Как и некоторые другие коллеги по Кабинету при таком положении дел, Черчилль находил ход событий зловещим, но до сих пор не мог до конца поверить, что он неуклонно приведет к войне. Его служба давала ему возможность находиться на осевом положении, но одновременно с этим он знал, что не обладает властью ввести страну в состояние войны. Было неясно, при каких именно обстоятельствах Британия вступит в боевые действия, и будет ли Кабинет держаться воедино при принятии такого решения. Черчилль не страдал от беспокойства и задержек, которые огорчали некоторых его коллег. Своей жене он описывал себя как «заинтересованного, приведенного в действие и счастливого» человека, хотя он сознавал, что было ужасно «быть так созданным». Он признавал, что энергичные приготовления, в которые он был вовлечен, обладали для него «отвратительным очарованием». Он все еще хотел приложить все усилия к тому, чтобы сохранить мир, как он его понимал, и не собирался наносить неверный удар[33]. Возможно, он был самым счастливым человеком в Кабинете, а возможно — единственным счастливым. Его задача, как он ее понимал, состояла в том, чтобы сделать в эти критические дни все возможное, чтобы поставить флот на военную ногу. Тем не менее, среди его коллег оставались видные деятели, которые полагали, что энергичные шаги, например, развертывание флота в Северном море, будут провокационными и ускорят конфликт, которого они все еще желали избежать. В этом отношении Черчилль перехитрил Кабинет, добившись, чтобы в частной беседе премьер-министр что-то неохотно проворчал в знак согласия. Энергия Черчилля произвела впечатление на Асквита, но собственная озабоченность премьер-министра на этой стадии касалась единства Кабинета. Черчилль прилагал все силы, чтобы убедить предположительно колебавшегося Ллойд Джорджа в том, что британское вмешательство будет необходимым. Однако в других кругах Либеральной партии энтузиазм военно-морского министра производил обратное действие. Его стремление к переговорам с юнионистскими лидерами воспринималось как подготовка к созданию коалиционного правительства, которое ввергнет Британию в войну в случае раскола либералов. Однако в итоге нарушение Германией нейтралитета Бельгии сократило количество отставок, и именно либеральный кабинет вверг «Британию в войну. «Начинаем боевые действия против Германии», — гласило сообщение, полученное Черчиллем в 23.00 4 августа 1914 года.

Непосредственно в этот момент преобладали чувства радостного возбуждения и волнения. В обществе широко распространилось ожидание, что в Северном море вскоре произойдет решающая битва, которая сможет привести войну к раннему завершению. Сам Черчилль выглядел значительно менее в этом уверенным. В действительности, он отдал приказ флоту сразу после объявления войны следовать плану боевых действий, рассчитанных на год, с максимальными усилиями в течение первых шести месяцев.

Ранее он сам выражал свое мнение о войне в ряде случаев. Например, еще в 1901 году он предсказывал, что война в Европе будет очень сильно отличаться от колониальных войн, даже от южноафриканской, которая стала для британцев привычной. Она может продлиться несколько лет и потребовать привлечения всех ресурсов государства. В конце концов, разруха побежденного будет мало чем отличаться от истощения победителя. В дополнение к этому, он подозревал, что «демократия» будет еще более мстительной, чем Кабинеты. Войны народов будут ужаснее войн королей. Опыт последовавших 12 лет пребывания у власти укрепил его понимание того, что может повлечь за собой мобилизация. Его знания «демократии» также углублялись. Некоторые диссиденты-либералы вкупе с социалистами быстро образовали Союз демократического управления. Они были подвержены убеждении! что «народ» никогда не желает войн, а только лишь бывает в них втянут в результате махинаций правителей. Уинстон очень хорошо знал, насколько неохотно шли сражаться многие из его коллег, и также сам видел некоторые зрелища народного энтузиазма, помогавшего народу убедить себя в необходимости сражаться. Тем не менее, он также знал, что «демократия» была непостоянной. Кто мог сказать, где действительно будет лежать власть, когда развернется шкала войны?

