Перед Ксенией самая обычная лестничная площадка между этажами. С мусоропроводом. Неотличимая от ее собственной.

Причем, кажется, — именно ее. Между шестым и седьмым.

Выждав положенный срок, створки начинают смыкаться. В последний момент Ксения просовывает между ними носок сапога и они послушно едут обратно.

Она медлит еще секунд семь и все-таки делает шаг наружу.

Это ее площадка. Ничуть не изменившаяся с утра. Разве что крышка мусоропровода не закрыта до конца — что-то здоровое сунули и оставили…

Она проводит трясущейся ладонью по лицу.

…Получается что? Так выглядит нервный срыв?.. Или чего похуже?..

Лифт за ее спиной наконец закрывается. Ксения, мокрая и обессиленная, спускается по пролету до собственной двери.

Да… Такого со мной — никогда еще…

Пьяные руки не сразу расстегивают сумку. Не сразу нашаривают ключи.

Лифт снова гудит, кем-то вызванный. Ксения вставляет ключ в замок. Черт, ну и руки, а?.. Ключ никак не вставляется. Да что за…

Лифт, спустившись всего на этаж, открывается пролетом ниже. Кто-то выходит из него — судя по шаркающему звуку.

…Руки тут ни при чем. Это не тот ключ.

Как это — не тот?.. Вот — все они. Вот — от наружной двери…

(…Выходит из лифта. Из лифта, который только что был пуст…)

Она лихорадочно тычет ключом в скважину, уже зная, что — бесполезно. Тот, кто вышел из пустого лифта, ждет, топчется (судя по звуку), шаркает на площадке внизу.

С протяжным, стонущим, скрипящим железным зевком откидывается пролетом выше крышка мусоропровода. Сама собой.

Ключи вывертываются из руки и увесисто брякают о бетон. Из замочной скважины толчком выдавливается крупная темно-красная капля и соскальзывает, оставляя на двери вертикальную дорожку. За ней проталкивается следующая.

Тот, нижний, начинает неторопливо, грузно шаркать вверх.

Ксения отступает от двери: на шаг, еще на шаг, еще — визжа… думая, что визжит… собираясь завизжать… Кровь течет из замочной скважины уже непрерывно, она же проступает по периметру замка… вокруг глазка — из отверстия которого тоже протянулась бордовая полоска… показывается из-под двери…

Наверху нечто споро выбирается из приемного контейнера мусоропровода — что именно, она не успевает увидеть, потому что рефлекторно поворачивает голову налево, к поднимающемуся снизу.

И тогда уже визжит вслух.

…И вот на этом-то малина всегда и заканчивается. Когда требуется наконец показать, что же именно лезет на героя/героев/героиню. Потому что выбор тут невелик, и что ни выбери — обязательно выйдет идиотизм и пошлятина. Что: зомбаки, распадающиеся на ходу? мутанты чернобыльские? чудища инопланетные? перекошенный маньяк с зазубренным свинорезом? Сколько раз все уже было и сколько раз успело осточертеть… Прав был Игорь: безумно сложная задача — сочинить сейчас не дебильный и небанальный хоррор.

Створки лифта расползлись. Ксения вышла, расстегивая сумку, опустила глаза, ища ключи… Вздрогнула, чуть не шарахнулась, завертела головой.

— Чего? — переспросила севшим голосом.

— Привет, говорю, — хмыкнул Сева с седьмого, курящий на лестнице. — Не пугайся так…

— Легко сказать — не пугайся, — облегченно ухмыльнулась она. — Ты в зеркало давно смотрел?

Ксении казалось: когда она говорит, что понятия не имеет о подробностях деятельности Фонда поддержки кино, ей не очень-то верят. Понятно, почему. Но в данном случае Ксения почти не лукавила. Фонд возник уже в те времена, когда вечная улыбчивая уклончивость Игоря (касавшаяся в основном его ходок «налево» и дефицита «семейного» бюджета) превратилась в тотальную скрытность — хмуро-озабоченную и без всяких ухмылочек. Последняя не только знаменовала переход их отношений в предсмертную стадию, но и свидетельствовала (по крайней мере у Ксении сложилось такое впечатление) о существенных изменениях в Игоревом профессиональном модус вивенди.

