионом и стараясь пристроить шляпу в относительно сухое и чистое место.

Трактирщик принес кувшин с какой-то мутной жидкостью, отдаленно напоминавшей вино. Продик сделал глоток и сморщился. Пойло больше всего походило на уксус. Всякий раз, когда открывалась дверь, в таверну проникал тяжелый запах помойки. Над кучами мусора, что не одну неделю росла под окнами кабака, кружили тучи мух и хрипло каркали вороны.

— Едва ли ты пришел сюда, — произнес Антемион, — чтобы насладиться этим божественным вином и послушать мои мудрые речи.

— Я расследую обстоятельства смерти Сократа, — невозмутимо повторил старик.

— Отлично, значит, я смогу рассказать о том, как начал пить. Мы, пьяницы, вечно рассказываем одну и ту же историю. Зато делаем это превосходно. Никто не расскажет эту историю лучше нас, ведь мы повторяем ее снова и снова, много лет подряд, и непременно после первого кубка.

Кто же откажется послушать хорошую историю, — обрадовался Продик. — Я весь внимание.

Так, о чем это я… — Антемион сделал несколько жадных глотков, вытер губы тыльной стороной ладони и приступил к своей печальной повести: — Я паршивая овца, позор семейства. Мой отец хотел, чтобы я стал человеком, а из меня вот что вышло.

— Сразу видно, что ты из хорошей семьи.

— Так и есть: моя семья — одна из богатейших в Афинах. Нам принадлежит половина всех кожевенных мастерских и лавок. Я был богатым молодым бездельником, который вечно ссорился с отцом, потому что не хотел заниматься семейным делом. Когда Сократ завлек меня в свои сети, я был совсем мальчишка и понятия не имел, чего хочу. Глупый юнец, который лопался от высокомерия и ненавидел собственных родителей. Сократ был для меня не просто наставником — в нем я видел настоящего отца. Он знал обо мне куда больше, чем я сам о себе знал. Рядом с ним я чувствовал себя маленьким, слабым и ничтожным. Я поклонялся Сократу, как богу. Самому уродливому и нелепому из олимпийских богов. В его словах я привык искать ответы. Сократ запутал меня, унизил, лишил веры в себя, но я все равно продолжал верить ему. Попроси он меня броситься с обрыва, я прыгнул бы, не раздумывая. Но я, видишь ли, разочаровал своего великого наставника. Обманул ожидания учителя истины! Исчерпал его божественное терпение! Он говорил, что для познания истины нужно отказаться от земных благ, а я ни от чего не захотел отказываться. Я не мог стать таким, как отец, и таким, как Сократ, тоже не стал. Много лет я терзал себя и других, не в силах принять решение, и учителю стало скучно. Он прогнал меня.