Готто сидел на кровати, завернувшись с ногами в вонючее одеяло из козьей шерсти, которое, казалось, шевелилось от изобилия обосновавшихся в нем насекомых. Но молодому человеку было не до брезгливости: за пару недель, проведенных здесь, холод превратил его в старика. Спину и ноги постоянно ломило, лицо приобрело землистый оттенок, нечесаные волосы и борода свисали грязными слипшимися прядями. Холод сводил Готто с ума. Ему казалось, что за час, проведенный на солнце, он согласится принять самую страшную казнь. Но никто не приходил, чтобы предложить ему такой обмен, — лишь два раза в день открывалась маленькая форточка внизу двери, чтобы просунуть еду — миску склизкой каши, такой же холодной, как и все, что окружало его здесь.

Подумать только, всего две недели назад он так же молил о прохладе, как теперь тоскует о солнце! Но тогда солнца было в избытке. Солнце едва не убило их с Роут, хотя теперь Готто начинал сомневаться, что им стоило оставаться в живых. Что происходит? Почему его держат в тюрьме? Сколько будет длиться это заточение? Где Роут? Ни на один вопрос Готто не мог получить ответа — тюремщикам, приносившим ему еду, дан был приказ молчать. Да и язык, на котором здесь говорили, был ему неизвестен. Поэтому сегодня, когда толстяк с густыми усами знаком велел ему следовать за ним и надел на глаза повязку, Готто испытал облегчение. Возможно, хоть что-то прояснится в его судьбе!

Готто думал, что его поведут по лестнице, и приготовился считать ступени — вдруг эти сведения пригодятся для побега. Но к его удивлению усатый тюремщик втолкнул его в тесную комнатку, забился туда следом сам и забарабанил пальцами по стене, покрытой неизвестным материалом. Молодой человек испытал самый настоящий ужас, когда комната пришла в движение. Она явно устремилась вверх, а когда остановилась, тюремщик открыл дверь в другое помещение. Готто сорвал повязку и едва успел зажмуриться, чтобы не ослепнуть.

Помещение освещал не только дневной свет, падающий из узкого стрельчатого окна, за которым виднелись горы. Неизвестно откуда лилось яркое, ослепительное сияние. И в этом сиянии Готто увидел высокого, широкоплечего мужчину с короткими седыми волосами, в меховом плаще. Тяжелый изучающий взгляд и мускулистые руки, скрещенные на груди, не предвещали приятной беседы.

— Тебе должен быть знаком язык Лесовии, на котором говорят все дикари, — без всяких предисловий обратился он к Готто. Голос у незнакомца был низкий, могучий — когда он говорил, казалось, что это рокочет гора.

— Я знаю этот язык, — кивнул молодой человек.

Он старался, чтобы поза его и речь сохраняли хотя бы видимость достоинства, но это было непросто. Готто понимал, как рядом с этим могучим, добротно одетым, аккуратно стриженным человеком выглядит он — худой, всклокоченный, босой, в потных лохмотьях.

— Где я? Где Роут, моя спутница? И кто ты такой? Почему никто не желает объяснить мне, в чем дело, если вы говорите на понятном мне языке? — спросил он.

— Ты задаешь слишком много вопросов, дикарь, но я тебе отвечу, — усмехнулся широкоплечий. — Если, конечно, твое дикарское воображение способно вместить смысл ответа. Тебя привезли на другой континент, самый могущественный в мире — Аникодор. Мое имя — Ортег, я — маг Огня и будущий властитель мира. Ты находишься в моем замке, девиз которого — «Удача сопутствует смелым». И очень надеюсь, что ты окажешься мне полезным, дикарь.

— Почему ты называешь меня дикарем? — попробовал возмутиться Готто.

— Ты же не родился на Аникодоре, — пожал плечами Ортег. — Но достаточно глупых вопросов. Тебя гораздо больше должно сейчас интересовать, что надо сделать, чтобы спасти свою жизнь.

— Но ты так и не сказал мне, где Роут, — настаивал Готто.

— Тебя волнует судьба этой чернокожей? Тем лучше. Тогда ты будешь более понятлив. Итак, дикарь, я правильно понял, что это ты нарисовал на камне в пустыне два женских лица?

Готто кивнул, еще не понимая, куда клонит Ортег.

