Афоня вдруг вспомнил подъём домны, Витаху с маслёнкой, вспомнил, как Матвей Никитич пожимал ему руку, и почувствовал сильнейшую зависть.

«Ему почёт — трудился. Наверное, ещё и за спортплощадку спасибо скажут — для всех старался. А я что? Для себя какую-то трубу отделывал, электрифицировать хотел, чтоб удобнее жить было. А к чему? Отделился только ото всех… И когда её только на опоры поднимать будут? Валяется без присмотра, а, наверное, денег стоит. А может быть, сходить к Семёну Петровичу и сказать про трубу? Чего они про неё забыли? Скорей бы уж тётка приезжала!.. Всё-таки вдвоём будем. А что, если пойти в ремесленное училище? Вот приедет тётка, а я уже тю-тю — в ремесленном живу! Говорят, там хорошо, как у военных. Форма — раз, кормёжка бесплатная — два, в-третьих, ещё и деньги платят после практики. Окончу «ремесло», поработаю, потом в техникум пойду, а там и до инженера рукой подать. Вот придёт ко мне Витаха наниматься на работу, а я ему: «Что же, товарищ Грицай, я смогу вас принять, только вам уж тут не придётся командовать. Здесь уж, будьте любезны, меня слушайтесь…»

Вдруг Афоня услыхал снаружи чьи-то шаги.

— Вот она лежит, — раздался сиплый голос.

— Вижу. Сейчас покурим и начнём, — ответил тенорок.

«О чём это они?» — насторожился Афоня.

— Да-а… уж немножко нам осталось, — вздохнул сиплый. — Поверишь, как в санатории лежал, аж думал — не вытерплю, так руки по делу чесались… Ну, ты кончай курить.

— Да погоди. Ей-богу, в третий раз сегодня закуриваю! Скоро, наверное, совсем разучусь дымить.

Два незнакомца прошлись вокруг трубы и вдруг по ней чем-то ударили. От звона Афоня сразу оглох.

— Эй, эй! Осторожней! — закричал он и, распахнув дверь, выскочил из трубы.

Он наткнулся на какого-то рабочего с фонарём и кувалдой в руке. Тот испуганно отшатнулся:

— Да кто это, мать родная?

— Я… я живу здесь… — сам испуганный, пробормотал Афоня.

— Фу-ты, чертяка тебя задери! Испугал как, аж воздуху нету! — передохнул тенор.

— А ты что делал в трубе? — подошёл сиплый. Он был плечистый и низкорослый.

— Живу. Это моя хата.

— Хата? — переспросил тенор. — Да какая ж это хата! Без печки да без окон. В общем, собирайся. Мы сейчас тут расклёпывать будем.

— А я как? — спросил Афоня.

— А кто тебя сюда посадил, ты с того и спрашивай, — сказал сиплый, вскинув кувалду на плечо.

— Я сам въехал. Я вообще-то с тёткой живу.

— Придётся выезжать. Мы вот сегодня на ночь задание получили — расклепать.

— А где же мне ночевать?

— К тётке иди.

— Она у меня сейчас в деревне, а я в землянку пока других пустил.

— Да, Тимофей Сергеевич, а как же, правда, спать-то парнишке? — вдруг спросил сиплый. — Вот не предусмотрели мы его.

— Попался, — усмехнулся тенор. — Пускай к парторгу идёт. Он у нас квартиры распределяет.

— К Матвею Никитичу сейчас уже поздно. Спит, наверное, — сказал сиплый. — Ты вот что, парнишка, иди-ка на Синичкину улицу, найдёшь там мазанку, дом тридцать восемь, и спроси тётю Фросю. Она моя жена. Скажешь, что я тебя прислал. Поспишь до утра, а там — хоть на день оставайся, хоть новую хату ищи.

— Тётей Фросей её зовут? — переспросил Афоня и насторожился: «Мы там дрова пилили! Она!»

— Ладно, — сказал он, — барахлишко только кое-какое возьму.

Он вытащил наружу свои вещи, оглядел трубу разок и вдруг что есть силы ударил по двери своей гирей. Доски с треском рассыпались…

В кабинет Матвея Никитича постучали.

— Войдите! — Парторг оторвался от газеты.

На пороге стоял Афоня. В правой руке он держал гирю, в левой — небольшой ящик, в котором что-то двигалось. Через плечо, как солдатская скатка, было перекинуто одеяло.

— Афоня? Да ты, никак, в поход собрался?! — удивлённо сказал Матвей Никитич.

