— Вы об «Оленьем парке»? — в голосе герцога послышались веселые нотки. — Да, это грандиозная затея. Маркиза собирается свозить туда хорошеньких девственниц со всей Франции, не обращая внимания на их происхождение. Это очень умно, очень, дорогой министр. Каждый раз, когда король пожелает свежих ощущений. Помпадур предложит ему одну из своих девиц, и будет всегда уверена в том, что ни одной из них не занять ее места. Кроме этого, после ночи с Его Величеством и утраты девственности, девушку можно будет продать какой-нибудь сводне. И ни один парижский сутенер, черт подери, не откажется уплатить требуемую сумму! Ха! Похоже, что если маркиза захочет, то научится добывать золото даже из воздуха. — Да, и все, что вы собираетесь противопоставить этой гарпии — пятнадцатилетняя хорошенькая девчушка!

— Эта девчушка будет следовать моим указаниям, кроме того, Его Величество нынче увлечен Просвещением… — тут герцог расхохотался.

— Господи Иисусе! Неужто это вы извлекли зануду Вольтера из неизвестности и представили Его Величеству?

— Мои усилия были минимальны. Ученый внезапно так захотел славы и денег, что был готов буквально на все.

— И теперь он учит короля высокой морали, — голос Тюрго наполнился едким сарказмом, — чтобы тот не набрасывался на несчастных девственниц сразу, а сначала немного с ними поболтал…

— Не будьте ханжой, Тюрго. Разве вас не волнует вид прекрасной пятнадцатилетней нимфы?

Ариадна Парисовна решила не слушать ответ Тюрго, и пошла дальше, кипя от возмущения.

— Подайте через четверть часа мою карету к парадному крыльцу! рявкнула она на лакея.

— Слушаюсь, госпожа Гурдан! — поклонился тот почти до земли, так что его белый парик чуть было не свалился на пол.

Вера Николаевна спускалась по мраморной лестнице «Райского уголка», так назывался дворец герцога Шуазеля, опираясь на руки мамаши Пуатье и горничной.

— Ума не приложу, что с ней такое? Госпожа Гурдан! Посмотрите, у нее будто бы столбняк! — запричитала мамаша, завидев Ариадну Парисовну.

— Не волнуйтесь, это от нервов. Представьте себя на ее месте, успокоила родительницу потомственная ведьма.

Мамаша Пуатье закрыла глаза и представила себя на месте дочери. Спустя секунду по лицу пожилой дамы уже поползла блаженная улыбка.

— Волшебно… — прошептала она. — Знаете, однажды, когда я была так же молода как Франсуаза, отец Его Величества, великий Луи XIV, на балу изволил хлопнуть меня по заду своей царственной дланью, а потом украдкой ущипнуть за грудь.

Я до сих пор вспоминаю эти моменты, как самые прекрасные и счастливые в моей жизни!

И сентиментальная дама расплакалась.

— Но моей Франсуазе может быть выпадет честь… — мамаша Пуатье затаила дыхание и закатила очи к небу.

— Осязать короля целиком, — закончила фразу Ариадна Парисовна.

Вера Николаевна на несколько мгновений вышла из прострации, замычала и заметалась из стороны в сторону.

— Опять! Вот видите! Что это? Может быть, пустить ей кровь? — мамаша схватилась за свое горло. — Франсуаза! Скажи, что нужно сделать? Я все сделаю, лишь бы завтра ты встретилась с королем!

— Не обращайте внимания. Я думаю, что это от избытка патриотических чувств, — утешительно-издевательски проговорила Ариадна Парисовна. — Ведь для женщины нет большей чести, чем доставить радость любви монарху, правда?

— Святая правда, госпожа Гурдан! Святая правда! — горячо воскликнула мамаша. — Аминь! Да услышит вас Господь!

Под громкие причитания и благодарности мадам графини, Пуатье-старшей, — с помощью лакеев, остолбенелую Веру Николаевну усадили в карету. Ариадна Парисовна села напротив, а мамаша Пуатье рядом с мадам Савиной.

— Поезжай к центральным улицам Парижа, так, чтобы мы проехали мимо Бастилии, и смогли взглянуть на Версаль, — приказала госпожа Эйфор-Коровина кучеру.

— Слушаюсь, госпожа Гурдан, — ответил густой бас, затем послышался свист кнута и карета тронулась с места.

— У вас прекрасная карета! — рассыпалась в любезностях старая графиня. — Сразу видно, что совсем новая. Эти прекрасные фарфоровые фигурки по углам, и орнамент в форме роз, столько золота, что даже глазам больно смотреть! Красное дерево отлакировано так, что сверкает, будто бриллиант, а внутри!.. Бархат, шелк, вышивки, кружевные занавески! Боже, должно быть, это королевский подарок!

— Эта карета принадлежала маркизе де Помпадур, — сообщила Ариадна Парисовна в надежде, что старая трещотка упадет в обморок, — она подарила ее мне, за особые заслуги.

«Воображаю, какие это заслуги, старая сводня!» — подумала мамаша Пуатье, а вслух рассыпалась в охах и ахах.

Госпожа Эйфор-Коровина улыбнулась — как все-таки хорошо уметь читать мысли людей. В целом, ей с первых минут стала ясна роль госпожи Гурдан, в тело которой переместилась Ариадна Парисовна, но теперь можно быть уверенной на все сто.

«Знакомьтесь, — госпожа Эйфор-Коровина представила себя в каком-нибудь ток-шоу, — Констанца Гурдан, элитная сводница. Среди ее клиентов такие известные личности, как принц Конде, принц Конти, герцог Орлеанский, герцог Шуазель и даже, поговаривают, что сам король охотно пользуется услугами госпожи Гурдан, бывшей проститутки, а ныне самой дорогой и талантливой сутенерши на всем белом свете!».

Вера Николаевна прильнула к окну и смотрела на проплывающий мимо пейзаж абсолютно ненормальными тазами. Карета ехала по десятисантиметровому слою грязи.

Взгляд мадам Савиной остановился на экипаже, увязшем в отвратительной каше из помоев, земли и навоза.

— И это, прошу заметить, вокруг герцогского дворца, — шепнула Ариадна Парисовна. — Почти центр города.

По краю мостовой текли нечистоты. С верхнего этажа кто-то выплеснул на улицу сначала помои, а потом содержимое ночного горшка.

— Этого не может быть, — бормотала мадам Савина, прижимая к носу надушенный платок. Было бы самое то, пропитать его не одеколоном, а нашатырем. Казалось, что смрад висит в воздухе грязно-желтым маревом! Рои мух облепляли кучи отбросов, вдоль узких тротуаров бегали огромные крысы, кровь с мясных туш текла прямо на землю. Карета проехала мимо женщины, сидевшей на лавке перед корзинами с рыбой. Вера Николаевна чуть было не потеряла сознание от удушливого, жирного запаха разлагающейся рыбы, выловленной из Сены — реки, куда день за днем четырехмиллионный город сбрасывал тонны отходов своей жизнедеятельности.

Люди, одетые в кошмарное рванье, которое от грязи давным-давно потеряло своей цвет и казалось сплошь коричнево-серыми лохмотьями, жались к стенам домов. Самые запущенные и вонючие московские бомжи выглядели бы зажиточными ремесленниками на фоне парижан 1746 года.

Трех- и четырехэтажные строения почти что соприкасались кровлями, отчего внизу всегда был полумрак.

— Ну что, вы по-прежнему хотите кричать, что вас похитили и держат в притоне? — насмешливо шепнула Ариадна Парисовна полумертвой от шока мадам Савиной.

— Подайте! Подайте! — донесся истошный вой, когда карета проезжала мимо церкви.

— Брось им, — Ариадна Парисовна сунула Вере Николаевне в руки горсть медных монет, — иначе они своими лапищами сейчас все дверцы уделают, да и близко нищих лучше не подпускать. Тут и туберкулез можно подхватить, и даже проказу.

Мадам Савина тут же швырнула в грязь деньги. Нищие тут же повалились в отвратительную жижу и начали драться друг с другом за медные гроши.

— Один миллион нищих в городе, где всего четыре миллиона жителей, задумчиво произнесла Ариадна Парисовна, — с ума сойти…

— Эти люди обделены божьей благодатью, — пожала плечами мамаша Пуатье, — только благородные люди достойны лучшей доли. Участь черни — копаться в земле и производить нужное количество солдат.

— Это очень плохо кончится, — лаконично ответила госпожа Эйфор-Коровина.[3]

Незаметно карета выехала на мощеную мостовую, трясти стало намного сильнее.

Зато на мостовой было немного чище, хотя по краям все равно текли нечистоты. Нищих по дороге почти не попадалось, зато появились патрули в черных плащах и стражники в будках.