— Что тебе известно о здешних меннонитах? — спросил Кунц.

— Меннониты? — хозяин таверны немного выпрямился и пожал плечами. — Что вы хотите о них знать, ваша милость? Всем известно, что это люди смирные, незлобные…

— Когда я буду нуждаться в твоей оценке кого бы то ни было, червяк, — прошипел инквизитор, — то напрямую спрошу об этом. Где молится их община, сколько их, кто у них главный?

— Мне потребуется несколько дней, чтобы узнать, — лицо фриза сохраняло невозмутимость, но Бертрам был убежден, что он затаил обиду. Обида червя была пустым делом для представителей Святого Официума, но в некоторых случаях это могло повредить их миссии. — Сын мой, предоставь сведущим людям определять степень опасности той или иной ереси. — Отец Бертрам указал рукой на табурет, что было равносильно приказу садиться. В самом деле, долгое стояние в почтительной позе перед незнакомцами могло вызвать вопросы к уважаемому бюргеру.

Отец Бертрам отхлебнул фрисландского пива, чтобы смочить горло, и продолжал:

— Если мы начнем с ярых кальвинистов или лютеран, это может привести к общему сопротивлению вплоть до бунта. Ведь известно, что сии еретики многочисленны, вооружены и опасны, имея поддержку французских гугенотов и лютеранских князей Германии.

— А показательно уничтожив общину последователей Симонса, мы дадим пример ужаса, заставив остальных еретиков трепетать, в то же время не слишком уж разозлив их, — закончил мысль компаньона Кунц Гакке. — Король нуждается не просто в наказании ереси, но и в непрерывном потоке налогов с провинций. Ты, к примеру, исправно платишь налоги, Робер Сконтеве?

— Да, ваша милость, — во флегматичном голосе так и не появилось подобострастие. Трактирщик оставался замкнут в себе, как улитка в раковине.

— Тогда распорядись наполнить эту емкость, — инквизитор показал хозяину заведения, что кружка из грубой глины пуста. — Брат, тебе тоже…

— Благодарю, брат, — компаньон покачал головой, — не стоило и этим перебивать вкус вина, пусть даже испанского.

— Спроси местных виноторговцев, не припас ли кто из них бочонок доброго бургундского, да приготовь нам лучшую комнату, Робер, — приказал инквизитор. — Свежее белье, десяток свечей, письменные принадлежности. Мы еще обговорим детали предстоящего дела, когда проводишь нас туда. — Хозяин «Веселого фриза» встал, забрал пустую кружку, повернулся, чтобы уходить. — Постой! — трактирщик остановился. — Рядом с нашими лошадьми найдешь солдата из гарнизона. Накорми его и устрой ночевать в конюшне. Да не жалей коням доброго зерна.

— Будет исполнено, милостивый господин, — кивнул трактирщик.

Флиссингенский дом встретил вдову и наследника ван Бролинов пылью и тишиной. Пока мать и слуга приводили в порядок гостиную, кухню и спальни, Феликс отправился к дому ван Кейков, где жил его теперь уже десятилетний товарищ по детским играм Дирк.

— Хвала Иисусу, ты живой! — Феликс даже немного опешил от радости, с которой Дирк набросился на него. — Как же здорово, что ты вернулся!

— Мы с матерью здесь ненадолго, — сказал сразу Феликс, чтобы не обнадеживать друга. — Но до конца недели, наверное, пробудем. Сюда плыли на баркасе, двадцативесельном, представляешь? — похвастался он. — А давай завтра ловить рыбу!

— Не знаю, смогу ли я, — сказал Дирк ван Кейк. — Отец уже не тот, что раньше после всех последних событий. Я помогаю ему на складах и в гавани. Если новых кораблей не будет, возьмем лодку и порыбачим, но, если будут…

— Тебе же всего десять, почему ты помогаешь отцу, а не братья?

— Ты еще не знаешь, — грустно сказал юный ван Кейк, — Мартин погиб, а Рууд ушел в море с гёзами.

— Мартин, — Феликс помнил веснушчатого рыжего брата Дирка, — царствие небесное, что с ним случилось?

— Он служил адмиралу Горну и был повешен в тот же день, когда его светлость обезглавили вместе с графом Эгмонтом, — сказал Дирк. — Нескольких зеландцев, самых близких адмиралу, обвинили в том, что они планируют устроить ему побег.

— Ух ты! — восхитился Феликс.

— Не было никаких планов побега, — поморщился от неуместного восторга, проявленного другом, юный ван Кейк. — Их казнили в Брюсселе, в полусотне лье от Зеландии. Что бы наши могли сделать в этом Брюсселе, где даже моря нет, и стоит многотысячный гарнизон герцога Альбы?

Феликс не помнил, чтобы раньше Дирк был столь серьезен и рассудителен. Вот так мы взрослеем, подумал он, и, желая тоже произвести солидное впечатление, сказал:

— В Антверпене многие люди возмущаются «Кровавым советом» Альбы. Все о нем говорят, но только с теми, кому доверяют, потому что боятся доносов. Я думаю, король услышит наших горожан и накажет этих злобных испанцев.

— Он сам испанец! — теперь Дирк смотрел на Феликса свысока, будто бы даже с жалостью. — Станет ли хозяин стада прислушиваться к мнению овец и наказывать пастуха, стригущего их шерсть?

— Мы не овцы! — возмутился Феликс. — И отец короля, великий император Карл, родился в нашей стране. Он говорил на нашем языке, знал жизнь даже самых простых людей. Говорят, он мог зайти в антверпенскую лавку и попробовать сыр и творог, спрашивая у торговца, как поживают его жена и дети. Причем всех он знал по именам!

— Это правда, — кивнул Дирк. — Но такая же правда, что Карл Пятый сравнял с землей стены мятежного Гента, а перекладины виселиц ломились от тяжести горожан. Говорят, что император плакал, наказывая город, в котором он родился. Не знаю, что он чувствовал, даже представить не могу. Только Филипп — это ведь не его отец, он вырос и получил воспитание в Кастилии. Ему до наших провинций есть дело, только когда он подсчитывает налоги. Король думает, как извести тех, кто отверг лжеучение римского Антихриста.

Феликс, ходивший в католическую школу, ничего не сказал. Он знал, что взрослые постоянно ссорятся из-за различий во взглядах на веру, но считал это глупостями. Так же считала его мать, а до нее — Якоб ван Бролин, почитавший доброго католика Эразма Роттердамского и ненавидевший инквизицию и кардинала Гранвеллу, больше чем даже королевских таможенников, которых ненавидели все моряки Нижних Земель.

Друзья прошли на кухню, где служанка ван Кейков налила обоим мальчикам парного молока.

— Как ты вырос, молодой ван Бролин, — улыбнулась круглолицая женщина в переднике поверх суконного платья и в белом чепце. Она погладила черные кудри Феликса и улыбнулась. — Если матушка забудет расчесать тебе волосы, приходи ко мне.

— Спасибо, добрая Кунигунда, — сказал Феликс, улыбаясь, — как поживает ваша племянница Нелле? Помнится, ей тоже все время хотелось меня причесать.

Лицо служанки эшевена вдруг сморщилось, из глаз полились слезы.

— Он же ничего не знает, — покачал головой Дирк. — Родители Нелле были арестованы инквизицией. Ее отец сожжен как еретик, а мать закопана живьем в землю. Нелле и ее младшие сестры отвезены в какой-то монастырь.

— Раны Христовы! Но за что? — Феликс все еще не мог представить, что такое происходит с теми, кого он знает лично.

Десятилетний Дирк ван Кейк сжал плечо друга и вывел его из кухни. У самой двери, прежде чем открыть ее, он добавил:

— Король Филипп никогда не распустит «Кровавый совет», в котором вместе заседают наши собственные глипперы и кичливые испанцы. За свободы и привилегии, дарованные нам в древности герцогами Бургундии, никто не станет сражаться, кроме нас самих. Приходи завтра с утра прямо в порт. Порыбачим.

Дома горячего ужина никто не приготовил — перекусили колбасой, сыром и хлебом, запив сухую еду травяным отваром, который Амброзия всегда подавала на стол вечером, утверждая, что кофе — напиток не для сна. Усталый после тяжелого дня, слуга отправился спать, а Феликс зажег пару свечей и читал взятую с собой книжечку, изданную в антверпенской типографии Кристофера Плантена, «Похвалу глупости», написанную великим Эразмом. Феликс знал, что его отец очень ценил их великого земляка, и честно старался понять написанное Дезидериусом, хоть и непростая была это задача для семилетнего мальчика.