— Видел.

— И все. Не бойся. У нас тоже есть танки. Мы еще им дадим под… — Дед выругался.

— Почему под…? — спрашивал Семен.

— Потому… — Дед обдумывал ответ. — Но ты плохих слов не употребляй, это некультурность. Но так их за ногу, их матерей…

Семен от деда выучил много новых слов. С тех пор прошло больше двадцати лет, и однажды, когда его разозлили слесаря в автопарке, Семен выругался дедовым ругательством так, что слесаря долго просили повторить, они никогда такого не слыхали.

Однажды заехал Осипов.

— Стрелять надо, а я для них хлеб собираю!

— Замолчи! — тоже крикнул Осипов. — Тебе ответственное дело поручили!

— А я на это дело!.. — Дед вставил свое любимое выражение.

— Ты красный командир в прошлом и обязан подчиняться дисциплине! — кричал Осипов.

— А я на такую дисциплину!.. — Дед и дисциплину охарактеризовал своим любимым выражением.

Семену было скучно в деревне. И еще ему очень хотелось сладкого чаю, а сахара не было. И Семен попросил деда:

— Купи конфет.

Дед странно посмотрел на него, повздыхал, но через два дня привез из города коробку фруктового немецкого мармеладу.

Еще раз приезжал Осипов, они долго шептались с дедом, ночью они уехали вместе, а утром дед привез брезентовый тюк. Весь день он строгал рубанком доски, и к вечеру был готов гроб. Ночью гроб вывезли, а через несколько дней дед привел Семена на кладбище, снял шапку перед новой могилой и сказал:

— Здесь лежит твоя мать и моя дочь. — Борода у деда стала мокрой от слез. Он шмыгнул носом и добавил: — Убивать будем, как сук. Мы для них не люди.

А еще через несколько дней в деревню приехал грузовик с офицером и тремя солдатами. Офицер зашел к ним в дом, долго сверял по спискам и кричал на деда:

— Пьяная свинья! Не будет шерсти, через два часа сбрею тебе бороду.

— Может, этот… мать? — спросил дед, когда офицер ушел.

— Тот был толстый.

— А какая разница? — сам себе сказал дед. Он надел чистую, стираную рубаху и принес автомат. Щелкнул затвором, открыл крышку диска, пересчитал патроны и позвал Семена.

— Будешь жить у Марьи Трофимовны. Если что, Понял?

— Понял.

— За мною не ходи.

Но Семен пошел, прячась у забора. Дед подошел к грузовику, снял автомат с плеча и стал стрелять очередью.

Один солдат упал сразу, второй попытался спрятаться за радиатором, но не успел и упал у колеса, третий солдат торопился достать винтовку из кузова. Дед подошел к нему и выстрелил в упор одним патроном.

Офицер выскочил из сельсовета с пистолетом. Дед поднял автомат, и Семен услыхал, как впустую щелкнул затвор.

Дед отбросил автомат, стал расстегивать кобуру нагана, и тут офицер выстрелил. Дед упал на колени.

Офицер выстрелил еще раз. Дед упал на бок, с трудом приподнялся, прислонился к колесу, согнул левую руку и положил на нее наган. Офицер выстрелил сразу три раза, закричал, бросился в сельсовет, и тогда выстрелил дед.

В деревне стало тихо-тихо.

У грузовика лежали трое солдат, а на крыльце то кричал от боли, то замолкал офицер. Он попытался сползти по ступенькам, дернулся несколько раз и затих.

Свет фар выхватил частокол ограды. Из темноты шагнул цементный солдат с автоматом под цементной плащ-палаткой. Братская могила. Под Гродно стоит такой же цементный солдат. У него под сапогами на постаменте привинчена бронзовая доска. На ней сто двадцать бронзовых фамилий. Первый сверху — его отец — Буслаев. Он старший по званию, поэтому на доске первый. Три года назад Семен приезжал в те места.

Маленький городок с новой школой под черепичной крышей, новый клуб с колоннами и старый костел с глубокими царапинами на камне — осколки снарядов от скорострельных авиационных пушек. Костел был единственным напоминанием о войне.

Мычали сытые коровы, возвращаясь с поля. По улицам гоняли на велосипедах мальчишки. Он посидел у памятника, выкурил сигарету. Ему очень хотелось, чтобы кто-нибудь пришел к памятнику. Можно было рассказать, что под ним лежит его отец, комиссар полка Буслаев.

