Акулы появились, когда море наполнилось приманкой из меч-рыбы, которую в изобилии бросали за борт четыре человека из мафиозного экипажа. Марио отошел от иллюминатора, чтобы не видеть черных молниеподобных плавников, которые, как винты корабля, перемалывали окровавленную воду. «Ты должен стать жестоким! Это указание падроне. Беда, если ты не научишься наказывать как следует предателей...» - пожурил его за малодушие Родольфо, но с уважением дворцового педагога к своему царственному ученику.

Третий урок был на самом высоком научном уровне, когда в «Черный дом» отец вызвал ректора университета одного из штатов.

- Хочу побеседовать с ним относительно твоего высшего образования. Это наш малый. Я ему помогаю со студенческой скамьи, и мне он обязан своим крутым восхождением в профессорской иерархии... -пояснил он Марио.

Они ужинали втроем в парадной столовой, антикварные вещи которой - мебель, хрусталь, фарфор и золотые сервизы - могли бы заполнить целый зал музея. Ректор был очень молод для своего сана, моложе сорока, но его серебряные волосы и золотые очки прибавляли достаточно каратов авторитета к его облику. Это не мешало отцу называть его «болваном», когда он с ним в чем-то не соглашался, и «образованным дураком» - в случае, когда разногласия превышали пределы терпения падроне.

- Значит так, Чарли, - сказал он ему ультимативно между сыром и грушей. - Вот Марио, единственный сын Игнацио Паганини. Я хочу, чтобы ты дал ему хороший диплом и звонкий титул... Но быстро!

- Есть трехлетнее отделение на кафедре сравнительной межпланетной социологии, - отозвался тот с глубокомысленной готовностью.

- Ты имеешь в виду, что он потратит три года своей молодости на вонючий диплом профессора? Сын Игнацио Паганини? Ты должен быть совсем пустоголовым, Чарли, чтобы не понять, что мы хотим диплом сейчас. Немедленно!

- Как прелестно ты это говоришь, падроне... Как прелестно, - рассмеялся этой шутке Чарли. – Нужно учиться, чтобы получить диплом... Это всем полагается...

- Но не сыну Игнацио Паганини!

- То есть?..

- Сначала он станет профессором, а затем прослушает и несколько курсов, если ему захочется, - пояснил он.

- Как прелестно ты это говоришь, падроне... Как прелестно! В конце концов это не зависит только от моего благого желания. Существует и Ученый совет...

- А ты их уговори... Иначе я их уговорю, организовав с моими людьми из прессы какой-нибудь студенческий беспорядок... Мы ваш университет превратим в пепел. А у кого вы попросите денег, чтобы его вновь отстроить? У меня...

- Но существует и министерство, которое санкционировало трехгодичную программу кафедры... Как мы его убедим? Это невозможно.

- Итак, у вас нет никакой другой кафедры, с меньшим сроком обучения...

- Нет, падроне...

- Тогда создайте... Пораскинь мозгами, чтобы найти подходящую, которая готовила бы профессоров в течение месяца... Для чего тебя учили столько времени?..

- Как прелестно ты это говоришь, падроне... Как прелестно... Если мы и создадим что-либо подобное, вся Америка прибежит получить диплом профессора одним махом. Как будто это водительское удостоверение...

- Вы ее создадите специально для Марио, и, как только он станет профессором, вы ее упраздните...

- Как прелестно ты это говоришь, падроне... Ну разве бывают такие вещи?

- Бывают, когда речь идет об одном из Паганини...

- Но...

- Ты начинаешь меня раздражать, образованный дурак...

- Как прелестно ты это говоришь, падроне... Как прелестно, - снова начал смеяться тот, но его охладили строгие глаза собеседника.

- Хорошо, я подумаю, падроне... Что-нибудь придумаю... Может быть, добавим ответвление специального образования к особому направлению сравнительной межпланетной социологии...

- Эта социология действует мне на нервы, - сказал Паганини. - Ты не можешь найти что-нибудь другое? Биологию, агрономию, или цветоводство, или пусть конституциеведение... Я не хочу, чтобы мой сын стал образцом дохлого интеллигента, которых производят в массовом порядке, как Форд свои автомобили, в наших университетах. Я имею в виду, конечно, этих размножаемых черенками социологов, этих паршивцев сытой буржуазии, которые пустились лечить внутренние заболевания людоедской Америки теплыми марксистскими клизмами... А лучше бы они вставили два пальца в рот, чтобы изрыгнуть те деньги, которые их отцы и деды заработали, обворовывая мир? Думаешь, они пойдут на это? Конечно, нет! Они знают получше меня, что единственной гарантией непрерывного прогресса Америки является людоедство. Очищение здорового от гнилого. Знаете, почему так высоко поднялась эта страна? Она поняла лучше других, что естественным предназначением людей и народов является преступление. Она без сентиментов пошла за истинной звездой человеческой судьбы...

- Как прелестно ты это говоришь, падроне... Как прелестно... - как эхо откликался подпевала Чарли.

- Не знаю, прелестно ли... Но без сомнения, мудро, - проурчал с львиным самодовольством Игнацио Паганини. - И если бы мы не сидели по горло в лицемерии, я бы открыл настоящий университет, чтобы преподавать мою науку. Как настоящий профессор. А не пустышка, как ты, Чарли...

- Как прелестно ты это говоришь, падроне... Как прелестно, - вторил беспрерывно ректор.

Сегодня этот профессор был оратором на празднике. Он подготовил пятиминутную умную речь о вредных последствиях талидомида. Он приехал вовремя, и Марио вошел в зал вместе с ним, провел его к украшенной трибуне и в двух словах представил аудитории.

Затем прошел и сел за стол комитета, рядом с Клаудиа. Она была очень красива в своем декольтированном туалете, который сиял, вышитый тысячами бисеринок, - изысканной лилией в хрустальной вазе была сегодня вечером эта скромная Грэйс Келли мафиозного княжества. Она нежно встретила его, пожав руку, и он увидел в ее глубоких зелено-голубых глазах любовь, подобную младенцу, пышущему здоровьем и без всякого уродства...

- Как тебе понравился мой сын, Боккачио? - спросил Паганини.

- Он еще недостаточно зажарился, - ответил Карузо.

Они сидели в одиночестве в боковой ложе зала, вдали от устроителей. Однако это вполне понятное смирение делало их сияние еще более впечатляющим в глазах посвященных.

- Думаю, ты должен быстро положить конец агонии и моему страданию, - сказал Паганини с затуманенными глазами.

- Я понимаю, Игнацио, тебя. Однако мы договорились, что я расквитаюсь, когда он станет сознательным мафиози...

- Я сделал, что мог, чтобы его воспитать в соответствующем духе. Разве его опыт в Нью-Хейвене не значителен?

- Урок для детского сада...

- А уничтожение предателя в Мексиканском заливе?

- Школьные игры... Мой сын Америко, когда ты его слопал, уже совершил истинные подвиги... Пять человек он отослал в другой мир. Ах, что за сына ты у меня убил, злодей... - всхлипнул Карузо, тоже готовый заплакать.

- Но не могут же все иметь таланты твоего сына. В конце концов, Марио ведь не рос около меня... Не будем требовать от него неосуществимых вещей... Мне кажется, что затягиваешь дело, чтобы меня еще помучить...

- Признаюсь, и это тоже... Ты что же думал, легко очиститься?.. - А затем добавил более уступчиво: - Ладно... Пусть получит диплом профессора, и тогда посмотрим... Может быть, я его убью в день рождения... Хотя предпочел бы подождать до дополнительных выборов на должность сенатора здесь, в Нью-Джерси... Меня бы очень удовлетворило, если Марио Паганини выставит свою кандидатуру. Мы бы его поддержали вдвоем, двумя кланами. Он бы точно прошел. И тогда мы его убьем в стиле Роберта Кеннеди... Неплохо для тебя. Увеличит сияние твоего горя...

- Боккачио, ты садист, - простонал Паганини.

- Хорошо, хорошо... Не кричи... Я не настаиваю... В конце-то концов, мы пришли сюда не расстраиваться, а развлечься...

- Могу ли я развлекаться, когда сердце болит?