— Одну из женщин я узнал — хотя ты ей польстил. Я хочу знать, дикарь, откуда тебе известна вторая? Ты где-то видел ее портрет? Или знаком с ней? Что тебе известно о ней? Ты расскажешь мне всю правду, и чем скорее, тем лучше. Давай, собирайся с мыслями.

Говорить всю правду Готто не собирался. Он также понимал, что промолчать, скорее всего, не удастся. Ортег с первого взгляда производил впечатление человека, который умеет добиваться своего. Но какое отношение он имеет к Шайсе? Готто еще раз украдкой взглянул в суровое, словно вырубленное из камня лицо мага. Нет, среди друзей Шайсы Ортега быть не может.

— Увы, я мало знаю, — сказал он наконец, стараясь, чтобы голос звучал искренно. — Когда-то в юности я учился в школе художников в Фолесо. Это еще один дикарский городок, уважаемый Ортег. Там, на занятиях нам велено было срисовывать с портрета. Не знаю, почему я вспомнил его в пустыне, — должно быть, солнце напекло голову. А больше я ничем не могу помочь.

По неподвижному лицу Ортега Готто не мог понять, поверил тот или нет. Что ж, в любом случае, ложь получилась удачная, и проверить его слова трудно. А если они все-таки доберутся до Фолесо… Готто хорошо помнил, как там с ним обошлись. Не грех доставить неприятности этим самодовольным фолесцам. Эта мысль приободрила молодого человека. Придав лицу самое невинное выражение, Готто ждал, что скажет Ортег.

А тот, ничего не говоря, открыл стенной шкаф, заставленный всякими диковинными предметами, и достал оттуда овальную серебристую пластину, похожую по форме на кленовый лист.

— Как тебя зовут? — спросил вдруг он Готто самым дружелюбным тоном. Молодой человек представился.

— Ты обиделся, что я назвал тебя дикарем, Готто. Но ты должен согласиться со мной, там, откуда ты родом, не умеют освещать дома искусственным светом или подниматься на высокую башню, не утомляя ног. Сейчас я покажу тебе еще одну забавную вещицу. Положи сюда руку.

Готто посмотрел на пластину, поблескивающую на столе. Что приготовил ему Ортег?

— Ну-ну, не бойся.

Понимая, что согласия его никто не спрашивает, Готто подчинился. Поверхность пластины была холодна — и только. Молодой человек вопросительно посмотрел на Ортега.

— А теперь повтори, пожалуйста, историю про портрет. Я хочу получше запомнить ее. И смотри, не пропусти ни слова.

— Я учился в школе художников в Фолесо, — снова начал Готто. Ничего не происходило. Он пожал плечами и продолжил: — Там я срисовывал портрет этой девушки…

Острая, пронзительная боль, словно кто-то ударил ножом прямо в сердце, отбросила его от стола. Белые искры заметались перед глазами. Теряя сознание, молодой человек успел увидеть недобрую улыбку на лице Ортега.

Он очнулся от ушата холодной воды, вылитой на него усатым тюремщиком.

— Все, Чолин, можете идти. Теперь он придет в себя.

Готто попытался сесть. Голова у него кружилась, а ладонь нестерпимо болела, как от ожога.

— «Лист правды». Ценнейшее изобретение, господин Готто, — Ортег бережно протер поверхность пластины краем рукава. — Людям свойственно лгать, это очень дурно. Теперь, когда есть эта вещица, лгать станет не только стыдно, но и больно. И вы это испытали на себе. Лгать во второй раз будет еще больнее. А третья ложь окажется смертельной. Не советую вам проверять это. Итак, попробуем еще раз. Говори, дикарь, откуда ты знаешь эту девушку!

Медленно, с трудом Готто открыл слипшиеся от воды ресницы. Сейчас он откажется говорить, и его начнут бить. Нет, конечно, не сам Ортег — в начищенных до блеска сапогах, с холеными ногтями. Маг позовет кого-нибудь вроде этого Чолина. Причем, возможно, его страдания будут напрасными, и никакого вреда его откровения Шайсе не принесут. Но если бы он мог знать наверняка!

— Я ничего не знаю, Ортег, — покачал он головой.

Маг едва заметно усмехнулся.

— Не знаешь… Тогда тебе придется прогуляться со мной. Эй, Чолин!

Тюремщик явился по первому зову, крепко связал Готто руки и повел его вслед за Ортегом. Воображение Готто рисовало страшные картины в камере пыток. Он уже сожалел, что не выбросился из окна в кабинете мага. Хотя на этот поступок у него, пожалуй, не хватило бы смелости.