Он с трудом разлепил свинцово отяжелевшие веки и тут же поспешно прикрыл их: упершись в кресло длинной ногой в белом сапоге, в темном дверном проеме стояла мать. Не сегодняшняя, раздражающая и покорная, а давняя, почти забытая, всегда ускользавшая от него к другим.

Чужой, очень немецкий, голос произнес властно:

- Куда это вы разогнались, господин парашютист?

И кресло, все так же поскрипывая колесиками, покатилось обратно в угол к изразцовой печи. Ури опять разлепил веки и глянул в склонившееся над ним лицо - ничего похожего на мать в нем не было, кроме тяжелой, цвета меда, обрамляющей волны волос. Глаза под упавшими на лоб прядями были большие и плоские, как озера в степи, белки их, не закругляясь, были вправлены под надбровья вровень с глазницами. Дома у него таких глаз не носили - там глазные яблоки у всех были круглые, как и положено яблокам.

Лицо отодвинулось и исчезло. Так поразившая его мгновенная иллюзия сходства шла от ног в высоких белых сапогах. Белые сапоги сделали шаг влево. Ури с трудом повернулся всем телом вслед за ними, и взгляд его уперся в резную горку для хрусталя - там, в сумеречном застекольном пространстве, стояли ряды разноцветных прозрачных бутылей и переливчатых темных флаконов. Рука в синем комбинезонном рукаве плеснула в стакан немного воды из чайника, потом взяла с полки флакон, вынула из него граненную пробку и перевернула над стаканом. Из узкого горлышка начали сочиться тяжелые лиловые капли.

Рядом с ногами бесшумно появился недружелюбный серебристый зверь, при виде которого Ури сразу все вспомнил: и фургон у дверей кабачка, и неудачно открытую им дверцу фургона, и схватку на мокрых булыжниках. И билет, срок действия которого кончался в семь тридцать. И последние две марки, которые он оставил на стойке. И владелицу белых сапог и властного голоса, только тогда вместо синего комбинезона на ней был туго перетянутый поясом белый плащ. И главное - мать, которая (о ужас!) будет напрасно встречать его утром в аэропорту Бен-Гурион.

- Который час? - спросил Ури хрипло, не узнавая собственный голос.

- Какая разница? - ответила женщина, сосредоточенно считая капли. - На свой самолет вы все равно уже опоздали.

- Как опоздал? Который час? - повторил Ури.

- Без двадцати четыре. А ваш самолет в семь, так что шанса успеть нет.

- Откуда вы знаете про самолет? - ощетинился Ури.

- По линиям ладони, - усмехнулась она, аккуратно возвращая флакон на место и снимая с полки другой. - А кроме того, пока вы тут метались в бреду, Ури, вы всю свою жизнь успели мне рассказать.

И опять принялась считать капли, на этот раз оранжево- желтые.

- И имя свое я вам тоже сказал? - не поверил Ури, тщетно пытаясь сообразить, как он тут оказался.

В ответ она приложила палец к губам, опустила флакон на стол, ловко перевернула стоящие рядом крошечные песочные часы и встряхнула содержимое стакана. Смесь вспузырилась и начала быстро краснеть. Ури заметил, что губы женщины шевелятся в такт взмахам стакана и подумал мимолетно: ворожит она, что ли? Словно в подтверждение этого предположения она, дождавшись, пока нижний конус часов наполнился до первой черты, обхватила стакан с двух сторон и начала бережно крутить его в ладонях, словно согревая. Губы ее по-прежнему размеренно что-то шептали, взгляд был неотрывно устремлен на пузырящуюся в стакане жидкость, отчего в плоских синих зеркалах ее глаз вспыхивали и гасли малиновые искры.

Когда нижний конус часов наполнился до второй черты, она сняла с крючка на стене длинную серебряную ложку странной формы и склонилась над Ури:

- А теперь надо выпить это до дна. Можно не спеша.

Ури с опаской поглядел на густой темно-красный напиток:

- Я надеюсь, это не кровь невинных младенцев?

Женщина засмеялась:

- Неужели я выгляжу такой злодейкой? - она зачерпнула ложку жидкости и поднесла к губам Ури. - Пейте!

Может, злодейкой она и не выглядела, но ложку-то выбрала из знакомой коллекции пыточных орудий. Поэтому Ури заупрямился и отвел ложку в сторону подальше от себя:

- Но я не знаю, что это. И вообще - кто вы и как я сюда попал?

- Я - Инге, мы это уже выясняли. Вы что, ничего не помните? - она с досадой прикусила губу, раздраженно плюхнула напиток из ложки назад в стакан и стала стягивать с себя сапоги. Бросив сапоги под стол, она, оставляя мокрые следы на лакированных досках пола, прошла к буфету, сняла с полки фарфоровый чайник и начала заваривать чай. Эти лакированные доски, мимолетно зарегистрировались в сознании Ури знаком

дополнительной опасности: ему в жизни не приходилось видеть лакированный деревянный пол в кухне. Надо было срочно уносить ноги из этой ловушки.

- Где моя одежда, Инге? - спросил он, намеренно делая ударение на ее имени, словно надеясь этим ее разоблачить, хоть он сам не знал, в чем.

- В сушке, Ури. - Она тоже сделала намеренное ударение на его имени, явно пытаясь заслужить его доверие. - А что?

- Я, пожалуй, попробовал бы добраться до Мюнхена.

- Мне кажется, вы уже пробовали встать, Ури. - Она налила себе чай в цветную кружку и стала жадно пить. - И ничего не вышло, правда?

- Вы что, ясновидящая?

Она пожала плечами:

- А как еще вы могли бы с такой скоростью раскатить кресло мне навстречу? С вашей поврежденной ногой?

- А что с моей ногой? - испугался он.

- Сейчас мы это выясним.

Она поставила пустую кружку на стол и бесцеремонно подняла сильной рукой его правую ногу, на которой он с удивлением обнаружил чужой шерстяной носок. Упершись в его колено одной рукой, она стала другой бережно склонять его ступню носком вперед, пока острая боль не перехватила ему дыхание.

- Вывих в щиколотке, как я и думала, - объявила она, - придется потерпеть.

И не дав ему времени на возражения, она умело рванула его ступню на себя, слегка выворачивая ее наружу неуловимым спиральным движением. В глазах у него потемнело, в щиколотке что-то хрустнуло, и ему на миг показалось, что ступня его отделилась от остальной ноги. И сразу же наступило облегчение - отломанная нога больше не беспокоила, будто перестала существовать.

- Вот и все, - сказала женщина. - Завтра вы сможете пешком идти в Мюнхен. Если удастся сбить вам температуру, - ее прохладная ладонь мгновенно коснулась его лба и упорхнула. - Ну и жар у вас: тридцать девять и пять, не меньше.

И она опять поднесла к его губам свой кровавый напиток, на этот раз уже без ложки.

- Лучше пейте залпом, потому что горько.

Готовый сдаться, он спросил, не настаивая и без подвоха, а просто так, чтобы оставить за собой последнее слово:

- Вы что - врач?

- Нет, - устало усмехнулась она. - Я - местная ведьма. Два века назад меня бы за такое сожгли на костре.

КЛАУС

Когда я проснулся утром, дождь уже не шел. Я не стал одеваться, а пошел на кухню посмотреть, что мамка приготовила сегодня на завтрак. Но там не было ни булочек, ни колбасы, а кофейная машина стояла пустая - без воды и без кофе. И тут я вспомнил, что мамка уехала ночевать в город к тете Луизе, а меня с собой не взяла.

Ну, раз мамки не было, я мог не умываться и не принимать душ. Колбасу я нашел в холодильнике, а с кофейной машиной я научился управляться сам с тех пор, как мамка начала часто ночевать в городе без меня. После завтрака мне очень захотелось поехать в замок и узнать, что фрау Инге сделала с парашютистом. Я точно знал, что она увезла его в своем фургоне - ведь я сам помог ей втащить его туда.

По дороге я думал про парашютиста - как я спрошу его про парашют, если увижу его в замке. И как он мне расскажет, куда он его спрятал и как я пойду туда и найду. И принесу его фрау Инге, а она удивится и скажет:

- Какой ты молодец, Клаус! А я тебе не верила.

И, может, даже даст мне те пять марок для автомата, которые я не получил из-за мамкиной забастовки.

И тут я остановился как вкопанный на крутом подъеме - ведь я совсем забыл про забастовку! Ведь раз у нас забастовка, мне нельзя ехать в замок! А замок уже поднимался прямо передо мной - отсюда с поворота можно было видеть сразу все три его башни - две старинные, низкие, разрушенные, с дырами вместо окон, и одну целую, высокую, в которой можно было жить. Если подъехать к замку ближе, то старые башни увидеть уже нельзя - их закрывает высокая зубчатая стена, перед которой много веков назад был вырыт глубокий ров, чтобы враги не могли ворваться в ворота. С того места, где я стоял, можно было даже разглядеть старинную картинку, выложенную мелкими камешками над парадным входом. На картинке пять рыцарей на конях барахтались в мыльной пене, которая сливалась на них сверху из какой-то не видной нам стиральной машины.