Он поднял увесистую серую чарку, налитую до краев, чокнул ею с силой о вторую, стоящую на столе, опрокинул добрую половину порции в рот и опять погрузился в мрачную задумчивость. Ленин с досадой опустился на лавку напротив. То, что уголовный впал в упадочнические настроения, было решительно некстати. Именно сейчас, когда его помощь так необходима! Под ногами кувыркнулась и с глухим звоном покатилась по каменному полу пустая бутылка. Шайба опустил под стол еще одну и начал хмуро терзать татуированной рукой серебристую пробку третьей.

— Не время предаваться унынию, товарищ Шайба, — бодро сказал Ильич и отодвинул в сторону щедро выделенное ему спиртное. — Тем паче в тот момент, когда мой план по свержению фараонизма вступил в решающую стадию.

Шайба, который как раз отправлял в рот новую порцию водки, поперхнулся и зашелся в отрывистом злом кашле.

— Ты че, Ильич, на ухо хромой? Я же тебе русским языком говорю: накрылась контора. Варки — не будет. Даже коротенькой малявки на волю не кинуть, пока Ассириец козлит.

— А причем здесь, собственно говоря, Ассириец? — хитро прищурился Ленин.

— Как причем, — опешил Шайба. — Он же наш единственный канал.

Ленин, не в силах больше сдерживать нарастающего возбуждения, вскочил и начал мерять шагами камеру:

— Товарищ Табия — не канал, а разменная монета. Он не более чем попутчик: нужный, полезный, но попутчик до первого поворота. А попутчиков в нашем деле жалеть не приходится.

Шайба недовольно крутил головой, стараясь удержать его в поле зрения, но Ильич с каждой новой фразой лишь убыстрял свой ход.

— Революция дело тяжелое, ее в беленьких перчатках, чистенькими руками не сделаешь! — скороговоркой назидательно выговаривал он. — С самого начала я отводил этому временному союзнику роль фактора, отвлекающего на себя силы Хуфу и его приспешников. Не думаете же вы, товарищ Шайба, что я всерьез собирался делать ставку на всяких вавилонских фигляров и иудействующих бундовских богоискателей?

На последних словах Ленин остановился, выгнул грудь по-петушиному и сунул руки подмышки. Шайбе, до тошноты знакомому с этим жестом по фильмам, которыми была напичкана его пионерская юность, вдруг показалось, что Ленин тоже их смотрел и теперь копирует исполнителей собственной роли, причем копирует хреново. Он подозрительно сузил глаза и оглядел Ильича с ног до головы:

— Я чего-то не догоняю. Ну, стравил ты Ассирийца с козлорылым. Ну, будут они глотки рвать друг другу. А нам какой с того интерес?

Ленин этой вспышки неприязни словно бы не заметил.

— Своей активностью товарищ Табия связывает фараону и его клике руки, — терпеливо разъяснил он. — Значение их драчки трудно переоценить. Она дает нам время собраться для окончательного и решительного удара, чтобы воткнуть штык в мягкое подбрюшье рабовладелия. И не просто воткнуть, но энергично провернуть его там мозолистой пролетарской рукою!

Шайба откинулся на лавке назад, дернул золотую цепь на толстой шее и поглядел на Ильича с пробудившимся интересом.

— А ты, как я погляжу, мастак в подбрюшье ножиками тыкать. Только их еще достать надо, ножики эти. А где ты их, Володя, без Ассирийца достанешь?

— Будут и ножики, и кое-что посущественней, — заверил Ленин. — Есть товарищи, для которых мой партийный авторитет не пустой звук. И эти товарищи готовы положить свои возможности на алтарь революции.

— Смотри, чтобы они тебе на алтарь чего другого не положили, — буркнул уголовный. — Вон как ты на сходняке глотку драл. И что? Потянулась к тебе братва? Да и товарищей твоих красноперых я что-то не наблюдал. Один я как мудак в ладоши хлопал.

Резонный этот вопрос Ильича в тупик не поставил ни на секунду.

— Прежде чем объединиться, товарищ Шайба, надо решительно размежеваться! — с энтузиазмом воскликнул он. — Это аксиома революции. Нам нужно было закинуть пробный шар, оценить степень подготовленности масс, чтобы потом переходить к агитационной работе на местах. И этот шар успешно закинут. Обозначилось предельно ясно, что следует обещать каждой, отдельно взятой группе, чтобы она поверила в наше дело и пошла за нами навстречу своей мечте.