В тот вечер он впервые отчетливо представил, сколько было смертей и сколько смертей он видел сам. Он снова вспомнил день, когда дед убил немцев. Тот день запомнился особенно отчетливо. Ярко светило солнце. Семен вначале оглох от стрельбы, потом услышал, как скулил перепуганный щенок и не ко времени раскукарекался петух. Он долго еще сидел у забора и боялся идти домой. Никак не мог себя заставить встать и пойти.

Старший брат деда, дед Трофим, подполз к нему, и они побежали к дому Марии Трофимовны, дочери деда Трофима.

Мария Трофимовна посадила Семена в подвал за бочки с квашеной капустой. Он и сегодня помнил запахи этого подвала. Влажный — прошлогодней, с гнильцой картошки, острый, почти уксусный — капустный.

Семену очень хотелось есть. Он попил молока из крынки, пожевал сала. Сало было такое соленое, что тоже запомнилось на всю жизнь. Теперь, когда он ел сало, всегда вспоминалось то, из подвала.

Потом в деревню приехали немцы. Быстро протрещали мотоциклы, и еще что-то прогрохотало с тракторным лязгом.

В дом к Марии Трофимовне пришли не сразу, он успел поспать и проснулся от мужского медленного голоса.

— Где мальчик, внук Кирилла Гребнева?

— Испугался. Залез в подвал. Не хочет выходить, — быстро говорила Мария Трофимовна. — Я ему говорю, выходи, а он забился в угол и не выходит. Маленький ведь, пять лет только.

Когда приподняли крышку подвала и позвали его, Семен уже не боялся. Он поспал и поел, и ему было не страшно.

В комнате стояли офицер и солдаты в черной форме. Вместе с офицером и солдатами Семен прошел к дому деда. У крыльца лежали убитые немцы, трое солдат вместе, укрытые брезентом, и офицер отдельно, и неукрытый дед, задрав кверху бороду. Во дворе было еще несколько офицеров. Здесь же стоял Трофим.

Один из офицеров сел на принесенный из дома стул и начал допрос Трофима. Сегодня, через двадцать пять лет, Семен мог повторить каждый вопрос и каждый ответ Трофима. Офицер, ткнув в сторону задранной дедовой бороды, спросил:

— Кирилл Гребнев?

— Он самый, — ответил Трофим и вытянул руки по бокам.

— Вы знали, что Кирилл Гребнев имел намерения убить немецкого офицера и немецких солдат? — медленно спрашивал офицер.

— Кто ж о таких намерениях говорить будет? — ответил Трофим.

— Без философий, — сказал офицер. — Мой вопрос, ваш ответ. Да, нет, да, нет.

— Нет, — сказал Трофим.

— Вы давно знаете Кирилла Гребнева? — спрашивал офицер.

— Как же не знать? Братан. С детства вместе.

— Повторяю: отвечать — да или нет, — предупредил еще раз офицер.

— Да, — сказал Трофим.

— Кирилл Гребнев был офицером русской императорской армии? — спрашивал офицер.

— Да, — сказал Трофим. — Прапорщик. Вроде нынешних лейтенантов. Ну, а после революции в Красной Армии служил.

— Кирилл Гребнев был раскулачен и выслан в Сибирь в тридцатом году. Мои факты правильные?

— Правильные, — подтвердил Трофим. — Не хотел в колхоз. Хозяйство крепкое. Шесть дочек, рук хватало.

Рядом плакала Мария Трофимовна. Офицеры поговорили по-немецки и стали собираться. Семена и Трофима посадили в бронетранспортер на гусеничном ходу, погрузили убитых и поехали в город. Мария Трофимовна осталась в деревне.

Пассажиры спали. Мужчины изредка пробирались к передней двери покурить. Семен, не оборачиваясь, мог определить, кто подошел. Горный инженер пользовался газовой зажигалкой. С тихим шипением вырывался сноп огня, инженер каждый раз пугался такого обилия света, поспешно дул на огонь, наверное, купил зажигалку недавно и еще к ней не привык. Старик закуривал умело, пряча огонек спички в ладонях, и всегда глубоко выдыхал, прежде чем затянуться. Зажигалка лейтенанта металлически щелкала, но огня Семен никогда не видел, лейтенант нагибался к самому полу и загораживал огонь телом.