— Жаль, что не могу собственноручно отлупцевать тебя, хотя стоило бы, — по-прежнему усмехаясь, отвечает Даниэль Беллок.

Я придирчиво изучаю сидящего передо мной мужчину. Будь черты его лица чуть помягче, можно было бы сказать, что он недурен собой. Но лицо у него жесткое, взгляд мрачный, губы строго поджаты, солдатская стрижка тоже красоты не добавляет. И сколько бы он ни усмехался, выражение лица от этого не становится мягче. Даже зубы квадратные, под стать подбородку.

Я тоже сажусь. Он отказывается от предложенного коньяка, и я выпиваю его сама. Затем, облизнув губы, дарю ему улыбку.

— Как же, наслышаны мы о суперменах. Чего они только не умеют: перехватить на лету стрелу им пара пустяков, переплыть горящую реку, взобраться по отвесной стене — да запросто! Перемахнуть через высокий забор, часами отсиживаться под водой, одним взмахом ладони остановить автомобиль на полном ходу для них детские шутки. Поговаривают, будто бы и ты обучен всем этим премудростям.

— В Японии действительно прививают эти навыки, — кивает он. — Однако настоящий боец никогда не поднимет руку на женщину.

— Чем же я тебя прогневила? — искренне удивляюсь я.

Он молча пожимает плечами. Затем, после затянувшейся паузы, встает и без лишних слов направляется к двери.

— Эй! — окликаю я его.

Он небрежно поворачивает голову, даже не давая себе труда замедлить шаг.

— Решил смыться, Хмурый?

— Даниэль, — невозмутимо поправляет он и разворачивается ко мне вполоборота. — Я смотрю, тебе полегчало. Отдыхай.

— Не хочется.

Теперь он стоит ко мне лицом и улыбается, демонстрируя широкие, крепкие зубы.

— Чего же тебе хочется? Выпить? Закурить? Пикироваться со мной?

— Да! — восторженно подтверждаю я. — Такая программа мне по душе.

Сунув руки в карманы, Хмурый вновь показывает мне спину. Только бы его удержать, только бы не остаться одной! До рассвета еще ждать и ждать и прокручивать в гнетущей ночи кадры пережитого, вновь содрогаясь от омерзения и чувствуя зловонное дыхание бандита у своего лица.

Я вскакиваю и устремляюсь вслед за Хмурым. Он оставляет мой порыв без внимания и, лишь когда мы выходим на безлюдную ночную улицу, небрежно роняет:

— Я иду за своей машиной. А ты?

— И я с тобой. По пути можем заглянуть в какой-нибудь бар, посидеть немного.

Мы вышагиваем бок о бок. Руки он по-прежнему держит в карманах, иногда задевая меня локтем. Я тоже засовываю руки в карманы брюк и пытаюсь подладиться под его темп, поэтому мне приходится почти бежать. Я утрирую свои бесплодные усилия держаться с ним вровень, и мой спутник наконец снисходит до усмешки. Сделав широкий шаг, он обгоняет меня и внезапно преграждает мне путь. От неожиданности я чуть не натыкаюсь на него, однако успеваю вовремя затормозить.

— Похоже, тебя ничем не проймешь, — огорченно констатирую я.

— Что ты имеешь в виду? — интересуется Хмурый, продолжая шагать. Голос его звучит бесстрастно.

— Ты единственный человек, перед которым я теряюсь. Совершенно не знаю, как себя с тобой вести.

— А как бы тебе хотелось себя вести? — Хмурый снова останавливается. — Не желаешь ли со мной переспать? Тогда можем вернуться.

— Гениальная идея! Женщина-вамп — самая подходящая для меня роль: вскружить голову невинному простаку и насытиться его кровушкой на смятых простынях.

— Я жду ответа.

Уму непостижимо! Стоит передо мной с отрешенным видом мученика, добровольно идущего на казнь. Ну что с ним будешь делать!

— Почему бы и нет? — хохочу я. — Поворачиваем обратно?

Через несколько минут мы подходим к дому, откуда совсем недавно вышли. Бывают в жизни ситуации, когда доводы рассудка смолкают, уступая место прихотям. Я упиваюсь бездумным состоянием. Но длится оно недолго.