— Красиво излагаешь, — процедил сквозь зубы Шайба. — Ладно, с бакланами мы, допустим, разберемся. А вот что это за «товарищи» у тебя нарисовались «с возможностями». Давай колись! А то интересная шняга: Ассириец был у нас общий, а «товарищи» — чисто твои. Не по понятиям как-то. Или ты без меня вариться решил?

— Очень своевременный вопрос, — одобрил Ильич. — Это товарищи из Индии, которые по собственному почину протянули нам руку братской помощи. Их возможности и уровень подготовки значительно превышают возможности товарища Табии. Что касается имен, то их я пока не называю исключительно из соображений конспирации.

И, наклонившись к сидящему Шайбе, Ильич прошептал ему в ухо однажды услышанную в той и так удачно пригодившуюся в этой жизни фразу:

— Даже у саркофагов есть уши!

Шайба напрягся, медленно обвел камеру тяжелым взглядом и вроде с Ильичем согласился. Только спросил отрывисто:

— Сведешь?

— Всенепременно! Но в нужное время и в нужном месте.

— Лады, — немного успокоился Шайба. — Заметано. Теперь давай о бабках. Активистов твоих надо подогреть. В смысле, простимулировать материально.

— Есть люди, для которых служение идее важнее материального, — с нажимом сказал Ильич.

— Оно конечно, лохи всегда найдутся, — согласился уголовный. — Но даже если сами они за труды ничего не просят, без бабок не обойтись. За оружие башлять придется. Здесь Брюса Ли нет, чтобы с голыми руками на свинорезы кидаться.

— Отчего же — с голыми? Мы эти руки вооружим самым новейшим вооружением, которое закупим в нужных количествах у капиталистов! — убежденно произнес Ленин. — И в этом проявится историческая справедливость. Оружием одной хищнической формации мы уничтожим другую, породившую ее.

— Ау, Вовчик! С кем ты сейчас разговариваешь? Бабло на пушки, говорю, где возьмем? Я пустой.

Ильич коротко хохотнул и сильно потер виски ладонями. В минуты борьбы, когда все складывалось, как он задумал, напряженная работа мысли всегда отзывалась некоторой головной болью, с которой, впрочем, он давно свыкся. Понизив голос, Ленин сказал:

— Есть такой испытанный, хорошо себя зарекомендовавший большевистский прием — «эксы». Вам ничего об этом в школе не рассказывали?

Заложив руки за спину, Ленин прохаживался перед покоями фараона вдоль тяжелых портьер, украшенных прелюбопытными пикантными сценами из жизни Исиды. Сквозь плотную фактуру ткани просачивался заунывный звук, не поддающийся точной идентификации.

Сначала Ленин этого звука не замечал, прикидывая, какие именно уступки выторговать у Хуфу взамен на согласие сотрудничать. Но вскоре тоскливые ноты ввинтились в самую глубину черепной коробки и стали мешать думать. Присев на корточки, он протянул руку, чтобы поддеть портьеру снизу — и тут за спиной раздался жуткий грохот. Нарисованные двери распахнулись и в помещение въехала грубо сбитая повозка на выщербленных каменных колесах, которую с натугой толкали перед собой трое здоровенных черных охранников. Наклонив к полу буйволиные шеи, они даже не заметили сконфуженного вождя мирового пролетариата, восседающего в позе орла.

Портьера распахнулась сама собой, обнажив интригующую картину. У бамбукового шеста, воодруженного посреди фараонских покоев, сладострастно извивалась высокая тощая женщина в бинтах, которая из всех дамских достоинств могла похвастать лишь длинной, как у жирафы, шеей, увенчанной неприятно маленькой бритой головкой. Узкий таз ее со скрипом и треском ходил ходуном, выписывая затейливые вензеля. Рядом стояла вторая мумия женского пола и аккомпанировала танцовщице на длинной тростниковой дудке.

Бесцеремонное вторжение не остановило артисток. Музыкантша повела дудкой вверх, издав ноту особой пронзительности и одновременно ухватила длиношеюю подругу за край бинта на высохшей ляжке. Фальшиво изобразив визгом смущение и поиграв шеей, словно цапля, заглатывающая лягушку, танцовщица начала кружиться с нарастающим ускорением, кокетливо открывая свои окаменелые прелести. Вот показался бурый изрытый живот, затем обнажилась ребристая, как радиатор, грудная клетка и две небольшие твердые кочки — очевидно, сами груди.