…Поскольку даже в данном гротескном городе, мировом чемпионе по судорожному бесплодному ерзанью, дутым претензиям и тотальной безответственности, ни в одной другой сфере человеческой деятельности не совершается такого количества бессмысленных физических, финансовых, организационных и так сказать интеллектуальных движений, не затевается столько заведомо неосуществимых проектов, нигде не берут на себя так много, не сулят столь щедро — и в мыслях при этом не держа отвечать за базар и выполнять обещанное. Ксения, разумеется, знает, что во всем мире кино — самый суетливый и необязательный бизнес, но специфически киношная наглая халявность в сочетании со специфически расейским хамски-разудалым похуизмом дают совершенно неописуемый результат. Ее, скорее, поражает, как при подобной концентрации жульничества и раздолбайства наша киноиндустрия вообще умудряется доводить фильмы до проката. Впрочем, фильмы эти в подавляющем большинстве столь беспросветно-беспомощны, что малейшее беспокойство по поводу неубывания энтропии сразу пропадает.
Это — как раз то, что нужно. Гораздо хуже любого банковского дела, любого паразитарного посредничества, любой чиновной коррупции — ни в одной из этих энтропийных молотилок участие интеллекта и творческий подход изначально и не предполагаются. Кинобизнес же с его миллионными оборотами — не только один из крупнейших в стране коллекторов денежно-каловых масс, но и одна из самых эффективных фабрик по выхолащиванию ума и таланта. Никуда более разнообразные гонористые гуманитарии не лезут столь массово (учитывая гонорарные ставки) — и нигде их так же быстро и эффективно не превращают в поставщиков мусора… Нет, в профессиональных приоритетах я не ошиблась, с усталой злобой непонятно в чей адрес думает Ксения, проезжая — проползая — Настасьинский переулок и высматривая, где припарковаться.
Правда, в большом кино у нее до сих пор не очень выходит зацепиться. И сколько раз вроде все было на мази, и контрактов сколько было подписано — а в итоге… Она вспоминает Липченко (словно не пару часов назад бред его выслушивала, а по меньшей мере неделю) и настроение совсем падает.
К счастью, существуют сериалы. И как существуют!.. Больше десяти тысяч часов показали, по статистике, только главные каналы в минувшем году. На сериалах Ксения поднялась, благодаря им в значительной мере сумела сориентироваться в реальности. Ради них и ломится сейчас, в восьмом часу, механически, с интонацией мантр матерясь, в это «Ле гато».
Кабак рядом с Театром Станиславского, в квартале от Пушки. Заведеньице любимого Ксенией типа: дорогое, понтовое, не столько стильное, сколько претенциозное. Модное у всяческой отморози с разной степенью около-, квази- или впрямь богемного уклона: от по-московски лихорадочных варщиков и терщиков из разнообразных театрально-киношных шобл до откровенных упырят в костюмчиках-галстучках-очочках, полагающих себя, вероятно, тоже не чуждыми эстетической продвинутости… Здоровенное, с проходами, поворотами, залами и лестницами, и, конечно, битком набитое: еще не сразу и найдешь своих «контрагентов»…
А вот и они, родимые. Сидят такие два толстяка. Один — старый знакомец Фима Скоков, журналист-писатель-телезвезда, тридцати-с-полтиной лет жизнерадостнейший пузырь, как выражался в позапрошлой жизни Гоша: «врун, блядун и хохотун», подобно Ксении — кандидат в сценаристы. Второй — на десяток лет старше, Саша Дуплевич — «мотор» всего проекта. Театральный художник с мировой репутацией, из тройки крутейших в России: лысый, бородатый, немаленький, в цветастом неимоверном свитерке с пальмами-слонами. Излагает. Делится. Вербует — то есть «дает шанс». Как же они все-таки любят монологический жанр! И неутомимы в нем, что твой Фидель… И все фонтанируют творческими идеями. Причем идеи — как на подбор…
Это тебе, впрочем, не Липченко с Буратиной. Это будет сериал «последнего поколения»: одновременно с патриотизмом, с приобщением к высокому, с мелодрамой и клубничкой. Разом. Сериал о любовных историях наших классиков. Точнее, об адюльтерах наших классиков. С погружением в нюансы-детали (Дуплевич делается особенно азартен) ихних ориентаций и перверсий. «Вы же в курсе, с чего на самом деле начался Серебряный век? С того, что лесбиянка Гиппиус не дала педерасту Дягилеву!..» Нет, все-таки от Липченко (Пьеро-импотент, Мальвина-нимфоманка) он мало чем отличается — точно такое же Буратино…
Ксения, снова ощущая, как немеет от застывшей неестественной гримасы лицо, опускает взгляд в кофе, невзначай оглядывается. И официанты тут, понятно, нагловато-холуеватые… На галерейке второго этажа блондинка в вечернем тряпье поскуливает в микрофон.
