— А на меня?

— На тебя очень хотелось бы…

Он не ожидал такого ответа. Обычно ведь задают определенные вопросы, чтобы получить на них ожидаемые ответы. Она могла ответить:

— Никогда!

Или:

— Как ты мог такое подумать!

Или:

— Ты мне очень нравишься.

Тогда бы он улыбнулся и сказал:

— Ты мне нравишься очень-очень!

То, что ей хочется и на него наплевать, ни в одном стереотипе его ответов не предусматривалось. Заготовки не было, и он молчал.

— Если очень хочется, надо плюнуть, — наконец нашел он ответ.

— Ты не очень внимателен. Я сказала, что очень хотелось бы, но…

— А что за этим «но»?

— Я вчера впервые подумала, что сплю с мужиком намного моложе себя. И сегодня весь день думала, что приду к тебе, а мне очень хотелось прийти, и увижу у тебя в доме молодую телку.

— Ты молодая.

— Уже не очень, если об этом думаю. Раньше я об этом не думала. Я была молодая, и вокруг меня были тоже все молодые. Я спала с мужиками, своими ровесниками или старше, но я была молодая. Я не блядь. Я изменяла мужу так, по случаю. Но вчера я переспала с мужиком, уже думая, что он моложе меня.

— Почему я моложе тебя?

— Потому что Света моложе меня на десять лет, а ты учился с ней в одном классе.

— Я не учился с ней в одном классе. Я учился в сельской школе, а не в московской.

— Извини, но ты не мой знакомый.

— Я твой знакомый, как и знакомый Светы, и твоего отца, и твоей матери. Просто ты не запомнила меня.

— Когда это было и где, если я тебя не запомнила?

— У вас в доме. Тогда ты училась в аспирантуре.

Татьяна задумалась.

— Не могу вспомнить, подскажи, — попросила она.

— Как-нибудь, — ответил он неопределенно.

— Ты был студентом ветеринарной академии?

— Не был. Я закончил сельскохозяйственный. Извини, я включу последние известия.

— Известия будут позже. В конце года или начале следующего.

— О чем ты?

— О том, что он долго не протянет. Эмфизема легких, два инфаркта.

Это была осень тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года. Два года назад умер Брежнев, немногим больше года руководил из больницы Андропов, теперь болел Черненко. На очередных выборах в Верховный Совет он голосовал в больнице. В костюме, при галстуке, но в тапочках. Не все предусмотрели. Наверное, старика долго одевали, и он устал. И решили: сойдет и так. Отберут фотографии, где Генеральный по пояс, но в газетах напечатали во весь рост, и все увидели тапочки. Раньше такого в Кремле не случалось.

Деревня обсуждала и очень пристально вглядывалась в экраны телевизоров. Деревня верила только своим глазам. Умер один старик, пришел другой и тоже через год умер, теперь доживал третий. Он уже не встречал в аэропорту зарубежных президентов и королей. Ковровую дорожку раскатывали перед кремлевским крыльцом, старик осторожно ступал на дорожку, все видели: сил у него немного, и гадали, насколько этих сил хватит.

В райкоме поговаривали, что, наверное. Генеральным секретарем станет Горбачев, самый молодой из Политбюро. Может, не сразу, но станет обязательно.

В райкоме при Андропове поменялась власть. На пленуме первым секретарем выбрали молодого директора соседнего совхоза, и тот теперь подбирал в райком молодых. Заехав к нему в мастерские, отозвал в сторону и спросил:

— Пойдешь инструктором?

— Я в партии всего год.

— Поэтому и предлагаю инструктором, через год сядешь на отдел.

— Могу подумать?

— Только неделю.

Неделя заканчивалась через два дня. Он сделал свои расчеты. Главным механиком он мог стать через год, года три надо будет поработать главным инженером, через четыре года он мог стать директором совхоза. В райкоме он мог проработать год инструктором, год заведующим отделом и получить назначение директором. Экономия в два года. Он спросил Татьяну:

— Ты член партии?

Татьяна расхохоталась.

