Чисто механически приняв сундучок, он попытался лихорадочно собраться с мыслями. Было решительно непонятно, какую линию поведения избрать с этими странными товарищами.

— Здорово, ходоки, — начал Ильич наугад. — Откуда будете?

— С Тибета, о великий махатма! — нестройным хором ответили старцы.

Ленин растерялся. О Тибете он знал лишь то, что это где-то на границе Индии и Китая, и еще смутно помнил, что Наркоминдел выделял 20 тысяч рублей серебром для следовавшей туда ученой экспедиции. Но чем та экспедиция кончилась, он совершенно не представлял. Тем не менее, Ильич искусно скрыл свое смущение и, наклонившись к делегации, стал допытываться с темпераментом истинного вождя:

— И что же, товарищи? Тучны ли тибетские яки? Много ли дают молока? Крепки ли ноги ваших шерпов? Прочно ли стоят ваши сакли? Какова, наконец, революционная ситуация? Не могут ли уже верхи Тибета и не хотят ли низы в той же мере?

— Благодарим тебя за заботу, о великий махатма, — возопили старцы. — Ситуация в Азии под нашим контролем. Мы остановили восстание в Индии, когда оно было преждевременным. Но твое движение своевременно и потому мы, махатмы и адепты агни-йоги, просим — располагай нашей помощью на свое усмотрение.

Ильич такого предложения никак не ожидал.

— А в чем эта помощь может заключаться? — поинтересовался он. — Какими силами располагаете, товарищи махатмы?

Старцы переглянулись между собой.

— Мы можем неожиданно исчезать и появляться, — ответил за всех главный и задумчиво пожевал губами. — Можем перемещаться в любое место как в тонком мире, так и в реальном, и общаться со смертными, будучи услышанными. М-м-м… еще можем силой мысли двигать предметы. Э-э-э… можем видеть сущность всех вещей.

«Базарные факиры, вероятно. Смогут ли они стать нам хорошими попутчиками?», — размышлял Ильич, тепло улыбаясь махатмам.

— Сомнения твои, о знак чуткости Космоса, понятны, но неверны, — с нажимом продолжил предводитель старцев, — Не поддавайся ложному порыву. Не отвергай нашу помощь!.. Окровавленная община движется на белом слоне, — добавил он без всякой видимой связи.

Мятежная красота последней фразы так заворожила Ильича. что он пообещал подумать.

— Где вы были? — встретил его встревоженный Пирогов. — Я уже просто потерялся в догадках.

— Так, прогулялся, — уклончиво отвечал Ленин. Не то чтобы он не доверял хирургу, но и открывать все свои намерения тоже не хотел. Интеллигенция — девка продажная, сегодня с вами, завтра против вас.

— Пойдемте, а то все лучшие камеры займут.

— Какие камеры?

— Обыкновенные, погребальные. Мы же с вами не чинчорро, чтобы на полу ночь коротать. Вздремнем как культурные люди, в саркофагах.

И Пирогов повел Ленина вглубь зала, привычно лавируя между каменными вазами и статуями полулюдей-полузверей, установленными бог весть в каком порядке.

— Да что ж это за чинчорро такие, — спросил в спину хирурга Ильич, — что вы их через слово поминаете?

— Самые здесь старожилы. На несколько тысяч лет постарше египетских мумий будут, — на ходу громко отвечал Пирогов. И вдруг, резко притормозив, дернул Ильича за рукав и свистящим шепотом скомандовал, — Не вздумайте здороваться! Быстро идем мимо. Делаем вид, что не замечаем.

Заинтригованный Ленин внял его совету и с каменным лицом прошел мимо учтиво поклонившейся мумии в германском камзоле образца семнадцатого века. «Гутен таг! — произносила при этом фигура. — Эс ист вундершонес веттер, одер?»

«Доннерветер!» — шептал Пирогов, ускоряя шаг. «Геен зи нихт! Коммен зи цурюк»… — взывал позади немец, но Пирогов неудержимо влек Ильича вперед и вперед. Еще минут десять они семенили мелким шагом, прежде чем остановились.

— Уф! — выдохнул Пирогов. — Кажется, отвязался, мокрица.

— Но кто это?

— Прусский помещик Кристиан Фридрих фон Кульбуц. Негодяй и мерзавец. Убийца, насильник и растлитель.

— И кого он растлил? — живо заинтересовался Ильич, любивший со времен революционной молодости истории с клубничкой.