Из-за угла с ревом выруливает мотоцикл, пискливо взвизгивает клаксон. Странный звук для такой мощной машины, успеваю подумать я и оборачиваюсь. Черный «кавасаки» медленно подкатывает к тротуару; лицо мотоциклиста закрыто шлемом, но я и без того знаю, кто это. Мотоцикл тормозит, неуверенно покачивается и наконец опрокидывается набок, придавливая Мартина. Шлем с гулким стуком ударяется о мостовую, мотор, всхрипнув на прощание, глохнет.

Хмурый проворнее меня. Не успеваю я подбежать, как он стаскивает мотоцикл с недвижного тела Мартина и ставит машину на упоры, затем помогает мне снять с брата шлем.

Лицо Мартина превратилось в кровавое месиво, один глаз совершенно заплыл, рука, неестественно вывернутая, безвольно свисает. Ясно, что травмы — не от падения с мотоцикла. Беллок развивает бурную деятельность, а я, оцепенело застыв, смотрю на изуродованное лицо и безжизненное тело брата.

К полудню он все еще не приходит в сознание. В реанимационное отделение посетителей не пускают, и мы через застекленную перегородку наблюдаем, как юноша в расцвете сил борется со смертью. К телу его подсоединены какие-то трубки, капельницы, приборы, белизна повязок подчеркивает мертвенно-серый цвет кожи. Из-под одеяла змеится отвод катетера, прикрепленный к мешочку сбоку кровати.

Мама дрожит всем телом и плачет не переставая, отец нервно расхаживает по коридору.

Мне удается перехватить одного из врачей; не поймешь и половины из той зауми, что он несет, но я усекаю главное: пока еще не ясно, останется ли Мартин в живых. Мартина где-то неведомо за что избили и бросили на произвол судьбы. Несмотря на черепную травму и сломанную руку, парень из последних сил вскарабкался на мотоцикл и добрался до дома. Я не отрываясь смотрю на брата. Необходимо услышать от него самого, как все случилось. Но Мартин молчит.

Не стоять же у окна палаты до скончания века! Да и смотреть на изувеченного брата тоже сил больше нет. Подойдя к отцу, я бормочу нечто невнятное и убегаю.

На улице жара тридцать два градуса, густая завеса выхлопных газов и пыли неподвижно висит в воздухе. Сажусь за руль и жму на газ.

А вот и площадь, где тусуются рокеры, хвастаясь своей лихостью друг перед другом и перед девчонками. Сейчас здесь пустынно и тихо; мотоциклов не видать. Лишь в сквере малыши под присмотром разомлевших от зноя мамаш копошатся в песочнице. Один карапуз — пухлые ножонки в складочках — высыпает на голову другому ведерко песка. Детский вопль, разъяренный женский вскрик. Жертва покушения неутешна, а мать, вместо того чтобы поспешить ребенку на помощь, ожесточенно набрасывается на родительницу обидчика.

Остальных женщин происходящее мало волнует. Сонные, осоловелые лица блестят от пота. Присев рядом с мамашами на скамью, я деликатно покашливаю. Соседка лениво косится на меня. В волосах у нее торчат бигуди, черты круглого лица расплылись, под глазами мешки, зубы в запущенном состоянии. Даже улыбка и та вымученная.

— И так целый день! Представляете? — говорит она.

— Кошмар! — понимающе киваю я. — Только рокеров не хватает.

Женщина присматривается ко мне повнимательнее. Я отвечаю ей тем же. Сквозь тонкую ткань блузки просвечивает обвислая грудь и жировые подушечки вокруг талии, ноги прежде были стройны и красивы, а теперь… Между тем она, по-видимому, моя ровесница. Что именно так рано состарило женщину, ведомо лишь ей одной. Впрочем, ведомо ей и кое-что другое.

— Рокеры тоже здесь околачивались, совсем недавно уехали. На пляж.

— К морю? Правильно сделали, куда же еще податься в такую жарищу!

— Какое там — к морю! К реке, здесь поблизости.

Из приличия я отсиживаюсь на скамье еще несколько минут. Грею, а точнее говоря, поджариваю физиономию на солнцепеке, вдыхаю городские миазмы, слушаю вопли осатаневших женщин. Когда атмосфера накаляется до предела и разъяренные мамаши готовы вцепиться друг другу в волосы, я поднимаюсь и иду к машине.

Несколько минут спустя бреду вдоль берега реки под пыльными ивами. Издали видны прислоненные к деревьям мотоциклы, раскиданная в беспорядке одежда. Парни бултыхаются в мутной воде, гоняются за мячом. Я спускаюсь почти к самой кромке воды, оскальзываясь на мелкой гальке.