Человек безалаберный и ни черта не смыслящий ни в бизнесе, ни в администрировании, получавший временами действительно большие деньги, но никогда не умевший целенаправленно их преумножать, Игорь вдруг с головой погрузился в приглушенные секретные прокуренные терки с невесть откуда взявшимися жуликоватыми даже на первый взгляд бухгалтерами, директорами и администраторами, зашелестел договорами и зачастил в банки. При том, что раньше-то его «продюсерская» деятельность имела к финансам лишь очень косвенное отношение — ценность Игоря заключалась в феноменальной коммуникабельности, невероятном количестве знакомств и универсальном личном обаянии: он способен был свести вместе и заинтересовать идеей совершенно неожиданных людей…

Ксения мало кого знала из варившихся в Фонде и окрест. И даже с теми, кого знала, в последний месяц не контактировала. Но теперь, после того как в курс дела ее ввел сам УБЭП, она имела право начать интересоваться подробностями.

Ожидания ее оправдались: половина народу, которому она позвонила, просто не отвечала — то ли впрямь отсутствовали, то ли не опознали ее номер (и не захотели общаться невесть с кем), то ли именно ее избегали. Вторая половина не имела сказать ничего кроме и так известного. Один Лёнчик Дроздецкий согласился в итоге пересечься.

По причине сугубой обоюдной занятости-замотанности пересеклись только на третий день — почему-то в «Кофемании» у метро «Краснопресненская».

— Не знаю, Ксюх, — на ее расспросы Лёнчик и плечами пожал, и помотал вечно всклокоченной головой. — Никто не знает. Ну, кроме тех, кто непосредственно бухгалтерией занимался. А те, кто занимался, — сама понимаешь…

— Витя Меркин — правда, что ли, тоже сбежал?

— Я думаю, Витька в Израиль рванул, когда понял, что денег нет, а его как директора прессанут в первую очередь.

— А кому они были переведены, деньги? Фонду?

— Если правда то, что говорят, — они были даже не переведены, а обналичены.

— Ни хрена себе… Хотя да, я тоже что-то слышала, что этот банк типа выдает ненормальные суммы налом… Кстати, а сколько там было?

— По слухам, больше, чем пол-лимона.

— Баксов?

— Ну ясно, не рублей.

— А кто значился получателем? Игорь, что ли?

— Да нет. Вроде его имя во всей истории вообще не фигурировало. Хотя с бухгалтерией они там, видимо, здорово мудрили… Я уж не знаю, кто именно — Игореха, Витька… По документам все записывалось на каких-то Хуйкиных, о которых я, например, ни разу в жизни не слышал. Ну знаешь, как на бомжей фирмы регистрируют. Поэтому и сейчас никто концов найти не может.

— Так что выходит: конкретно на Игоря ничто не указывает?

— Игореха пропал и бабки пропали, — слово в слово продублировал Лёнчик Дацко.

— Ну, это еще ничего не значит само по себе…

— А никто, собственно, ничего и не утверждает…

Они посмотрели друг на друга. Дроздецкий с характерными для москвичей (любого, кстати, возраста и типажа) подростковыми буквализмом и тщательностью воплощал ту вариацию образа Реально Серьезного Человека, соответствия которой ждут здесь от представителей более-менее свободных профессий, плюс-минус богемы. Если другой знакомый Ксении, «человек бизнеса», некогда на все небольшие свои деньги купил, поднатужась, большой пухлый джип — да, дешевый, да, корейский, но большой и пухлый (ибо приехать на стрелу с партнерами на чем-то другом — все равно что повесить на грудь табличку «чмо мелкое опущенное»), — то ее приятели из числа литераторов-киношников в целях самопрезентации цепляли в уши серьги и напяливали какие-нибудь клоунские тельняшки (подразумевалось: я настолько успешен и уверен в себе, что могу позволить себе пренебречь вниманием к внешнему впечатлению). Потому среди «коллег» она сплошь и рядом чувствовала себя как в цирке.

— Не, я тебя понимаю, — мрачно хмыкнул Лёнчик. — Чтобы Игореха просто взял и спиздил кучу лавэ у бандитов, вместе с которыми они отмывкой занимались… В моей башке такое тоже ни хрена не укладывается, — он ею опять замотал: словно в подтверждение. — Что я, Игореху не знал?.. Это же бред вообще какой-то. Тем более, я помню, как он с этим «Фантастикумом» носился. Он правда тебе сценарий писать предлагал?