…И это их общее, уверенно-пренебрежительное: все схвачено, и бабла до того самого, и люди давно подписаны (одну серию уже строчит Квирикадзе, причем долго набивался)… У них так у всех. Всегда. И такие они, мать их, все корифеи… деловары…
Кстати, о деловарах. В их теплой компании пополнение. Господин продюсер прибыли. Очередной. Всем продюсерам продюсер. Двадцати восьми лет, ровесница Ксении, девка с самопародийной овощной фамилией Репко. По первому впечатлению (джинсовая мини-юбка, красные высокие сапоги, бубсы вываливаются из маечки) уличная блядища, по второму (села, коленками взмахнула, зазывно обморгала господ офицеров) тоже… Однако Ксения знает, что овощ сей активно делает за международный бизнес, башлями ворочает немереными, имеет собственную фирму, резиденцию в Ницце (!), сам же, оборотистый до умопомрачения, живет в самолете…
Господи, что за паноптикум… Пандемониум. Ксения еще раз втихаря оглядывает переполненное, галдящее, дымящее, нагло ржущее пространство. Точно ведь — локус инфернус…
Тут вдруг наверху, у подвывающей блондинки, что-то происходит с аппаратурой, глючит какой-то усилок — происходит мощный и неожиданный акустический удар… Ксения, получив без предупреждения по барабанным перепонкам, ничего еще, разумеется, не поняв, рефлекторно втягивает голову в плечи; в голове мелькает: взрыв? теракт?.. И она даже успевает испытать острое злорадство при уже не вполне, к сожалению, серьезной мысли, что окружающих сейчас разнесет в кровавую вермишель…
А ведь если бы… — то и меня бы… С ними… Здесь… Что ж, вышло бы символично. До навязчивости.
В духе плохого сценария.
Покончив, наконец, с «деловой» частью, она перезванивает Андрюшке — тот уже прореза́лся во время полуторачасового без малого (во силен бродяга!) моноспектакля Дуплевича, но Ксении пришлось сбросить звонок… Нет, я уже, кажется, всё. (Неужели всё? Поверить не могу… Вспоминай! Да нет, вроде действительно всё.) Давай. Ты где? Я? Там-то. Можно в «Синдбаде» — да, как раз недалеко. Ну подгребай, я буду в течение получаса.
В «Синдбад» Ксения еще с Игорем ходила более-менее регулярно: кормят вкусно, и в самом центре. Под вечер, правда, напряженка с местами… Нет, один столик таки имеется свободный. Ксения садится (оседает умученно), вдыхая кальянный сибаритский аромат, — и максимум через пять минут объявляется Андрюшка. Словно в насмешку над ней — свеже-глянцевитый, безупречный и боеготовый, как только что распакованная дорогая бытовая техника. По своему обыкновению. И по обыкновению всем видом словно насмехается над ближними. Необидно, незло и даже с симпатией. Хотя и не без превосходства.
Клюнул в щеку, заглянул в глаза, за руку тронул: «Ну ты как? Устала?..» — участливо, но мимолетом, и сразу меню поддел, ртутно-живой, ртутно-блескучий и ртутно же увертливый. Впрочем, ртуть металл тяжелый, а чем Андрюшенька наш Ксению попеременно то восхищает, то раздражает — эдакой эльфийской своей легкостью. Ну, или легковесностью. «Непа́рочностью».
В этой породе — к которой, она знает, ее явственно тянет — Ксении тоже видится что-то специфически московское. Все-таки в очень сытом и самодостаточном биоценозе надо сформироваться, чтобы уверенность в себе столь плавно переходила в уверенность в окружающем: в том, что оно справедливо, закономерно и незыблемо. Причем в них, в этих «богемных и буржуазных» обаятельных оптимистах, начисто ведь отсутствует какое-либо натужное самоутверждение. Они совершенно искренне милы и доброжелательны — и совершенно искренне не привыкли иметь дело с проблемами. Невезение для них всегда — досадная случайность, а отнюдь не одно из условий игры.