На следующий день нас всех вывезли поездом и плато и разместили на ферме, расположенной на высоте 2400 метров. Условия жизни здесь были самым примитивными. Все мы испытывали чувство глубокой подавленности, и это, пожалуй, единственное, что было у нас общего. Я обрадовалась, когда мне разрешили делать наброски цветов, растущих вокруг лагеря.
В спешке перед отъездом я забыла взять миску, из которой кормила Пиппина, и, поскольку свободной посуды здесь не было, вырезала для него небольшую плошку из полена. Но что я могла положить в нее? Одна порция, выдаваемая мне на двоих, никак не могла удовлетворить аппетита Пиппина. К счастью, он уже успел понравиться некоторым из заключенных, и они бросали ему кусочки под стол. Каждое утро нас выстраивали и заставляли выполнять физические упражнения. Когда Пиппин впервые увидел, как мы прыгаем, он, казалось, был сбит с толку, но постепенно сам начал подражать нам: если мы прыгали, прыгал и он, а когда мы бегали по кругу, то и он бегал за нами. Глядя на него, усмехалась даже наша суровая надзирательница.
Питер делал все возможное, чтобы выяснить причины моего ареста, и вот что он узнал. Оказывается, представитель отдела уголовного розыска заходил к моим друзьям Джекс-Блейкам и расспрашивал о моих знакомых. В разговоре они простодушно упоминали, что в нашем доме иногда встречали людей, говоривших на немецком языке. В действительности это были не немцы, а наши друзья — швейцарцы, говорившие на немецком языке, но именно из-за этого недоразумения меня и арестовали.
Узнав о том, что произошло, Джекс-Блейки пошли к губернатору и потребовали немедленно освободить меня. Он дал согласие, и, когда неделю спустя я вернулась домой, я подарила Мюриель свой рисунок белого дельфиниума в знак нерушимости нашей дружбы.
Вскоре после моего возвращения у Питера обнаружилось серьезное заболевание почек. Когда он стал чувствовать себя достаточно хорошо для того, чтобы совершать поездки, его врач порекомендовал ему полностью переменить образ жизни. В Европу лететь было нельзя, и Питер решил поехать в Южную Африку. Я не могла поехать с ним и была этим сильно огорчена.
Во время отсутствия Питера я приняла приглашение пожить у Алис Рис — жены начальника Северной пограничной провинции[17]. Я должна была помочь ей управляться с детьми: двумя девочками — четырех и пяти лет — и мальчиком четырех лет.
Мое знакомство с Джеральдом и Алис Рис состоялось в Исиоло за несколько дней до того, как они перебрались в Марсабит, чтобы переждать там самый жаркий период.
Исиоло, центр провинции, расположено на высоте немногим более 900 метров. Это очень жаркое место, в особенности когда здесь дуют ветры с равнины, приносящие песок. А равнина здесь необъятная, и лишь далеко на горизонте виднеется горная цепь.
Когда Алис Рис представляла меня на теннисных кортах семьям некоторых чиновников, мое внимание привлекли маленькие вулканчики, высотой всего лишь с десяток сантиметров, выбрасываемые пескороями по всем кортам даже во время игры. Мне рассказали, что эти животные относятся к очень редкому виду, почти не имеют шерсти, а их кожа настолько тонка, что сквозь нее можно изучать чуть ли не всю их анатомию. Они обитают только в жарких, засушливых странах.
Исиоло было не только резиденцией администрации Северной пограничной провинции, но и воротами в эту провинцию. Поперек дороги был установлен шлагбаум, проезд за который разрешался лишь по специальным пропускам. Через несколько сотен метров от него дорога раздваивалась: одна вела через Марсабит в Эфиопию, другая — через Ваджир в Сомали. Это были единственные дороги, пригодные для машин в полупустынной местности. Деревянный шлагбаум казался мне не столько препятствием на пути нарушителей, сколько границей между цивилизованной жизнью и дикой, величественной природой. Я была преисполнена решимости когда-нибудь поехать далеко за горы, видневшиеся на горизонте.
