Однажды она ушла так далеко в открытое море, что сопровождавший нас доктор, оставленный далеко позади, стал кричать:

— Вернитесь, вернитесь! Из медицинских соображений я не разрешаю плавать так далеко!

Так Подина у нас оморячилась окончательно.

Тренировка подходила к концу. Мы уже взлетали с воды с большой нагрузкой. Полина осваивала машину так же упорно и методично, как училась плавать. Несколько раз она поднималась в воздух, постепенно увеличивая полетный вес машины. Наконец, был назначен полет с таким весом, какой машина должна иметь в перелете. В самолет сел инженер. В его обязанности входило наблюдать, как оторвется от воды самолет с полным весом и как поведет он себя на взлете.

Но взлететь было не так легко. Несколько дней подряд мы выходили в открытое море и на полном газу гоняли нашу машину по волнам. Выбирали ветер посильнее, чтобы он помог нам оторваться от воды. Волны переливались через поплавки, заливали мою кабину. Я хлебала соленую морскую воду и только старалась подолом кожаного пальто закрыть радиостанцию. Сильный морской накат швырял самолет, но ветра не было. Полина приостанавливала взлет, и мы возвращались в бухту. Но мы не сомневались, что в конце концов удастся выбрать день, когда волна будет поменьше, а встречный ветер посильнее, и тогда мы уж наверняка взлетим. Выбирать пришлось долго. Однако наступил конец и безветрию. Машина оторвалась от воды и взлетела.

Но это еще не был полет по нашему маршруту. До того, как отправиться в далекий путь на Архангельск, нам еще надо было проверить, как ведет себя машина в воздухе над морем. С этой целью мы решили вылетывать горючее по маршруту Севастополь — Очаков и обратно. Сделаем три-четыре таких тура и вернемся в бухту.

Только набрали высоту над Севастопольской бухтой, как все море под нами заволокло густым туманом. В разрыве тумана крохотным синим клочком виднелась бухта.

Полина обращается ко мне:

— Ты можешь провести самолет на Очаков над туманом?

— Могу.

Мы полетели на Очаков. Прошло больше часа, а мы еще летим над туманом. По расчетам через несколько минут должен быть Очаков. Но под нами ничего нет, только туман, белый, как облако. А мы задались целью — пролететь над Очаковом, снизившись до пятидесяти метров. Какова же была радость, когда оборвался туман и мы увидели перед собой город! Сначала блеснула полоса синей воды, потом показался кусочек берега, а на берегу, прямо по пути нашего самолета, Очаков. Полина скомандовала: «Дать ракету» и протянула мне записку: «Здорово, Маринка!»

Мы выпустили ракету, снова набрали высоту и полетели на Севастополь. У Херсонесского маяка опять спустились до пятидесяти метров. На маяке люди отмечали наш перелет. Они махали нам руками и шапками.

Так мы трижды летали на Очаков и обратно. Когда в третий раз возвращались из Очакова, внезапно остановился мотор. Кончилось горючее в расходных баках, а Вера Ломако, на обязанности которой это лежало, не успела переключить краны на другие баки. Самолет начал стремительно терять высоту. Автоматически сматываю антенну и задраиваю антенный люк. Под нами туман, не видно даже воды, куда бы можно было приводниться.

Лицо Полины стало серьезным и напряженным. Она вызывает Веру Ломако, чтобы та переключила баки. Мотор снова заработал, опасность миновала. Полина протягивает мне записку: «Правда, Маринка, испортится мотор, — ведь и не сядешь в таком тумане. И как это только нам удалось перехитрить командование, что в такой день нам разрешили лететь!»

Мы снова набираем высоту. Летим на Севастополь. Держу связь с Севастополем по радио. Там внимательно следят за нашим перелетом. Когда подходим к Севастополю, в баках еще остается горючее на небольшой маршрут. Решаем слетать на Евпаторию. Когда легли на курс, обратно в Севастополь, Вера Ломако забила тревогу: кончается масло. Делать ничего не оставалось — пришлось итти на посадку в Севастопольскую бухту. Мы были в полете девять с половиной часов. Когда приводнились, нас поздравили с установлением международного женского рекорда дальности полета на гидросамолете по ломаной линии. Мы пролетели 1 750 километров, немногим меньше нашего основного маршрута Севастополь — Архангельск.

