Образ Богородицы отчетливо засветился передо мной, и я решила в воскресенье после работы найти ближайшую церковь, чтобы поставить свечу за выздоровление Вадика и за собственное благополучие.

Приближались новогодние праздники, снежная Москва прихорашивалась к ним, забыв или почти забыв о кровопролитии. Торговля шла на подъем, и я даже увлеклась, бойко замолаживая покупателей, составляя списки заказов для пополнения ассортимента и вечерами штудируя учебник Бонка в уютной квартирке Ашота и Лены. В понедельник, выходной день рынка, я ездила в центр, знакомилась с какими–то ребятами, впрочем, без продолжения и без намека на близость, а иногда просто ходила по музеям и универмагам, чтобы согреться.

К сожалению, работа на холоде все–таки вылилась для меня в ангину, так что Новый Год я провела в постели, глядя на вечную Пугачеву по ящику, в то время как Ашот с Ленкой уехали за город к его друзьям. К этому времени я уже поняла, что рынок мне не даст серьезных денег. Я только зарабатывала прибыль для ашотов, хоренов, их крыши (которую не видела никогда, но знала, что армян уважают), их поставщиков, но я сама в этом списке не стояла даже на последнем месте.

И вот, пользуясь тем, что мои благодетели уехали, я взяла газету «Из рук в руки» и начала обзванивать номера, которые прилагались к объявлениям о том, что на работу требуются молодые и красивые девушки. Мой хриплый от ангины голос не внушал особой симпатии по телефону, а может быть, сами диспетчеры, отвечавшие на звонки, отходили с новогоднего бодуна, но я упрямо продолжала звонить, пока не услышала на другом конце провода очень милый и доброжелательный женский голос. Мы договорились о встрече на следующий день, после чего я остаток вечера лечилась медом, чаем и малиновым вареньем.

На утро меня разбудил Ашот, но я соврала ему, что мне жутко плохо, и они с Ленкой уехали на рынок, а я надела сапоги на высоком каблуке, и, потратив с полчаса перед зеркалом, отправилась по адресу, полученному накануне. Это оказалась обычная квартира в блочной многоэтажке, где меня встретила обладательница приятного голоса, дама лет сорока с претензией на образ светской львицы.

Она представилась как Екатерина Андреевна, напоила меня чаем из фарфорового сервиза советских времен и завела душевный разговор о работе, которую я уже знала по Брянску. Я, впрочем, прикинулась начинающей, несколько раз краснела, когда речь заходила об интимных вещах, а потом пришел некто Эмиль от ее крыши и тоже стал меня допрашивать. Молодой, но уже облысевший спереди, он сразу перехватил нить разговора, и стало понятно, что Екатерина Андреевна не более чем болонка в услужении у хозяев. С этого дня — наших общих хозяев.

Уточнив, сколько я буду зарабатывать с каждого вызова, я в уме сосчитала, что это будет значительно больше, чем в Брянске, и не особенно сомневалась, когда Эмиль приказал мне раздеться. В конце концов, я в душе знала, что не оставила навсегда поприще проститутки, а если уж решение принято, то к чему оттягивать начало?

Эмиль хозяйски потрогал мои соски, погладил ягодицы, попросил стать на четвереньки и выгнуть спину.

— В попку работаешь? — сверкнул он жадным черным глазом.

— Только за хорошие чаевые, — ответила я.

— Ну-ну, — сглотнул он. — Бывает, что клиент не ведется на доплату за это дело. Что, послать его?

— Ваше дело договориться, — упрямо сказала я. — Лишние деньги мне не помешают. Можно одеваться?

— Да ты конкретная девка, — оскалился Эмиль. Вопрос он оставил без внимания, продолжая разглядывать мое тело. — А что у тебя с руками?

— Это от мороза, — сказала я. — На рынке зимой не мед.

— Ну-ну, — повторил Эмиль, рассматривая мои ноги.

— За неделю в тепле будут, как у младенца, — сказала я, думая, что за слоем тонального крема и пудры он еще не видит, что лицо у меня тоже обветрилось.

— Ладно, одевайся, — сказал Эмиль, закончив осмотр. — Жить будешь у нас, или как?

— А у вас по сколько девочек в комнате?

— Две, иногда три.

— И сколько платить за жилье?

Вечер вопросов и ответов продолжался еще с полчаса, и надеюсь, мне удалось оставить впечатление, что я не совсем тупая лимита, и знаю, чего хочу. В конце разговора я спросила:

— У вас принято брать девчонок на «субботники»?