— Имя несчастной я, к сожалению, запамятовал. Но суть дела сие не меняет. Эта тварь в 1690 году заколола одного пастуха за то, что тот не выдал ей свою невесту, чьим цветком невинности Кальбуц мечтал насладиться по праву первой ночи. На суде он поклялся, что не убивал, и если он убийца, то не познать его плоти тления. С тех пор и лежит больше трехсот лет в церквушке Кампель в Бранденбурге. И, оказавшись здесь, всякий раз пытается завести разговор, выдавая себя за порядочного человека.

— Значит плоть и впрямь не истлела? — с удовлетворением констатировал Ильич, которому в революционной буре приходилось давать ложные клятвы и похлеще.

Пирогов только плечами пожал да рукой махнул.

— А вот и чинчорро, которые вас так заинтересовали, — он обратил внимание Ильича вправо. Там на полу табором расположились нищенствующие личности, похожие на выросших беспризорников. — На первый взгляд, примитивный народец. Заря цивилизации. Дикари-с! Только с дерева слезли, друг дружку ели, головы дубинами пробивали — однако уже верили в идею спасения. В жизнь вечную. Понимали, стало быть, что без веры никак нельзя.

— С чего вы так решили? — спросил Ильич.

— Ну как же. Если бы не верили, к чему тогда останки соплеменников консервировать. Пусть даже самым примитивным способом. Хотите — подойдем! Да вы не бойтесь, они только с виду страшные, а так добрые и доверчивые, словно дети.

Ильич двинулся в сторону чинчорро, про себя ужасаясь, до чего же безобразны: из спутанных волос, перевязанных пучками и присыпанных золой, торчат перья, иссохшие, обмазанные глиной тела, густо выкрашены охрой. Одно из ближайших страшил с бусинами вместо глаз и постоянно разинутым круглым ртом полезло в потрепанную сумку, сшитую из растительных волокон, и протянуло Ильичу охапку сухих листьев.

— Что это? Зачем? — отбивался Ильич. — Я не корова!

— Возьмите, возьмите, — принялся увещевать Пирогов. — Не надо обижать. Это он вам в знак уважения предлагает священное растение коку. Не отказывайтесь, лучше выбросите потом потихоньку.

Ленин принял листья и сунул в карман. Чудище растянуло рот в гнилозубой улыбке и залопотало:

— Сидеть с нами. Говорить о мертвых.

— Спасибо, спасибо… В следующий раз — непременно…. А сейчас, извините, товарищ, время поджимает, — и Ильич поспешно отступил к Пирогову.

— Я ошибся, это не чинчорро, а чапочоя, или чирибайя из Перу. Право, их легко спутать, — склонив голову к плечу, раздумчиво проговорил врач. — А чинчорро — они из Чили. Видимо, куда-то отлучились. Но сделаны по тому же принципу. Видите, насколько примитивная работа? В голове дырку пробили и сено затолкали. Нижняя челюсть тростниковой веревкой прикручена. К позвоночнику — палка, кости ног тоже палками пришпандорены. Им половые органы из глины лепили и красили в красный цвет.

— В красный — это хорошо, — одобрил Ильич. — Только никаких органов не вижу.

— Так отвалились, сударь мой! Им же страшно подумать — больше пяти тысяч лет. За такое время даже стальной уд ржой в пыль изойдет.

— Я так понимаю, это беднейшие слои среди присутствующих? И, очевидно, самые угнетенные? — уточнил Ленин.

Пожав плечами, Пирогов повел его дальше, говоря на ходу:

— Беднейшие — возможно, хотя все мы тут обитаем по принципу «оmnia meum mecum porto»: все свое ношу с собой. А вот насчет угнетенных, не скажите. Вообразите — и у чинчорро, и у чирибайя был свой первобытный социализм. Тот самый, что упомянут в известных сочинениях господ Фурье и Оуэна. В каждое захоронение клали равное количество утвари. Без богачей жили, да-с.

Ильич жадно впитывал каждое слово.

— Впрочем, все это уже философия, — спохватился Пирогов. — Давайте все-таки сделаем маленький крюк, я вам настоящее чудо покажу.

И он затащил Ленина в левый угол зала, где на каменной плите, вытянувшись во весь рост, лежало завернутое в тяжелый саван тело и сладко дрыхло. Рядом, сложив ноги витиеватым кренделем, торчала маленькая, размером с русскую борзую, серебряная статуя. Спящий в саване умудрился удобно притулить голову на ее острую светящуюся коленку.