В центре Канберры на холме лежит каменная плита, отмечающая то место, где в 1913 г. жена генерал-губернатора леди Декман развернула лист бумаги, на котором было написано хранившееся до этого момента в тайне название еще несуществующей столицы. Прочитав его вслух, она таким образом утвердила и произношение.

Нужды в столице в те время вообще не было, и Канберра оставалась ею лишь номинально до второй мировой войны, когда жители штата Виктории и Нового Южного Уэльса временно прекратили свои междоусобицы, а федеральное правительство приступило к централизации сборов подоходного налога и таким образом прибрало к рукам ключи от казны.

С тех пор Канберра росла как на дрожжах и растет до сих пор. По площади она уже равна Портланду, крупнейшему городу штата Мэн.

Сердце Канберры — не комплекс зданий, а искусственное озеро, строительство которого обошлось в несколько миллионов австралийских долларов и разгневало многих австралийцев из других городов, которые считают, что эти деньги следовало бы вложить в нечто более полезное, например в сооружение плотин или ирригационных систем. Но жители Канберры гордятся своим озером, которое привлекает птиц, и предполагают построить здесь прогулочные площадки, разбить парки, открыть концертные залы и рестораны.

Вода притягивает австралийцев, чье благосостояние так часто от нее зависит. Вера в то, что среди безводного пространства пятого континента находится большое внутреннее море, владела умами многих первых исследователей Австралии. «Завтра мы двинемся к горам, — писал Чарльз Стерт^[27], —а затем к морю — незнакомому морю, по которому никогда не ходили корабли…» В действительности же Австралия — самый сухой континент в мире.

Местные жители забросают вас статистическими сведениями: «если 'бы все наши реки текли к центру страны, они разлились бы по поверхности и уходили бы на глубину от одной и одной трети дюйма по сравнению с девятью дюймами в Соединенных Штатах»; «у нас в стране среднее количество осадков всего шестнадцать дюймов по сравнению с двадцатью шестью в остальных районах мира»; «реки, вливающиеся в Дунай, несут в шесть раз больше воды, чем все реки Австралии, вместе взятые» и т. д.

Я никогда не слышала, чтобы канберрское озеро называли здесь его официальным именем — озеро Берли Гриффина — в честь незадачливого чикагского архитектора, который вместе с женой в 1912 г. занял первое место на конкурсе проектов новой столицы Австралии — города красоты. Незадачливым его назвали из-за многочисленных трудностей, с которыми Гриффин столкнулся, приехав сюда в 1913 г. для воплощения в жизнь своего великолепного проекта, значительно измененного за это время правительственной комиссией. Фактически проект превратился лишь в пародию на него. Австралийские и британские архитекторы бойкотировали конкурс, объясняя это ничтожностью премии (три миллиона пятьсот американских долларов) и некомпетентностью жюри, которое не было в состоянии принять правильное решение.

В течение семи лет Уолтер Берли Гриффин безуспешно боролся с бюрократизмом, а затем подал в отставку и занялся частной практикой в Мельбурне и Сиднее. Он завоевал репутацию смелого и самобытного архитектора, не уделяющего внимания практическим деталям, что его современные почитатели объясняют отнюдь не отсутствием профессионализма, а мягкостью характера, которая мешала ему в отношениях с наглыми подрядчиками. А это уже ошибки исполнения, а не проекта.

Гриффин был романтиком-идеалистом, связанным догмами функционализма, господствовавшего тогда в архитектуре. Он писал, что цель его — «использовать архитектуру в качестве демократического языка повседневной жизни, а не языка аристократии, в особенности образованной элиты, что стало характерным начиная с 1500 г…»

Он хотел строить дома для простых людей, но не обычные дома; он хотел дать каждой семье возможность жить просторно и гармонично, а, главное, не теряя контакта с природой. Гриффин любил свет, воздух, воду и деревья. «Нам нужна общая первооснова, объединяющая все наши здания. Архитектора перегружают наукой. А нам надо изучать саму природу — красота там, где мы даем возможность природе проявить себя».