— Слушай, — сказал Эмиль, уже начинавший скучать, — не грузи меня, что ты не работала раньше.

— Нет, — я стояла на своем, — но у меня подруги работали, я много от них успела узнать.

— Где они? — вцепился Эмиль. — Почему к ним не пошла?

— Потому что они в Брянске, — ответила я. — В Москве я только с октября.

— Шустрая ты, — в голосе Эмиля звучало скрытое одобрение. — Это как раз хорошо. Я не люблю тормознутых телок. Когда вещи забираешь?

— Завтра к вечеру, — ответила я. — Готовьте апартаменты.

Вот так просто все и решилось.

Этим вечером я заявила Ашоту и Лене, что мне совсем плохо, и я наверное поеду лечиться к маме. Они почти не уговаривали меня остаться, так что я поняла: в душе они рады избавиться от обузы, а на мое рыночное место всегда найдутся желающие. Тем более, что я вполне успешно торговала в самый оживленный предновогодний период, а дальше ожидалось послепраздничное затишье.

Квартира, на которую я переехала, оказалась весьма похожей на брянскую, ту, в которую меня почти два года назад привез Леший. Те же самые лампочки без абажуров на кухне и в коридоре, небрежно застеленные кровати, потрепанные косметички девушек, одежда, которая не умещалась в шкафу, слишком тесном для пятерых.

Деньги, заработанные в Брянске, я решила спрятать в распоротом брюхе чемодана, засунув их в промежуток между жесткой картонкой и плотной тканью обивки. В принципе, это был довольно корявый тайник, но пока я надеялась, что вряд ли кому–нибудь придет в голову обыскивать новенькую. Я всех уверяла, что только начинаю работать, а значит, было глупо подозревать меня в наличии секретной копилки. Правда, мне пришлось часто распарывать и заново зашивать злосчастную обивку, но пока толщина спрятанной стопки долларов не могла привлечь нежелательное внимание, и больше неудобств я не испытывала.

Если не считать мутного ощущения дежа вю, которое вроде бы присутствовало повсюду вокруг меня. Та же квартира из двух комнат, где жило пятеро девчонок: дорогая аренда в столице заставляла уплотнять жилплощадь, и мы, не вполне осознавая это, оказались в тисках коммунального конфликта. Дневные очереди в туалет и ванную, крики опаздывающих, злобная ругань за право первой гладить или включить фен. Я старалась отгородиться от всего этого, но самое большее, что мне удалось, это перетащить свое кресло-кровать в эркер, где я могла включать торшер и не мешать двум другим девушкам, с которыми я делила комнату. Они были уже подругами к моменту моего появления, и мне приходилось с трудом искать с ними общий язык. Кира и Диляра, обе откуда–то с Поволжья, приехали в Москву за полгода до меня, и к зиме 94-го они считали себя уже едва ли не москвичками, что в их понимании давало им право поучать и пытаться командовать.

Наверное, я не открою секрет, если скажу, что Москва довольно скверно влияет на приезжих. Сама по себе она замечательный город, и, возможно, заслуживает право именоваться великой столицей. Но проблема в том, что ее достоинства как бы скрыты от чужаков, и прошло немало времени, прежде чем я докопалась до них. Зато ее недостатки видны сразу же, и большинство «гостей столицы», осознав их, уже не особенно ищут хорошее, настраиваясь на агрессию и злобу, которая, как бы то ни было, помогает выживать в Москве.

Ну, скажем, они перенимают холодность и высокомерие самих москвичей, причем, если для тех это все же выражение некоей имперской обезличенной гордости, то для приезжих это, прежде всего инструмент, при помощи которого они унижают тех, кто оказался в Москве позже, чем они сами.

Кира и Диляра были довольно высокими крашеными блондинками, и я в сравнении с ними получалась эдакой мелкой и затурканной Золушкой, которую можно было не принимать в расчет, ставя, к примеру, чайник на плиту, или выбирая программу телевизора. Назло им я выкрасила волосы в ярко-рыжий цвет, и в свою очередь не звала их, когда сама готовила себе на кухне. Мой демарш был не оставлен без внимания, и частенько я замечала, что они кипятят именно две чашки воды, чтобы мне не осталось, или нарочно используют всю чистую посуду, чтобы я была вынуждена разгребать гору грязных тарелок в раковине. Эти мелочи портили настроение, как будто не было иных проблем, но трудно писать о моей работе в Москве и не вспомнить об этом.