"Вот же блин, всякая чушь в голову лезет по утрам", — с досадой подумал человек.

Он со студенческой скамьи приучил себя к тому, что мозг не должен работать вхолостую.

"Это же глупо, — думал он, — Ведь никому не придет в голову сесть на трактор и без пользы гонять туда-сюда по полю. На трезвую голову, конечно. Это же бессмысленная трата горючего и изнашивание механизмов. На тракторе нужно пахать. Для этого он нужен. В этом его суть и назначение. Так и мозг не должен быть нагружен бесполезной работой, которая никому не нужна".

И это — навсегда. Это — на всю жизнь. Еще будучи молодым человеком, он шокировал своих знакомых тем, что не знал очевидных, казалось бы, вещей. Не знал и не хотел знать. И не считал, что должен знать. Зато уж то, что он считал нужным и важным, он знал наверняка, по серьезному. Вникая во все мельчайшие детали, не оставляя белых пятен. Его мозг практически всегда работал, но работал над тем, над чем ему нужно было работать.

Однако со временем, человек стал замечать, что его "серое вещество" уже не так послушно хозяину, как прежде. Нет, речь шла о том, что он начал сходить с ума. Действительность он воспринимал все так же ясно, как в молодости. Просто, как он сам себе это объяснял, со временем "предохранитель в мозгу" испортился и стал не всегда срабатывать. Это выражалось в том, что человек стал замечать, что его голова, за долгие годы привыкшая к постоянной работе, иногда начинала действовать, что называется, автоматически, без команды хозяина.

И в те моменты, когда думать было, собственно, не о чем и не зачем, мозг автоматически начинал работать: анализировать информацию, поступающую в него через глаза, уши, рот, нос, кожу. Так же, как пожилая женщина, всю жизнь прожившая в деревне, в постоянном труде, не мыслящая себя без этого самого труда, лежа на морском пляже, неосознанно, инстинктивно начинает искать себе какое-нибудь дело, поскольку в труде видит смысл жизни и саму жизнь, так и мозг этого неприметного, пережившего многое на своем веку мужчины, инстинктивно искал работу, жаждал ее, даже тогда, когда этой работы не было. И тогда он начинал раскладывать на составляющие и анализировать тексты каких-то случайно услышанных песен, рекламных слоганов, объявлений на дверях подъезда. Это очень злило хозяина. Он честно пытался бороться со злом, одергивал себя, "отключал мозг". Но, видимо, время, которое подвластно только Всевышнему, брало свое…

Человек остановился, достал из левого кармана плаща черную коробку, вынул зеленую сигарету. Полез, было, в карман за спичками, но тут во внутреннем кармане пиджака заиграла незамысловатая мелодия мобильника. Человек достал трубку, посмотрел на экран, добродушно улыбнулся.

— Рад Вас слышать, Олег Владимирович!

— Здравствуй, здравствуй, Иван Дмитриевич. Как ты там поживаешь?

— Да ничего… Работаем потихонечку.

— Потихонечку — это хорошо. Главное в нашем деле — не перетрудиться!

— Так это в любом деле главное, — человек непринужденно начал питать опавшие листья носком ботинка.

— Хорошие новости для тебя, Иван Дмитриевич, — голос в трубке стал серьезным.

— Ну говори, Олег, не томи.

— То дело, которое мы с тобой обсуждали… — собеседник сделал паузу, — Руководство дало добро.

— Вона как! — человек застыл. На миг, как будто бы растерялся, но затем плотоядно улыбнулся. — Да это же здорово!

— Ну да, ну да… — судя по голосу, собеседник тоже был доволен таким исходом дела, — Так что давай, Иван, начинай работу. Зайди ко мне сегодня, кстати.

— Зайду, естественно. По такому поводу и по "рюмахе" — не грех. За успех, как говорится предприятия.

— Можно и так.

— Ну, бывай, Иван Дмитриевич.

В трубке раздали короткие гудки. Человек громко и как будто бы даже удовлетворенно захлопнул крышку аппарата, улыбнулся, с минуту постоял, задумчиво глядя на кирпичную стену, разрисованную граффити, с надписями ксенофобского содержания, подкурил сигарету и не спеша двинулся далее. Ничего не видя перед собой, он медленно прошел автозаправку и остановился возле проспекта. Почти сразу же к нему подъехал черный автомобиль. Человек продолжал стоять на обочине, о чем-то напряженно размышляя, глядя перед собой. Водительская дверца открылась, и из нее вышел молодой человек среднего роста, с необычно красивым для мужчины лицом.