Но Полина была недовольна и собой и нами. Она ворчала, что слишком много ушло бензина, слишком много израсходовано масла, почему Вера не вовремя перекрыла баки. Хорошо еще, что к штурману никаких особых претензий командир не имел. Говорила она с нами строго и недовольным тоном.

Тренировочные полеты на расход горючего продолжались. В один из таких полетов мы проходили вдоль берега Азовского моря. Я взглянула на Полину, лицо ее было очень мягким и добрым. Она внимательно смотрела вниз, на землю. Под нами был поселок. Что, думаю, она там ищет? Полина продолжала пристально смотреть вниз. Потом передает мне записку: «Это Новоспасовка, мое родное село». Привязала к карандашу записочку и бросила вниз: «Привет односельчанам! Полина Осипенко».

ТРИ ЧЕЛОВЕКА В ОТКРЫТОМ МОРЕ

Материальная часть и люди — в полной готовности. Последние полеты между Севастополем и Очаковом мы совершали на высоте 4,5 тысячи метров. Летали по шесть и по девять часов без кислородных приборов. Итак, наша готовность уже не вызывает сомнения даже у самых требовательных организаторов дальних перелетов.

Самолет подняли на берег, еще раз проверили все агрегаты мотора, зачехлили и запломбировали. Так наша летающая лодка будет ожидать подходящей погоды.

Потянулись томительные дни. Каждый день отправлялись на метеорологическую станцию и внимательно разглядывали карты погоды. Специально для нашего экипажа Москва ежедневно передавала прогнозы погоды по маршруту Севастополь — Архангельск. Каждый день мы видели вдоль нашего будущего пути то облачные фронты, то грозы, то ливни. И как могло быть иначе? Ведь наш путь пролегал в совершенно различных воздушных массах: мы вылетали из теплого тропического воздуха, затем попадали в континентальную среду, после этого в массы полярного и, наконец, арктического воздуха у Белого моря. Четыре различные массы воздуха, разная температура, разное направление ветров, различная влажность. При соприкосновении этих воздушных масс неминуемо на каких-то участках маршрута возникнут ливни с грозами и шквалами. Разве дождешься одинаково благоприятной погоды на таком большом и различном по климату маршруте? Между тем командование перелета придерживалось мнения, что нас можно выпустить лишь в том случае, если хотя бы на двух третях маршрута будет хорошая погода.

Мрачные и злые, мы возвращались в свою гостиницу. Старались пораньше лечь спать, чтобы меньше разговаривать. Полина, дисциплинированный военный летчик, считала, что раз командование ставит такие условия, — значит делать нечего: жди и подчиняйся.

Но до каких пор ждать? До осени, когда вообще отпадет всякая возможность лететь далеко? Чего ждать? Какой-то особенной, «девичьей» погоды? Но кто приготовит для нас такую специальную погоду, чтобы ни дождик не полил, ни ветерок не подул?

Мы наседали на Полину. Почему не лететь? Она командир, пусть сама примет решение и действует. Полина слушала-слушала, наконец, видим — встает, одевается.

— Пойду звонить в Москву, товарищу Ворошилову.

С прямого провода она вернулась возбужденная, но попрежнему мрачная. Нарком обещал, что разберется и поможет, однако разрешит ли он перелет — еще неизвестно.

Политуправление Черноморского флота, желая нас развлечь, часто приглашало в театр. Но и там мы думали и разговаривали только о погоде и о том, что же, наконец, будет с нашим перелетом. Однажды, когда мы вернулись ночью из театра, нам подали телеграмму. Мы развернули бланк и прочитали:

«Вылет разрешаю, еще раз тщательнее проверьте материальную часть. Желаю полного успеха. Ворошилов».

Три взрослые женщины запрыгали по комнате, как маленькие дети. Мы обнимались, целовались, хлопали в ладоши, поздравляли друг дружку, как будто перелет уже закончен и все трудности остались позади. Повалили Полину на кровать и, крепко уминая ей бока, приговаривали: