Зоной отдыха Брокен-Хилла является Менинди, одно из озер, образованных рекой Дарлинг, впадающей в Муррей, и превращенных теперь в резервуары. По воскресеньям людской поток заполняет дороги и устремляется к воде и пляжам, расположенным так далеко от моря. Все выглядят загорелыми и крепкими, а чтобы в пути никто не испытывал недостатка в еде, вдоль дороги выстроились многочисленные закусочные и кафе, где можно пополнить домашние запасы мясными пирожками, сосисками, бисквитами, пирожными, леденцами и огромным количеством холодного пива. В Менинди никто не страдает ни от голода, ни от жажды.

Вокруг простирается пустыня с редкой серо-зеленого цвета и примерно в фут высотой растительностью, которая, по-видимому, может существовать и без влаги. Поскольку озера в Менинди никогда не пересыхали, сюда часто приходили аборигены, от которых сейчас почти уже ничего не осталось, разве только рисунки в пещерах Мутвинджи, несколько круглых камней, при помощи которых коренные жители континента перемалывали семена различных растений, и необычные и привлекательные названия озер (Памамару, Танду и др.), где шахтеры увлекаются теперь водными лыжами.

Раньше эти озера то разливались во время наводнения, то пересыхали, но теперь они образуют часть сложной ирригационной системы, орошающей виноградники и сады бассейна реки Муррей. Каждое воскресенье оранжевые, алые, топазовые и желто-красные паруса бесчисленных лодок расцвечивают озера веселыми красками; водную гладь прорезают стремительные следы водных лыж, а воздух оглашается шумом моторных лодок. Вдоль пляжей стоят домики, которые оборудованы лучше и более комфортабельны, чем многие жилые дома. Недалеко от одного из парков, где расположены домики, стоит на приколе несколько легких самолетов, владельцы которых прилетают из Брокен-Хилла или из засушливых мест, чтобы провести несколько часов на воде. Дети носятся вокруг, как водяные жуки. Какими бы темноволосыми ни были их родители, все они кажутся белокурыми. То ли просто выгорели на солнце, то ли в их генах происходят какие-то изменения. В странах с сильным и постоянным солнечным излучением естественный отбор обычно склоняется в пользу темного пигмента и возникает феномен «затененного покрова ослепительного солнца».

Здесь же все происходит наоборот и ослепительным становится покров. В самом деле, в Австралии удивительно много светлокожих и белокурых детей; за исключением аборигенов, у которых смуглые дети встречаются часто.

Во дворе одного из небольших домов в Менинди мне бросилось в глаза яркое алое пятно. Это оказался горошек Стерта (Clianthus formosus), который, как мне сказали, после дождей расцветает и покрывает пустыню кроваво-красным ковром. Его назвали по имени путешественника Чарльза Стерта, который был первым из белых, прошедшим вдоль русла реки Дарлинг. Цветок окрашен в драматические цвета: черная как смоль сердцевина в окружении алых лепестков. Аборигены сравнивают его с черноволосой головкой девушки, украшенной красными перьями попугайчиков, которые ей подарил любимый. Легенда говорит, что юноша ушел на охоту и не вернулся, а девушка с горя умерла, и на том месте, где они простились, расцвел яркий цветок.

Именно Чарльз Стерт привез на берега Дарлинга овец, чтобы кормить своих людей. К всеобщему удивлению, овцы прижились и хорошо размножались, питаясь солончаковой растительностью, что вызвало спрос на аренду земельных участков. Начиная с 1850 г. земля сдавалась в аренду большими участками и на длительный срок. Вниз по Дарлингу в Аделаиду повезли шерсть либо на верблюдах (они использовались здесь вплоть до 1920 г.), либо на колесных пароходах. Затем в 1862 г. на западе Нового Южного Уэльса землю стали предлагать всем желающим, которые могли приобрести участок в триста сорок акров, внеся небольшой аванс. Таким образом все большие участки были раздроблены. Вслед за этим последовала экономическая катастрофа; на участке в триста сорок акров можно было содержать не более пятнадцати овец. В настоящее время уже доказано, что минимальным количеством овец, дающим экономический эффект, является стадо в пять тысяч голов. Чтобы их содержать, необходима территория по крайней мере в сто тысяч акров, да и это будет совсем небольшое хозяйство.