— Доброе утро, товарищ полковник, — весело произнес он, — а я Вас уже десять минут жду.

Человек, будто бы очнувшись после долгого сна, непонимающе взглянул на возмутителя спокойствия, но уже через секунду его лицо приняло сосредоточенное выражение.

— Славик, я ведь тебе уже говорил, у нас так не принято. Называй меня Иван Дмитриевич.

В его голосе не было строгости или раздражения. Это был голос отца, терпеливо вразумляющего неразумного отпрыска.

"Сосунок еще, — подумал про себя человек, — но при должной шлифовке толк из него будет".

— Хорошо, Иван Дмитриевич.

— Вот видишь, — дружелюбно сказал человек, — уже есть прогресс. А то "так точно" да "есть". Дисциплина, Славик, оно, конечно, хорошо, никто не спорит. По капле выдавливай из себя "особиста", отвыкай. У нас другая работа. Как говорил тот прапорщик, "Это Вам не это". Вкурил?

— Так точно, Иван Дмитриевич! Куда направляемся?

Человек поморщился, как от зубной боли, сделал последнюю затяжку и бросил:

— В управление. Садись давай…

И открывая дверцу переднего пассажирского сидения, словно сам себе тихо проговорил:

— Ну что же, Учитель, теперь поговорим серьезно.

24.09.2008. Россия, г. Анапа. ул. Горького. 08:57

Удивительно, все-таки, сложилась его жизнь. Нет, конечно, нельзя сказать, чтобы она совсем уж сложилась как нечто постоянное или незыблемое. Но, во всяком уж случае, как некая стабильная конструкция — это однозначно.

Тут ведь как дело обстоит? Одно дело — природа. Она устроена удивительно правильно и гармонично. Одни говорят, что так Бог устроил, другие — что это инопланетяне эксперимент проводят, третьи, совсем уж дикие и оторванные, утверждают, что оно само собой так получилось. Взрыв там какой-то был во Вселенной, или что-то такое… Андрей не вчитывался. Над этими вопросами он, ясное дело, как и любой думающий человек, размышлял, но не то, чтобы очень уж усердно. На его взгляд, в мире и так было полно интересного, намного более приземленного и осязаемого. Одно для себя он решил точно: так же, как тайфун не может сложить из стекла, песка и цемента и железной руды небоскреб, так же и мир, настолько грамотно устроенный, не мог сложиться сам по себе. И точка.

Так вот природа, значит… В ней, природе, все устроено грамотно, более или менее… А вот в культуре! В смысле "культуре", в широком понимании значения этого явления. Не художественной культуре, не культуре общения, даже не какой-то там этнической культуре. Имеется в виду, в культуре как целом искусственном мире, которые человек создал для себя, который существует как бы в природе, но и помимо нее, мире, где человеку комфортно и он чувствует себя в безопасности. Так вот этот самый мир устроен гораздо менее удачно. Гораздо! Скорее всего, это потому, что его создавал человек. А люди нередко "косячат". Очень даже часто "косячат".

И справедливости, стало быть, в этом мире еще меньше, чем в природе. Нет, не так. Во много раз меньше, чем в природе. Так правильнее будет… А еще меньше — чего? Не просто справедливости, а конкретно — социальной справедливости. Вот ее-то — считай, вообще почти никакой.

Андрея эта самая несправедливость коснулась непосредственно. Нет, он не жаловался на судьбу. Сложилось — как сложилось. Кто знает, как оно бы вышло, если бы его мечта исполнилась.

А мечта была простая — служить родине. Ничего удивительного. У Андрея это все перед глазами было с детства. Отец, военный моряк — сверхсрочник, старший мичман Сергей Григорьевич Соколов, всю свою жизнь отдал Черноморскому флоту. Все стены их двухкомнатной квартиры в Новороссийске на улице Чайковского, в которой Андрей провел все детство и юность, были завешены фотографиями отца, невысокого жилистого строгого мужика в безукоризненно подогнанной морской форме. Отец никогда не был компанейским человеком. Просто он увлекался фотографией, и это дело у него весьма недурно получалось. Такого мнения совершенно искренне придерживался Андрей.