— Ну, прощайтесь с жизнью! Если сейчас не умрете, значит долго жить будете!..

Она сидела на своем месте как ни в чем не бывало.

Я дала газ. Машина немного пробежала по земле, и вдруг я чувствую, что она у меня резко заворачивает вправо. Очевидно, в болоте вязнет одно колесо.

Пришлось раньше времени потянуть ручку на себя и без скорости оторвать машину от земли. Мне с трудом удается удержать ее, чтобы она снова не плюхнулась на землю. Еще минута, и под нами промелькнули макушки деревьев.

— Ну, теперь будете долго жить, — говорю я пассажирке.

Как только мы взлетели, я почувствовала голод. У нас был довольно солидный индивидуальный запас — целая плитка шоколада. Руки у меня заняты. Галина Плеско вкладывает мне шоколад в рот маленькими кусочками.

Все было хорошо, пока не началась болтанка. Гляжу я на свою спутницу, лицо у нее стало скучное-скучное… Кусочки шоколада достаются мне все реже и реже… Ну, думаю, затосковала девушка. А она спрашивает:

— Что это, болтанка?

— Болтанка, — говорю.

— А больше бывает?

— Конечно, еще как!..

Она стала еще скучнее, и шоколадное питание вовсе прекратилось… Однако пассажирка моя довольно мужественно перенесла болтанку. Вскоре показался хорошо знакомый московский аэродром. Мы были у цели. Шесть девушек в строгом порядке зашли на посадку и приземлились. Закончился первый групповой женский перелет.

СКОРОСТНЫЕ ГОНКИ В 1937 ГОДУ

Прошел год. Попрежнему я преподавала в Академии и продолжала тренироваться. С каждым новым выпуском слушателей незаметно для самой себя я накопляла все новые знания, а приобретенные раньше еще более укреплялись в памяти. Я поняла справедливость мнения, высказываемого многими педагогами, что при желании учитель сам может многому научиться у своих учеников. Я продолжала применять методику Белякова, но вместе с тем у меня выработались уже собственные приемы преподавания. Огромное удовлетворение приносило сознание, что ты участвуешь в воспитании новых культурных авиационных кадров для своей горячо любимой родины.

К 1937 году советскими летчиками уже были совершены большие перелеты. Над советской землей летала славная стая Героев Советского Союза — Чкалова, Белякова и Байдукова, Водопьянова, Молокова, Мазурука, Спирина, Громова, Данилина и Юмашева и многих других. Имена наших летчиков все чаще и чаще занимали солидное место на страницах иностранной печати, а таблица международных рекордов все больше заполнялась фамилиями советских пилотов.

Наши летчики не успокаивались на этом. Каждый месяц приносил новые изобретения и усовершенствования, новые конструкции самолетов. В июле 1937 года, по предложению Героя Советского Союза Водопьянова, поддержанному всей авиационной общественностью и «Правдой», устраиваются скоростные гонки легкомоторных самолетов по маршруту Москва — Севастополь — Москва. Девятнадцать молодых пилотов на машинах различных конструкций участвуют в этих гонках, которые, по мысли инициатора, должны были стать традиционными гонками спортивных легкомоторных самолетов. В гонках должны показать свои качества наши советские летчики. Конструкторы же извлекали из опыта гонок уроки для усовершенствования своих конструкций.

На всесоюзное состязание вышли новые самолеты «УТ-1», № 12 Яковлева, легкомоторные и легкокрылые машины конструкции Грибовского. Спортивный самолет Яковлева, на котором я летела в групповом женском перелете, считался уже самолетом устаревшей конструкции. Однако его сочли нужным отправить на скоростные гонки вне конкурса — не для соискания приза, а для сравнения, с научно-практической целью. На самолете все оставалось таким же, как и в групповом женском перелете. Были установлены лишь добавочные баки для горючего.

Мне предложили участвовать в гонках на этой машине в качестве штурмана. Пилотировал самолет летчик Равикович.

Перед вылетом Равикович спросил меня:

— Как вы думаете, сможем мы посоревноваться со скоростниками?

— Думаю, что ничего невозможного в этом нет.

Пилот и штурман заключили между собою блок. Он состоял в том, чтобы стремиться лететь по прямой, не придерживаясь земных ориентиров. Кроме того, мы решили по возможности не делать посадок для заправки самолета горючим.

По условиям гонок нам было разрешено, пролетая над Запорожьем, принимать решение: садиться или не садиться для заправки. Мы вели самолет, как по ниточке, по заранее рассчитанному курсу — на Запорожье. Летели, минуя все города, считаясь только со своим прямым и кратчайшим маршрутом. Погода стояла прекрасная. Решили без посадки долететь до Севастополя. И когда приземлились, то оказалось, что в наших баках осталось еще горючего на тринадцать минут полета.

Внеконкурсная машина устаревшей конструкции прилетела в Севастополь четвертой. Это вызвало настоящую сенсацию. Летчики, прилетевшие немного раньше нас, говорили:

— Вот что значит лететь со штурманом! В следующий раз учтем…

Эти разговоры придали нам азарта. Мы быстро заправились и вылетели в обратный путь. Четвертое место! — это что-нибудь да значило. В гонках было шесть призов. Если и на обратном пути мы сохраним свое место, то можно рассчитывать на приз!

Обратный путь был тяжелее. Пришлось лететь вдоль фронта облачности, навстречу дул сильный ветер. Он уменьшал и без того казавшуюся нам недостаточной скорость.

Приближался вечер, когда мы подлетали к Орлу. Орел — последний заправочный пункт. Садиться или рискнуть лететь дальше? Если сядем, из Орла нас все равно до утра не выпустят. Тогда уж лучше ночевать в Серпухове. До Серпухова долетим без заправки. Полетели на Серпухов, минуя Тулу и оставляя справа линию железной дороги.

По времени запасы горючего подходили к концу.

— Что будем делать? — спрашивает Равикович.

— Набирай побольше высоту, дотянем до Серпухова.

Равикович так и сделал. Набрал высоту тысячи две метров. В этот момент наш мотор, работавший до сих пор безупречно, вдруг стал давать перебои. Это значило, что бензин не поступает в мотор. Когда самолет стал набирать высоту, остатки бензина слились в угол бака, и бензин вовсе перестал поступать в карбюратор.

Равикович перевел самолет в горизонтальное положение, мотор снова заработал. До Серпухова осталось лететь минут десять. Я знала точно, что через десять минут мы уже увидим Серпухов. Но мотор снова стал покашливать, давая знать, что мы перестали поить его бензином. Вот ненасытная утроба! Но где возьмешь бензин? Равикович всеми силами старался держать самолет в строго горизонтальном положении. Однако всему наступает конец. Мотор закашлял еще более угрожающе, и самолет пришлось перевести на планирование.

— Да скоро ли Серпухов? — спрашивает Равикович.

— Вот, — говорю, — сейчас будет шоссе, и сразу за шоссе — аэродром. Я тут каждый дом знаю.

Равикович больше ни о чем не спрашивает и уверенно летит на Серпухов. Мотор время от времени покашливает.

Прошло еще несколько минут. Показался аэродром. Теперь уже спокойно заходим на посадку. Как только мы приземлились, мотор, не дав самолету пробежать по аэродрому и нескольких десятков метров, замолк окончательно.

В сумерках, по высокой мокрой траве, мы добрались до ночлега.

Мотористы заправили баки горючим, проверили мотор. Мы встали задолго до восхода солнца, взлетели и взяли курс на Москву. В Тушине аэродром еще спал. На нем была мертвая тишина, и только стрелки охраны шагали у ангаров.

Мы сели, подрулили к ангару и здесь узнали, что до нас прилетели только пять участников гонок. Остальные заночевали в Орле. Значит, мы заняли шестое место. Недурно для машины устаревшей конструкции!

В моей летной жизни это был самый продолжительный полет. Ведь накануне мы шестнадцать часов находились в воздухе. Приятно было сознавать, что в одни сутки мы перелетели из Москвы в Севастополь и из Севастополя в Москву. Почувствовала усталость только тогда, когда приехала домой. Крепко заснула и проспала очень долго.