Сейчас проблемы власти были локализованы, но все еще серьезны. Правительство было до сих пор либеральным, и Черчиллю не было особого смысла опасаться за своих коллег. Тем не менее, правление Кабинета в военное время неизбежно оказывалось трудным делом. Сможет ли функционировать «коллективная ответственность»? Окажется ли достаточной существующая модель дискуссий и принятия решений? Формальная власть зиждилась на премьер-министре, но был ли Асквит «военным лидером»? Если станет очевидным, что нет, кто сможет его заменить и как будет происходить такая передача власти? Также возможно было, что раньше или позже «национальное единство» потребует передать власть коалиционному правительству. В таких обстоятельствах Черчилль мог найти себя в политических трудностях. К неизвестности добавлялись вопросы о том, будут ли, и если будут, то когда, Всеобщие выборы, или на каких условиях может быть продлен за предел законной длительности срок существования правительства. Короче говоря, политическая база Черчилля была в разумной степени безопасной, но не защищенной от вызовов, которые придавали ей неощутимость.

Однако именно в сфере его обязанностей эти вопросы власти и ответственности стояли особенно остро. Британские традиция и обычай утверждали политическое главенство гражданских лиц в военных министерствах, но в соответствующих политических сферах политиков и адмиралов не было, и, возможно, не могло быть четкого руководства. В итоге было вероятно, как и в самом деле случилось перед войной, что Черчилль даст себе самое широкое определение власти. Развязывание военных действий еще глубже погрузило его в планирование деталей. Он был неутомим, требователен, проникал повсюду и проявлял воображение. Основной причиной его вторжения была убежденность в том, что общее управление войной — задача правительства. Бывали также случаи, когда Черчилль больше значения придавал своим стратегическим озарениям, чем советам, которые он получал от «соответствующих органов». Конечно, это случалось не всегда, но неизбежно приводило к трениям с теми, у кого складывалось впечатление, что они располагают заключениями профессиональной экспертизы. Было неудивительно, что в горниле сражения предвоенные напряжения только усиливались. Общественному ожиданию большого военно-морского триумфа не было подготовлено должной встречи. Прибытие немецкого боевого крейсера «Гебен» в территориальные воды Турции и импульс, который это событие дало оттоманскому вторжению на территорию Центральных держав — было ударом по тому простому заявлению, что «Британия» запросто «правит морями». Победа британского флота в сражении в Гельголандской бухте не была настолько великой, как любил заявлять Черчилль. В начальные месяцы войны также стало очевидным, что повреждения, которые причинят германские мины и подлодки, будут неисчислимыми. Капитан Роскилл, например, также писал: «Черчиллевское Военно-морское министерство едва ли может быть освобождено от ответственности за беззащитное состояние Скала в 1914 году»[34]. Другие писатели были не столь суровы к неудачам министерства и не подвергали фундаментальной критике действия Черчилля в первые месяцы войны. Было много препятствий и недостатков, но флот оставался готовым к решающей битве, которая все еще могла произойти. В дополнение ко всему, богатое воображение Черчилля и его готовность поставить под вопрос установленные процедуры давали ему некоторые преимущества. Например, он быстро обнаружил возможности «Sigint» и работы военных криптографов. Его интерес ко всяким «приспособлениям» был хорошо известен. Некоторые из этих идей выходили в свет и делали ему честь; другие считались пустяковыми и вскоре забывались всеми, кроме его критиков. Разумеется, его интерес к этим вопросам произрастал не из хорошего технического образования, а, возможно, отражал тот факт, что во всех сферах знаний он был широко образованным самоучкой. Он не замечал тех границ между учебными дисциплинами, которые были воздвигнуты в университетском образовании, но всецело и иногда грубо перешагивал через них в погоне за неожиданным. Возможно также, что наслаждение от удивления и его восхищение «учеными мужами» было дальнейшим выражением его веры в то, что «тотальная война» была «большой игрой», в которой требовались остроумие и ловкость — нечто вроде продленной школьной выходки.