Этим не преминули воспользоваться все остальные, менее удачливые искатели королевских милостей, и пустились во все тяжкие, соревнуясь в предположениях по поводу происхождения таинственного иностранца. Его превращали то в португальского маркиза по имени Бетмар, то в сына Ростондо или Ротондо, итальянского сборщика податей из городка Сан-Жермано не то в Савойе, не то в Эксе, то во франкфуртского еврея по имени Самуэль Замер, то в сына еврейского лекаря Вольфа из Страсбурга. Его принимали за сына вдовы Карлоса II Марии Анны Пфальц-Нойбургской от одного мадридского богача, некоего графа Аданеро, банкира-еврея, которого королева назначила министром финансов. А то даже утверждали, что Сен-Жермен — бывший испанский иезуит Эймар, монах-расстрига, женившийся в Мексике на фантастически богатой женщине, от которой потом избавился и бежал в Европу.

Эти слухи пересказывал и барон Карл Генрих фон Гляйхен,[90] преданный семейству Шуазёль. Будучи на службе у маркграфа Байрейта как посол в Риме, барон сопровождал маркграфа в его поездке по Италии и там впервые встретил графа де Стенвиля, сына маркиза де Стенвиля из Лотарингии, который последовал за принцем Франциском Лотарингским, когда он сделался императором Священной Римской империи Францем I. Прибыв в Париж в 1759 году, Гляйхен поспешил возобновить приятное знакомство. Потом на званых ужинах у теперь уже министра герцога Шуазёля Гляйхен встретился с графом Сен-Жерменом, с которым познакомился ранее в доме у вдовы Ламбер. Вдова кавалера Ламбера принимала его во второй раз: ранее господин Гляйхен приезжал в Париж в 1753 году. Сен-Жермен тоже остановился в ее просторном доме, который служил чем-то вроде отеля, поскольку после смерти мужа-банкира мадам Ламбер взяла в руки его финансовые дела и стала управлять средствами Сен-Жермена.

Из воспоминаний барона Гляйхена можно почерпнуть немало интересных подробностей о парижском периоде жизни Сен-Жермена. Единственное, что к ним нужно относиться с осторожностью. Необходимо постоянно иметь в виду, что барон склонен увлекаться, и иногда в его рассказе правда перемешана с картинными преувеличениями. А то и с вымыслом, если не с клеветой.

Среди современников у барона Гляйхена была известная репутация. Ее изложила госпожа дю Деффан: «Его недостаток в том, что он — в высшей степени врун. Он не видоизменяет действительность, он ее приукрашивает».[91] Это же говорит и Луи Клод де Сен-Мартен: «Этот человек охотнее скажет одну ложь, чем тридцать правд».[92]

Вот такую, очень меткую характеристику дает барон[93] своему знакомому — графу Сен-Жермену:

«Граф де Сен-Жермен был большим насмешником, однако он дозировал количество чудес в своих рассказах в зависимости от слушателя. Когда граф повествовал глупцам о некоем событии времен императора Карла V, он прямо утверждал, что сам присутствовал при нем. Общаясь же с менее легковерными людьми, Сен-Жермен описывал мельчайшие обстоятельства, выражения лиц, жесты персонажей, детали обстановки, то есть рассказывал он обо всем с такими подробностями и столь живо, что создавалось впечатление, будто вы слушаете очевидца давно минувших дней».

Один из современных исследователей привел комментарий к этим словам Гляйхена:[94] «влияние, оказанное графом Сен-Жерменом на великих людей его времени, то, как он пробрался во французский двор, заинтересовал госпожу Помпадур, почти сумел развлечь Людовика XV, объясняется его умением пользоваться своими физическими данными — он был хорошо сохранившимся пятидесятилетним брюнетом — его отличными познаниями в истории, глубоким знанием человеческого легковерия, умением утверждать факты, т. е. своим психологизмом и умом».

Об обстоятельствах своего знакомства с Сен-Жерменом фон Гляйхен рассказывал следующее.