Итак, упаковав вещи, я отправилась в почти трехсоткилометровую поездку с Рисами в Марсабит. Дорога шла параллельно горной цепи Матьюс, пока мы не достигли пустыни Каисут. Здесь наши грузовики с некоторыми затруднениями преодолели русла нескольких пересохших рек и затем поднялись по склонам Марсабита, направляясь в сторону леса. Его северный склон был усеян множеством вулканических конусов. Самая высокая гора немногим превышала 1200 метров, но она представляла собой первое препятствие на пути муссона с побережья, и поэтому верхние склоны гор получали достаточно влаги для развития пышной растительности. В лесу был густой подлесок, и с каждого дерева свисали мохнатые полотнища серых лишайников.
Небольшой родник в глубине леса служил единственным постоянным источником воды, которая каскадом спадала со скал, образуя внизу небольшое озерко. Оно давало жизнь и людям и животным. Здесь, на одной из возвышенностей близ леса, чета Рис построила два бревенчатых домика, где и проводила те несколько самых жарких месяцев, когда покидала Исиоло.
Пространства пустыни, простирающиеся к северу и далеко в сторону озера Рудольф, были настолько обширными, что мне хотелось бы иметь крылья, чтобы их обследовать. Когда мы уже разместились, я вышла размяться после долгой дороги, по лишь я вернулась, Джеральд спросил, где я была. Я показала в сторону темной линии внизу на равнине и обронила: «У тон проселочной дороги». «Та дорога, — улыбаясь, ответил он, — основная дорога к Мояле, передовому посту на границе с Эфиопией, примерно в ста шестидесяти километрах отсюда».
Как и было условлено, я старалась помогать управляться с детьми; первое, что надо было сделать, — это погулять с ними рано утром, пока готовился завтрак. После завтрака с детьми занималась Алис, а я рисовала цветы, согревая коченеющие пальцы о лежащую на коленях грелку. Окропленные весенней росой, цветы, которых здесь росло великое множество, были особенно красивы.
Рисы очень любили лошадей и держали до двадцати выносливых маленьких пони. Выращенные племенем боран, они легко передвигались по местности, изрытой норами трубкозубов.
Когда племя боран вторглось в Кению с севера, то одни из них расселились вокруг Марсабита и остались язычниками, а другие ушли южнее и заняли район Исиоло. Эти последние приняли мусульманскую веру. Все они были отличными наездниками и, с моей точки зрения, гордыми и привлекательными людьми.
Мы с Алис часто уезжали к какой-либо возвышенности, привязывали лошадей к дереву, а сами взбирались на ее вершину. Если мы сидели молча, не двигаясь, к нам могли приблизиться антилопы клиппшпрингер или даже большой куду. Казалось, что они были единственными живыми существами не только здесь, но даже и на всей безбрежной равнине, расстилавшейся под нами.
Провожая взглядом клонящееся к горизонту солнце, которое заливало пустынную местность алым заревом, я подолгу всматривалась в далекие очертания горы Кулал и еле различимую серебряную полоску озера Рудольф. Как далека я была тогда от мысли, что эта своеобразная страна станет моим домом.
В то время Марсабит представлял собой важный военный пост, поскольку занимал стратегическое положение и располагал единственным на сотни километров вокруг источником свежей воды. В ближайшем лесу размещалось несколько военных лагерей, откуда вечерами к нам часто заходили офицеры поболтать или послушать музыку — у супругов Рис была прекрасная коллекция пластинок, в то время как мы, женщины, чинили их порванную одежду. Если погода была довольно теплой, мы выносили граммофон на открытый воздух и, глядя на звезды, наслаждались музыкой. Прочитав книгу Мартина Джонсона об озере Парадайз[18], мне захотелось там побывать, но до него было километров двадцать пять, а горючее здесь строго нормировалось. Поэтому туда можно было пойти лишь пешком через лес. Алис нашла для меня проводника, и, захватив с собой собак — Пиппина и Риджбека, — мы отправились в путь. Лес был великолепен. Медленно продвигаясь с собаками на поводках, мы вспугнули нескольких дукеров, бушбоков и других мелких животных. Они никогда не встречали людей в такой лесной глуши и подпускали нас к себе очень близко.