Полузасушливый пояс Нового Южного Уэльса, расположенный между влажным побережьем и засушливой центральной частью континента, усеян городами-призраками. Один из них находится в четырнадцати милях от Брокен-Хилла. Там в 1882 г. было обнаружено серебро, и в течение трех лет город с населением в три тысячи человек процветал. Появились шахты, названные «Моряк Джо», «Шантеклер», «Курица и цыплята». Молодой ирландец Хэрри Мини, который сколотил состояние на шахте «Мечта», на свою свадьбу поехал в повозке, запряженной четверкой серых лошадей с колокольчиками на дугах. Он устроил завтрак в гостинице Невада, который длился день и всю ночь, было выпито двадцать ящиков шампанского.

Однако бум был столь же ошеломительным, сколь кратковременным. В течение последующих десяти лет шахты закрылись, и город опустел. Здание суда превратилось в общежитие для молодежи, где я встретила группу молодых людей, занимающихся на курсах по организации и управлению производством. Курс им читал священник методистской церкви. Полуразрушенный, заброшенный Силвертон изнывал от испепеляющего зноя; жара стояла такая нестерпимая, что жгло ноги. Трое или четверо аборигенов-метисов сидели на корточках на веранде пивного бара, а вокруг в пыли бродили козлы в поисках какой-нибудь случайной веточки.

Раньше в Силвертоне было тринадцать пивных баров и пивоварня, приносившая большой доход. Теперь в городе осталась лишь одна небольшая пивная, несколько магазинчиков и полдюжины ужасающе грязных домов, где живут аборигены-метисы.

Пивную содержит чета итальянцев, которые копят деньги, чтобы открыть свое дело, возможно, в Аделаиде или Мельбурне.

— Сюда приезжают из Брокен-Хилла на уик-энд, — сказали они мне.

Сначала я удивилась, зачем люди сюда едут. Ответ на этот вопрос стал мне отчасти понятен, когда юная аборигенка зашла в пивную купить бутылку вина. Стройная, с гладкой кожей и крепкой грудью, она с каким-то шиком прошла мимо, унося бутыль с вином.

— В двадцать лет они уже не те, — сказал итальянец, рисуя в воздухе очертания расплывшейся женской фигуры. — Рожают детей.

Обычной платой девушке за ее услуги в течение уикэнда является бутылка австралийского брэнди.

Среди лачуг из кусков ржавого гофрированного железа и рваной мешковины мы обнаружили и древнего старика-аборигена со сморщенным, высохшим, цвета пергамента лицом, воспаленными глазами и большими белыми усами. Он сидел в пыли, среди кучи ржавого искореженного и поломанного хлама, прислонившись к пустой канистре из-под бензина, и курил старую трубку. Говорил он медленно, но на чистом английском языке:

— Вчера выпил, чувствую себя прескверно.

В лачуге, раскинувшись на грязной кровати, отсыпалась его внучка.

Старик был когда-то гуртовщиком и гнал стада от Квинсленда до Южной Австралии. Он вспоминал, как они переправляли обычно скот через реку Дарлинг. Родился старик недалеко от Куперс-Крика. Всю свою жизнь провел в седле.

Даже здесь, посреди всей этой грязи, он держался с достоинством.

В пригороде Брокен-Хилла мне показали холм, где произошла единственная на австралийской земле битва в годы первой мировой войны. Как это ни покажется невероятным, сражение велось против Турции, а точнее, против двух турок: Гул Махомета и Муллы Абдуллы. Продавцы мороженого, в день Нового 1915 года они укрепили на своей повозке турецкий флаг и дали залп по поезду, в котором жители Брокен-Хилла направлялись на пикник, организованный Манчестерским союзом независимого «ордена чудаков». В результате трое было убито и несколько человек ранено. Затем выжившие из ума турки отступили к скалам и в течение двух часов отражали атаки жаждущих мести жителей и полиции, под натиском которой сражение и было завершено. Муллу Абдуллу нашли мертвым, а Гул Махомет, получив шестнадцать ран, скончался в больнице. Потери населения составили четверо убитых и семеро раненых, из них пять женщин.