В Сиднее в 1921 г. он разработал проект пригородной зоны Каслкрэг, в котором отразились его взгляды на архитектуру. «Я хочу построить Каслкрэг так, чтобы каждый человек мог приобщиться к природе, окружающей его жилище. Никаких заборов, никаких красных крыш, портящих австралийский пейзаж».

Каждый дом должен был выглядеть как замок, при этом одна пятая всей окружающей площади остается в первозданном виде; у домов — плоские крыши, дворы, крытые аркады. Кругом свет, воздух, простор. Каждому дому в Австралии, считал Гриффин, нужна «терраса для обзора, для спокойного сна на свежем воздухе и прогулок, а таже сад».

Склонность к романтизму проявилась у него в зубчатых парапетах и лепных рельефах на стенах. По его мнению, «у цивилизованного человека никогда еще не было большей возможности найти дом в центре рая природы, чем та, которая предоставляется ему в австралийском городе».

Но как это случилось с большинством работ Гриффина, Каслкрэг в основном остался на бумаге, удалось выстроить всего лишь пятнадцать домов.

Как в видении предмета, так и в технике исполнения Гриффин был новатором. Изобретение дешевого, изготовленного заводским способом стандартного бетонного блока сделало Гриффина пионером в области сборных конструкций. Он запатентовал такое расположение черепичных кровельных крыш, которое дало ему возможность снизить их наклон в Мельбурне. Зачем делать скат крыш крутым, если нет снега? Правда, его почти плоские крыши доставляли архитектору немало неприятностей, так как некоторые из них протекали. Аквариум, встроенный в потолок одного из домов так, чтобы тень от игривой золотой рыбки отражалась на отполированном обеденном столе, катастрофически потек во время новоселья. На жену другого богатого клиента в ванной осыпалась штукатурка с потолка. Проржавели кое-где и сточные дренажные трубы. Но наследие, оставленное Гриффином австралийцам, как писал Робин Бойд, — «это галерея зданий, которые могли бы быть для них источником вдохновения». Большинство его работ либо было изменено до неузнаваемости, либо уничтожено.

В 1930 г. у архитектора оказалось так мало работы, что он был рад получить заказ на проект мусоросжигательных станций. Со своим природным оптимизмом Гриффин воспринял эту работу не как поражение, а как вызов, как предложение облечь в красоту промышленное уродство.

В 1937 г. он уехал в Индию проектировать университетскую библиотеку в Лакнау, упал там с лесов и умер от перитонита в возрасте пятидесяти одного года.

На его фотографиях мы видели нервное интеллигентное лицо, нежное, но волевое. По описаниям это был человек невысокого роста, застенчивый, скромный. Он не курил, считался вегетарианцем и, похоже, питался только финиками, которые доставал из мешочка во время своих постоянных поездок в пригородных поездах.

Гриффина ни разу не пригласили для разработки проекта какого-либо здания в Канберре. После его отставки Канберра росла спазматически, отдельными районами. Так продолжалось до середины 50-х годов. Сердце города оставалось свободным, а пригороды разрастались. Каждое бунгало его владельцы строили самостоятельно, без всякой архитектурной связи с другими, в то время как Гриффин постоянно говорил о необходимости единого архитектурного ансамбля. Как и Вашингтон, Канберра отражала трагедию творческой мысли и ее великолепной цели, погубленной нерешительностью, ограниченностью и мелкими интригами. Судьбы этих двух городов сходны. План строительства столицы Соединенных Штатов также потерпел крах, и Вашингтон превратился в скопище не связанных между собой строений. Положение изменилось только после гражданской войны. В судьбе Канберры наступил перелом в 1955 г., когда избранный Сенатом комитет вновь вернулся к плану Гриффина, и сэр Уильям Холфорд был приглашен из Лондона, чтобы его модернизировать. Никаких значительных поправок не потребовалось. Наоборот, Гриффин предугадал большинство идей, вошедших в моду в 50-е годы, в частности те, которые родили новые английские города.