— Я к вам. — Афоня поставил гирю и ящик. — Я о жизни хочу поговорить. Меня только что из трубы выселили.

— И тебе негде ночевать?

— Почему — негде? Я в трубу-то только на лето переехал. Я про другое хочу спросить. Как вы думаете, меня сейчас примут в ремесленное училище?

— Поступить туда хочешь?

— Хочу.

— А школа как же?

— А я всё равно инженером стану. В школе буду ли учиться или в ремесленном.

— А может быть, подумаешь?

— Я уже подумал и твёрдо решил. Мне давно туда хотелось. Только не знаю, примут ли сейчас: ведь набора ещё нет.

— А мы можем узнать. — Матвей Никитич снял телефонную трубку. — Алло! Дайте ремесленное… Это кто? Григоренко? Здравствуй, Рубцов говорит. Ты чего домой не идёшь? Тут к тебе хочет один паренёк поступить — Афанасий Завьялов. Как там, найдётся у тебя место? Он партизан, бойкий мальчишка… Работать? Работать он любит!.. Хорошо, спасибо. Я завтра его к тебе и пришлю. Ну, будь здоров! — Матвей Никитич щёлкнул Афоню по носу: — Всё в порядке! Ну, поговорили мы с тобой о жизни?..

В эту ночь Матвей Никитич уложил Афоню у себя в кабинете.

Майка стояла с веником возле дверей, читала и перечитывала несколько раз найденную записку и ничего не понимала.

«Дорогой папочка! Я улетел в Москву. За меня не беспокойся. Я не хотел тебя обманывать, а всё так получилось из-за одной ошибки.

Андрей».

«Что за ерунда? — подумала Майка. — Шутит, что ли?» Но всё-таки записка была необычайная. О каком обмане он тут пишет? Почему написал «папочка», а записка под её дверью?

Майка осторожно подошла к Андрюшиной комнате и заглянула в замочную скважину. Ключа внутри не было.

— Андрюша!

Никто не отозвался.

— Андрюша, открой! — уже громко сказала Майка и постучала.

В комнате было тихо.

Тогда она выбежала во двор и по пожарной лестнице, что стояла рядом с Андрюшиным окном, взобралась на второй этаж.

В комнате был беспорядок. Дверцы шкафа были раскрыты, на кровати лежала рассыпавшаяся стопка белья. На полу валялась Андрюшина тюбетейка. Записка, оказывается, была не шуточная.

Надо было что-то предпринимать. Но что?

Вчера вечером Андрюша топал по коридору, а сейчас его нет. Значит, он ушёл ночью. До аэродрома далеко. А на какие деньги он полетел? Ой, что будет, если об этом узнает Семён Петрович! Вот Андрюшка дурак!

Майка живо спустилась с лестницы, минутку постояла в растерянности, а потом побежала к Витахе. Она понимала, что теперь дорога каждая минута и надо действовать решительно. «Какой позор! Начитался разных книг и убежал. Нашёл время… Погоди, будет тебе баня!»

Витаха, недавно вставший с постели, выслушал Майкин рассказ и отнёсся к Андрюшиному побегу спокойно.

— Не может быть, чтобы он убежал! — сказал он, прочитав Андрюшину записку. — Это раньше бегали, а сейчас не бегают. Пугает тебя нарочно — и всё, а ты нюни распустила.

— Но я в комнату заглядывала. Его же нет там! Всё пусто!

— Неважно. Может быть, он под кроватью сидел или в трубе у Афони ночует.

— А зачем ему меня пугать?

— Помириться, может, хочет.

— Значит, не бояться? А то, знаешь, как бы мне не попало от Семёна Петровича. Скажет — не уследила.

— Конечно, не бойся. А для полного спокойствия хочешь ещё разок проверим комнату?

— Пойдём, Витаха…

По дороге они зашли к Миколке и взяли его с собой. Ребята по очереди приложились к замочной скважине и снова с пожарной лестницы оглядели комнату.

— Наружный осмотр не даёт никаких подтверждений, — заявил Миколка. — Такое состояние квартиры могло быть и без удирания.

Но и у Витахи начало закрадываться подозрение.

— Майка, — спросил он, — а ключ от комнаты он прячет где-нибудь или с собой носит?

— В коридоре прячет.

— Надо вскрыть комнату…

— А если Семён Петрович узнает?

— Ну что ж, мы ведь не жулики.

— Акт! — вдруг обрадованно закричал Миколка. — Мы составим письменный акт: «Комиссия в составе таких-то произвела вскрытие. При вскрытии обнаружено…»