– Напалм – маслянистая, студенистая масса, – говорил он, демонстрируя вещества. – Его лучше всего тушить песком или плащ-накидкой, когда иных средств не окажется под рукой. Без доступа кислорода напалм гаснет. Двое солдат на примере подтвердили слова офицера. Курсанты, поочередно гасили, полыхающее жаром, неукротимое пламя. После усилий и смекалки его удавалось погасить. Все это было ново и незнакомо, поэтому Шубин внимательно слушал взводного, четко выполнял его приказы.

– А теперь главное – обкатка танком, – строго произнес офицер. Тем временем Сержант Лагунец подвел свое отделение к траншее. В этот момент Георгию отчетливо вспомнился последний день перед призывом на службу, напутствия матери и отца, добрые пожелания друзей. От памятной картины прощания на перроне вокзала у него защемило сердце.

В следующее мгновение он увидел Ксюшу с тугой косой и злато-карими зрачками печальных глаз. Они подружились еще в школе. Не хотелось расставаться, и они сомкнули горячие ладони рук. Шубин нежно привлек девушку к себе и смутился своей смелости. Уже стоя в вагоне, через толстое зеленоватое стекло, он увидел ее грустное красивое лицо, и как сквозь туман до него донеслись ее последние слова: « Георгий, я буду ждать тебя! Пиши мне, милый, чаще, не забывай свою Ксюшу». И поплыл за окном шумный вокзал с пронзительным маршем «Прощание славянки», с голосами и напутствиями провожающих…

Резкий гул заработавшего мотора прервал воспоминания Георгия. Тяжелый танк тронул с места и окутанный синевато-фиолетовым дымом устремился вперед. Лейтенант был немногословен. Он надел на голову стальную, зеленого цвета каску, взял в руки два муляжа учебных гранат и лихо спрыгнул в траншею. Потом приподнялся над бруствером и подал знак рукой выглянувшему из тока танкисту в черном шлемофоне.

Танк, увеличивая скорость, рванул прямо на траншею, в котором находился взводный. Когда до машины оставалось метров пять, офицер приподнялся и бросил первую гранату под гусеницу танка. Сквозь столб пыли солдаты увидели как грозная машина, лязгая гусеницами и кромсая почву, накатила на траншею. Вдогонку вторая граната настигла танк. Петр Вахтанов, отряхивая с гимнастерки землю, возвратился к взводу и строго спросил у присмиревших ребят:

–Все видели, понятно, как надо действовать?

– Так точно, товарищ лейтенант, – прозвучали несколько голосов, но без энтузиазма.

– Кто желает первым себя испытать? – спросил он после короткой паузы. Наступило молчание.

– Я, – тихо, но отчетливо произнес Шубин. Все солдаты обернулись к своему товарищу.

– Рядовой Шубин вам все ясно? – спросил офицер, передавая каску и гранаты.

– Так точно! – ответил Георгий. «Так вот какая обкатка», – подумал он. Надел каску и спрыгнул в траншею, где затаился запах выхлопных газов. «Только бы не сдали нервы», – упрямо стучала в виски кровь. «Пиши мне, милый, чаще, не забывай свою Ксюшу», – звучал ласковый девичий голос.

Он крепко стиснул в руке гранату, словно она была настоящей, а не учебной и стал ждать. На самом краю траншеи, среди сухих травинок на изогнутом стебле белела чудом уцелевшая ромашка. Танк между тем приближался. Георгий уже отчетливо видел его башню, длинный покачивающийся ствол. Он до боли сжал пальцами гранату. Дистанция между и танком и траншеей быстро сокращалась. Курсант приподнялся и метнул гранату. Едва, успел пригнуться, как огромная, щадящая дымом, темная масса нависла над ним, закрыла солнечный свет. Желтая глина сухими комьями посыпалась на каску, за воротник гимнастерки.

Несколько секунд превратились в минуту, танк замер на месте, вращая гусеницами. Георгию показалось, что машина вгрызается в почву и еще одно мгновение и раздавить его многотонной массой. Но снова вспыхнуло над головой высокое небо, в котором постепенно растворялся инверсионный след самолета. Шубин вскочил и точно метнул вторую гранату. Она гулко ударилась о броню. На дне окопа, среди комьев осыпавшейся глины лежала хрупкая ромашка с белыми лепестками и золотым сердечком. Солдат бережно расправил ее на ладони и положил в карман. И снова Шубину увиделись милые Ксюшины глаза, окаймленные черными пушистыми ресницами.

