Задрожав от холода, Николя встал и, поворошив в камине дрова, продолжил подводить итоги последних месяцев. Луи с восторгом приступил к изучению пажеской премудрости. Покровительство маршала Ришелье и милостивое расположение короля к его отцу стали ему надежной опорой, и ни слухи, ни злые сплетни не омрачили его первых шагов на новом поприще. Королева также отметила приятного на лицо подростка. После долгих размышлений Николя написал письмо Сатин, где сообщал, что будущее ее сына устроено. Ее взволнованный и прочувствованный ответ наполнил его неизъяснимым удовольствием. Ее модная торговля в Лондоне процветала. Единственно, что беспокоило ее, — это слухи о войне между Англией и Францией. Луи регулярно писал матери. Дабы письма не попали в руки его товарищей, не отличавшихся ни скромностью, ни деликатностью, переписка осуществлялась через улицу Монмартр. Совсем недавно Луи перешел из Малой конюшни в Большую, откуда ему открывался путь к желанной для него военной карьере. Не поморщившись, он перенес унизительные испытания, которым «старички» подвергали новичков. Насколько возможно, Николя следил, чтобы поведение сына оставалось в рамках приличий, однако при этом приходилось считаться со взрывным характером мальчика; также не следовало недооценивать испорченность нравов многих его товарищей. Среди пажей часто вспыхивали ссоры, и выяснение отношений нередко завершалось дуэлью, а так как пажи пользовались рапирами с острыми гранеными наконечниками, раны, полученные в таких поединках, заживали крайне медленно. Еще одной опасностью, от которой Николя хотел уберечь сына, была игра. Однажды он повел его в подпольный игорный дом и показал, как профессиональные игроки дочиста обобрали простодушного провинциала. Он не собирался запрещать мальчику какие-либо развлечения, не хотел, чтобы тот выглядел в обществе белой вороной, задача была всего лишь научить Луи, как следует поступать честному человеку. Урок был преподан со всей возможной деликатностью, тем более что исходил он от того, кто за всю жизнь ни разу не взял в руки карт. Еще Николя попросил Семакгюса дать юноше несколько полезных советов относительно личной гигиены, дабы оградить его от заболеваний, именуемых «пинком Венеры». Впрочем, Луи, в свое время часто приходивший в заведение Полетты «Коронованный дельфин», похоже, уже знал необходимые секреты.

Ввиду предстоящего зачисления в штат Мадам Елизаветы, сестры короля, мадемуазель д’Арране, завела привычку ездить к молодой принцессе и, не оставшись незамеченной, была представлена ко двору. Теперь у нее оставалось гораздо меньше времени для встреч с Николя. Страсть, некогда бросившая их в объятия друг друга, незаметно уступила место теплоте. Дни сменялись ночами, вовлекая их в долгие путешествия по стране Нежности, где отныне им были ведомы все закоулки, и никакая неожиданность не нарушала ни их гармонии, ни постоянства. Но каждый, со своей стороны, задавался вопросом, куда может завести их весьма двусмысленная связь. Блистая в обществе мужчин, Эме вела яркую жизнь; всегда задорная, кокетливая, довольная тем, что Николя принадлежал ей, она больше не заговаривала о возможном постоянстве их отношений, появлялась и исчезала когда хотела.

Николя прекрасно помнил, как в начале их любви каждое мгновение, украденное у свидания, казалось ему невыносимым. Но постепенно они убедились, что редкие свидания позволяют им оставаться самими собой и делают их встречи еще более страстными. Такое положение вещей напоминало игру; затеянная для пробуждения пыла их прежних встреч, игра постепенно превращалась в опасную привычку и служила оправданием долгих разлук, что не могло не беспокоить Николя. Несколько раз он сталкивался с Эме в обществе, с горечью сознавая, что она не предупреждала его о возможной встрече. К своему великому удивлению, он обнаружил, что его возлюбленная, отчаянная женщина, которую он столь часто держал в объятиях, словно легкомысленная девчонка, радостно веселилась в кругу молодых людей, своих ровесников. Внезапно он почувствовал те же уколы, что ощущал некогда при виде Жюли де Ластерье, когда та кокетничала со своими поклонниками в гостиной на улице Верней. Его пронзила мысль, что его возраст, который с каждый годом становится все солиднее, разлучит их с гораздо большей вероятностью, нежели превратности страсти. Когда в 1774 году в лесу Фос Репоз он встретил промокшую и растрепанную Эме, ей было восемнадцать, а ему тридцать четыре. Но если для него время внезапно ускорилось и он почувствовал, как стремительно движется к старости, то ей предстояло еще долго наслаждаться юностью. С тех пор мысль о заключении союза, некогда привлекавшая их обоих, растаяла сама собой, и, когда он вновь размышлял о такой возможности, размышления эти приносили ему все меньше радости. Такое шаткое равновесие не могло продолжаться долго. Каждый раз, когда она прощалась с ним, его охватывала тоска. С болью в сердце он смотрел, как, подобно видению, коему скоро суждено уйти из его жизни, удаляется ее легкая фигурка. Не признаваясь ни друг другу, ни даже самим себе, они незаметно возвращали друг другу свободу. Разрыв мог произойти в любую минуту, и ускорить его мог любой пустяк.

Вздохнув, он направил мысли в менее грустное русло. Проживавший на улице Монмартр господин де Ноблекур старел, однако по нему этого нельзя было заметить. Дабы никто более не нарушал его привычек, он приобрел соседний дом, прежде принадлежавший убитому булочнику Мурю, и, воспользовавшись новым ремесленным уложением, поставил во главе булочной Юга Парно и Анн Фриоп, бывших учеников, вступивших к этому времени в законный брак. У них родилась дочь Беатриса, и Николя стал ее крестным отцом, а Катрина — крестной матерью. Молодая пара поселилась в бывшем доме Мурю. Ноблекур велел соорудить новые проходы, соединявшие оба дома. Спальню Николя расширили, присоединив к ней гостиную, просторную спальню для Луи и туалетную комнату. Катрина, прежде размещавшаяся в клетушке над амбаром, получила хорошенькую спальню на четвертом этаже. По утрам, как и прежде, запах свежеиспеченно хлеба будоражил жильцов, напоминая о каждодневных радостях жизни. Произведенные ко всеобщему удовольствию перемены не оставили равнодушной и Мушетту; теперь киска — на зависть почтенному Сирюсу — бодро носилась из одного дома в другой; песик, по-прежнему ревниво исполнявший роль ментора, с трудом следовал за пронырливой воспитанницей по лабиринтам коридоров и лестниц.

Неожиданный шум вывел Николя из состояния задумчивости. Дверь распахнулась, и на пороге, с покрасневшими глазами, появился папаша Мари в неловко запахнутом пальто. Неужели в этот ночной час случилось нечто непредвиденное и, разумеется, неприятное?

— Отчего ты так разволновался? Что-то случилось?

— Ох, случилось, господин Николя. Стучат, поднимаются, трясут меня за плечи. Ну как тут не разволноваться!

— Так в чем причина? Наверное, опять карнавальная шутка?

— Я тоже так думал, но все гораздо серьезнее. То-то они прислали за вами и требуют вас срочно, словно на пожар!

— Меня?

— Да нет, дежурного комиссара.

Николя встал, готовый исполнить свои обязанности.

— Так в чем дело?

— Начальник тюрьмы Фор-Левек требует, чтобы вы немедленно пришли и зафиксировали смерть.

— Он требует! Черт побери, а нельзя для этого позвать кого-нибудь из докторов, что проживают поблизости? Не может быть, чтобы у него в квартале не было ни одного лекаря.

— Что я могу вам сказать? Похоже, дело там темное.

— А почему он не обратился к квартальному комиссару?

— Его не нашли.

Николя посмотрел на часы: они показывали час ночи. Придется идти. Внизу возле лестницы, кутаясь в темный плащ из плотной шерсти, стоял краснолицый толстяк, теребя в руках синий колпак.

— Ренье, — представился толстяк, — привратник в тюрьме Фор-Левек. Наш начальник, господин де Мазикур, требует вас прийти немедленно в тюрьму.

— А вам известна причина столь великой спешки?

Толстяк еще сильнее затеребил свой колпак.