— Представляешь, если бы в фильме мужчина, поимев женщину, спросил: а ты член партии? Какой бы хохот стоял в зале! Это ты к чему? Я даже самым близким подругам рассказать не смогу, что ты, трахая меня, спрашивал: а ты член партии? Зачем тебе это?

— Мне предложили перейти на работу в райком партии. Через два дня я должен дать ответ.

— Ты спрашиваешь моего совета?

— Мне интересно знать твое мнение.

— Не ходи.

— Почему?

— Партия блуд на стороне не поощряет. Вдруг ты трахнешь какую-нибудь учительницу или врачиху. Ну, выпил, ну, подвернулась! А она тут же в райком. И тебе скажут: женись! И женишься, если она дочка даже мелкого районного начальства. И я не смогу к тебе приезжать. И ты ко мне тоже.

Чтобы свернуть разговор, он сказал:

— Убедила, не пойду.

— Конечно не ходи. Этой партии осталось недолго.

— В каком смысле?

— В прямом. Неужели ты не понимаешь, что их якобы деятельность ничего кроме смеха не вызывает. Их призывы к ноябрьским и майским праздникам, их передовицы в газетах. А еды становится все меньше. Пока нет только мяса. А если начнутся перебои с хлебом? Их власть всем надоела.

И хотя он знал, что в коттедже не установлены подслушивающие устройства, на всякий случай промолчал и спросил:

— Ты в это веришь?

— Конечно.

— Таких, как ты, много?

— Все такие. Или почти все.

Татьяна осталась у него ночевать, а на следующий день принесла свою сумку с вещами.

— Не боишься, что в институте будут обсуждать твой роман с деревенским механиком?

— Не боюсь. Пусть обсуждают и завидуют.

— А чему завидовать-то?

— Ты молодой, симпатичный. Я в тепле, с горячей водой и могу каждый вечер принимать душ, есть нормальную еду, а не надоевшие макароны по-флотски.

— И за это можно пожертвовать девичьей честью?

— Конечно. Даже за меньшие блага можно пожертвовать.

Пока он не понимал, когда она говорила серьезно, а когда ерничала.

— Расскажи о себе, — попросил он.

— Ты же все знаешь обо мне.

— Я знаю до момента, когда ты поступила в аспирантуру. После этого мы не виделись.

Она задумалась, подсчитывая годы.

— Значит, мы не виделись шестнадцать лет. Почти половину моей жизни. На первом курсе аспирантуры я уже вышла замуж, на втором курсе у меня родилась дочь.

— Сколько ей сейчас?

— Скоро будет пятнадцать.

— Кто твой муж?

— Однокурсник по институту. Он тоже поступил в аспирантуру, но диссертацию так и не смог написать.

— А ты написала?

— Конечно.

— Ты кандидат наук?

— Конечно. И старший научный сотрудник.

— А почему он не защитился?

— Атрофия воли.

— Такое бывает?

— Очень часто. А откуда бы тогда брались алкоголики и наркоманы?

— Он алкоголик?

— Ты догадливый.

— Но это же лечится.

— С трудом. И только если сам человек хочет излечиться.

— Он не хочет?

— Он слабый человек. К сожалению, я слабость приняла за доброту. Милый интеллигентный, даже способный, но не способный на длительные усилия. Мой отец внес первый взнос на кооперативную квартиру, но это только треть стоимости. Остальное надо выплачивать. Мы не платили взносы три года. Кооператив подал на нас в суд. Но я не могла свести концы с концами, хотя и работала в институте и занималась частной практикой. Я устала от нищеты. Сорвалась, накричала на него, он собрал вещи и переехал к своей матери.

— Когда это было?

— Пять лет назад.

Он вспомнил ее фразу: «У меня год не было мужика» — и спросил:

— У тебя есть кто-то постоянный?

— Нет. Перебиваюсь по случаю. Я иногда ненавижу свое тело, потому что завишу от него. Надо каждый день есть, я не могу бросить курить, а иногда мне так хочется, что я готова затащить к себе любого мужика.

— Затаскиваешь?

— Оказалось, что я стеснительная и нерешительная. Если меня кто-то добивается, я, конечно, не убегаю, но что-то редко такое случается.

Две недели пролетели быстро. С ветеринарами расплатились картошкой. Татьяна получила два мешка.