–Я обязательно тебе напишу, – вслух произнес он и решил вложить в конверт ромашку. Он поднялся в полный рост, стряхнул с гимнастерки землю, вылез из траншеи и подошел к взводному.

–Товарищ лейтенант, задание выполнил, – доложил курсант. – Разрешите стать в строй?

– Разрешаю. Как настроение? – участливо спросил Вахтанов.

– Бодрое. Нашим дедам и отцам на войне с фашистами и в Афганистане тяжелее было, – ответил Шубин. – А здесь лишь имитация танковой атаки. Хотя неприятно, когда над тобой тяжелая машина вгрызется гусеницами в землю…

– Правильно мыслите, курсант Шубин, – похвалил офицер. – назначаю вас агитатором, займетесь выпуском «Боевого листка» о том, как прошла обкатка. Вы показали отличный пример для всех курсантов. Так держать!

Эта похвала наполнила сердце Георгия гордостью за то, что не оробел, преодолел чувство страха. Раскаленное солнце повисло над землей большим оранжевым апельсином. Оно равнодушно взирало на ребят, проходящих испытание на твердость характера и силу воли.

ЛИРИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ

СТАРЫЕ УЛОЧКИ

Круто взбираются по склонам горы Митридат старые улицы и улочки. Цепко вросли в каменную землю дома, построенные еще в начале минувшего века. Двадцать шесть столетий смотрит город, после войны увенчанный обелиском Славы, в распахнутый до самого горизонта простор. Его легендарная гора Митридат первой встречает возвращающиеся из дальних промыслов, пропахшие рыбой, исхлестанные штормами траулеры. Дорог этот символ героической Керчи каждому рыбаку, каждому ее жителю.

Вечером в загустевшее небо по краям Митридатской лестницы взбегает вверх цепочка огней, где рдеет звезда на обелиске, а чуть поодаль некогда маяком полыхало пламя Вечного огня.

И он в ночи над городом пылает,

Как воинов бессмертные сердца…

Увы, на долгое время пламя погасло. Возможно, 11 апреля, ко дню освобождения Керчи от немецко-фашистских захватчиков, оно вспыхнет вновь в дань светлой памяти погибшим воинам, как луч надежды на добрые перемены.

Очень дороги керчанам и старые улочки с каменной кладкой оград и арками кованых ворот. Сохранились ажурное литье и кованые орнаменты ворот, козырьков и других элементов зодчества. Кое-где стены старых домов в отметинах осколков – следы минувшей войны. Немногие строения уцелели. Слева от Митридатской лестницы, где на одном из ярусов горы находился Тезейон, спускаюсь по брусчатке вниз к улице Свердлова. На гребнях каменных оград, отделяющих уютные, тесные дворики, зеленое пламя весны – ползучий мох. Он норовит забраться даже на крыши построек, живуч и ярко-изумруден. Есть особое, невыражаемое словами, естество в этих повторяющих складки ландшафта улицах.

Вижу старую кладку ограды, щедро увитую плющом. Улица Митридатская, переулки Боспорские… и древние городища Пантикапей, Мирмекий, Нимфей, Тиритака, склеп Деметры, Царский, Золотой и Мелек-Чесменский курганы … – все вместила в себя многовековая история древнего и молодого города. За грядой холмов и курганов в ложбине надстройками огромного белого корабля возвышаются девяти и десятиэтажные здания микрорайона Марат. Органично соседствуют старое и новое, представляя каменную книгу города, каждая страница которой исполнена тайны и красоты.

БЕЛЫЕ КРУЖЕВА

Пошли на убыль прохладные вечера и туманные рассветы. Серая невыразительная палитра парков и палисадников стала приобретать торжествующе зеленые краски. Сквозь прошлогоднюю бурую листву из прогретой почвы пробились стебли травы и анютины глазки. И даже в расщелине треснувшего асфальта пробежал зеленый ручеек. Прохожие переступают через него, боясь потревожить хрупкие побеги.