«Однажды в 1759 году я нанес визит вдове шевалье Ламбера. Вслед за мной в дом вошел человек среднего роста и крепкого сложения. Одет он был просто, но крайне элегантно.

Прибывший господин бесцеремонно, по-хозяйски бросил шляпу и шпагу на диван, устроился в кресле у камина и сразу стал выказывать признаки раздражения. Его явно выводил из терпения тот вздор, который он был вынужден слушать. Внезапно он прервал беседу и без обиняков заявил: «Вы не понимаете, о чем говорите. Только я имею право судить об этом предмете, потому что именно я его глубоко изучал, так же как и музыку. Но ею я перестал заниматься, поскольку дошел до пределов своих возможностей».

После такой речи я спросил у соседа:

— Кто же этот человек, позволяющий себе разговаривать с таким самомнением и высокомерием?

— Это знаменитый граф де Сен-Жермен, человек, знающий уникальные секреты, — отвечали мне. — Король предоставил графу апартаменты в замке Шамбор, он проводит целые вечера в Версале с Его Величеством и мадам де Помпадур, за ним все гоняются, когда он появляется в Париже».

Охваченный любопытством, я со свойственной мне тонкой наблюдательностью принялся изучать сего странного господина».

После этого разговор перешел на живопись. Фон Гляйхен рассказал о тех картинах, которые он видел в Италии, а Сен-Жермен предложил показать ему несколько принадлежащих ему самому ценных картин.

Барон продолжает:

«Действительно, он сдержал слово, так как картины, которые он мне показал, характеризовать особым совершенством, и более всех — «Святое семейство» Мурильо, равное по красоте картине Рафаэля в Версале, но он показал мне также кое-что еще — множество драгоценных камней, удивительных размеров и совершенства.

Я думал, что нахожусь в пещере Аладдина и вижу сокровища волшебной лампы. Среди них был и опал немыслимой величины, и прозрачный белый сапфир величиной с куриное яйцо, который своим сверканием затмевал все остальные камни, предложенные для сравнения. Осмелюсь сказать, что я неплохо понимаю в камнях, и могу утверждать, что немного понимаю в драгоценных камнях, и могу утверждать, что даже самый опытный глаз не мог обнаружить ни малейшего основания, чтобы усомниться в них. Их было очень легко проверить, так как они не были оправлены.

Я оставался там до полуночи, а когда уходил, то уже был его верным слугой. После этого я неотступно следовал за ним шесть месяцев с нижайшим усердием.

Хотя и не все басни и анекдоты по поводу возраста Сен-Жермена заслуживают внимания серьезных людей, однако является правдой и то, что коллекция, которую я собрал из свидетельств заслуживающих доверия людей, которые подтвердили долгую продолжительность и почти невероятную сохранность его личности, имеет в себе нечто непостижимое. Я слышал, как Рамо, а также пожилая родственница французского посла в Венеции утверждали, что познакомились с Сен-Жерменом там в 1710 году, и он выглядел на пятьдесят лет, а господин Морен, который с того времени был моим секретарем в посольстве и за правдивость которого я могу поручиться, сказал мне, что встречался в Сен-Жерменом в Голландии в 1735 году и был чрезвычайно удивлен, найдя его сейчас не более старым, чем тогда…

Он обладал химическими секретами для изготовления красок для живописи, для крашения тканей и подобного, в частности, редкой красоты краски под золото; возможно, он изготовлял сам камни, о которых я говорил, чья подлинность может быть опровергнута при огранке. Но я никогда не слышал от него ничего об универсальной медицине.

Он следовал очень строгой диете, никогда не пил за едой, очищал свой организм настоем сенны, который приготовлял сам, и это было все, что он мог порекомендовать тем, кто спрашивал, что им нужно было делать для продления жизни».[95]

Свои впечатления от общения с графом барон, который с гордостью полагал себя самого тонким знатоком людской психологии, выразил следующим образом: