Для нас же самих пять дней, которые мы провели в задних и хозяйственных комнатах как настоящие кавказские пленницы, были кромешным адом. Горные орлы в лице четверых из делегации оказались обычными бандитами, ненавидящими все русское, как и положено врагам, но в обстановке закрытого особняка Россия воплотилась для них в двух несчастных шлюшек, и они вымещали на нас свою лютость, как могли.

Старших чеченцев мы обслуживали всего три или четыре раза, и этим уже немолодым аксакалам было не до нас, но их подручные тешили себя нашим обществом неутомимо, едва отвлекаясь на сон.

Трудно сказать, кто из них выполнял какую роль на переговорах, но если они и занимали должности, допустим, референтов, то скрывали это настолько хорошо, что мы не слышали от них ничего, кроме отборного русского мата и унизительных приказов. Ах, да, среди них один был поваром, а другой водителем, впрочем, насчет последнего я не уверена, а так все они могли показаться со стороны боевиками, да, вероятно, ими и были. Какой смысл имела пара-тройка головорезов в месте, которое при желании раскурочил бы в полминуты СОБР или спецназ, я не знаю, но предположу, что присутствие огромных и злобных земляков способствовало престижу и придавало старшим дополнительные штрихи к имиджу. Интересно, отражались ли хоть как–нибудь на свободолюбивом имидже горцев надругательства и оскорбления, выпавшие на нашу долю?

Хоть я и думала, что невменяемой от наркоты скотине оскорбить меня невозможно.

Ну, скажем, они предпочитали всем другим видам секса анальный, самозабвенно вгоняя в нас свои огромные чресла. Ни о каких презервативах речь, конечно, идти не могла. Мои жалкие протесты обернулись побоями и наказанием в виде стояния на коленях на присыпанном крупной солью полу. На дачном участке был небольшой бассейн с пластмассовой горкой, так вот, горку полили растительным маслом, и нас использовали в качестве досок, подкладывая под себя при спуске в воду. Когда у них уже не оставалось мужской энергии, они не знали, что еще невиданного придумать, и на нас мочились, заставляя раскрывать рты, а когда я сжала губы и закрыла глаза, подошедший сбоку подонок затушил об меня окурок, шрам от которого остался до сих пор.

Все это сопровождалось не поддающимися описанию проделками, типа внезапного запрыгивания на нас с лестницы (это у них называлось «засадой»), или хрюканьем, что должно было считаться намеком на наше русское свинство. В последний день самый молодой мучитель приволок откуда–то крупную дворнягу, и нас пытались покрыть этим блохастым трясущимся кобелем. Впрочем, собаку я бы предпочла любому из двуногих обезьяноподобных ублюдков, но человечность животного превзошла низость людей — пес не слушался насильников и был выброшен за высокий наружный забор.

А ведь у них тоже были родные, семьи, люди, которых они любили. Это не вызывает никакого сомнения, но означает, что нас они считали не то что не людьми, а какими–то неизвестными природе существами, достойными лишь мук и унижений. Почему так произошло, виновата ли в этом война, или что–то другое в их психике, этот вопрос не дает мне покоя до сих пор. С древних времен были заведены надругательства над женщинами поверженных народов, когда победитель позволял своим войскам свободу разгула. Нам, правда, сохранили жизнь, но я позволю себе считать, что испытания, выпавшие на долю женщины, чьи мужчины не смогли ее защитить, я изведала в полной мере.

Вернувшись в Москву, я в первые часы чувствовала близость с Изабеллой, как с боевым товарищем. Ей досталось не меньше моего, только вместо ожога, у нее выбили передний зуб. Наши тела покрывали неисчислимые синяки и царапины, но замдиректора «Сатурна» не захотел появляться у нас, сказав по телефону, чтобы мы прилично оделись и зашли в офис. По дороге мы с Изабеллой единодушно решили, что прощения за такое быть не может. Николай Николаевич, добрейшей души человек, был единственным, кто нес ответственность за случившееся на этом проклятом выезде, и в наших глазах он выглядел, вроде армейского командира, добровольно передавшего на растерзание врагу деревеньку, населенную беззащитными согражданами.

Он выслушал нас, вполне убедительно качая головой, рассмотрел царапины от собачьих когтей, ожог, сломанный зуб, синяки, и выплатил нам гонорар, добавив еще по миллиону рублей на медицинские расходы. Это было почти вполовину меньше пятисот долларов, если вы забыли диковинный курс рубля того времени.

— Лапы, девочки мои, я и подумать не мог, что это окажется такое зверье, — сокрушенно сказал Николай Николаевич.

— Любой солдат Южной группировки знает, с кем он воюет, — сказала я. — Странно, что вы, располагая источниками информации, отправили нас без всяких гарантий, даже не оговорив с чеченцами, что с нами нужно нормально обращаться.

— Ну, мы сказали, что вы обычные девушки по вызову. Вы не должны были вызвать подозрения.

— Мы и не вызвали, — сказала я. — Они с любыми русскими обошлись бы не лучше. Независимо от пола.

— Ну вот, — сказал Николай Николаевич, — кто мог знать про их садизм? Вы–то хоть продаете себя за деньги, и привыкли к разным клиентам.

— Ошибочка, уважаемый, — прищурилась я, отпивая минеральную воду из стакана, который был в самом начале принесен секретарем. — За деньги себя продают те, кто добровольно отдает донорские органы. Или там волосы состригает, для последующего сбыта изготовителю париков. Мы же оказываем платные услуги, а не продаемся, поэтому вы были обязаны всеми мерами обеспечить безопасность нашей работы. И с задачей не справились.

— Виноват, — развел руки замдиректора, — с тобой невозможно спорить, Сильвия. Сразу видна хватка экономиста. Чего же ты хочешь?

— Компенсации за моральный ущерб, — сказала я подготовленную фразу, и Николай Николаевич рассмеялся.

— Так я и думал, — сказал он. — Деньги, всегда только деньги.

— Можно заменить их примерным наказанием выродков, — сказала я. — Только чтоб на наших глазах, словам уже мы не поверим.

— Они же уехали, — сказал замдиректора, будто бы всерьез размышляя о проведении акции возмездия.

— Вызовите их снова под каким–нибудь предлогом, — сказала я. — И привезите в засаду.

Последнее слово напомнило мне о выходках горских подонков, и я скривилась бы, если бы не боль от ожога.

— А ты, Изабелла, что скажешь? — спросил замдиректора мою подругу по несчастью.

— Как решите, так и будет, — произнесла она, стараясь не открывать рта, чтобы не отвращать симпатию начальника видом сломанного зуба. — Мы же понимаем, что вы знать не могли, какие там будут животные.

Мы договаривались с Изабеллой, что она поддержит меня в наших справедливых требованиях, но оказалось, что для нее данное слово не значит вообще ничего. Как и для многих моих коллег, кстати. Люди не уважают проституток еще и за это, и я всегда старалась идти против расхожего мнения, но для Изабеллы обещание было совершенно пустым звуком. Она была такой, вела себя соответственно, и я понимала, что глупостью было бы ожидать от нее большего. Все равно, что от курицы ждать молока, или там, нежности и милосердия от горцев на проклятой даче.

Закончилось наше общение с Николаем Николаевичем тем, что мы стали еще немного богаче. Последние два миллиона были названы «выходным пособием», потому как в таком жутком виде на работе мы не могли появиться еще неделю, или даже две.

Изабелла была вполне довольна, и призналась мне, что даже удивлена, как такой солидный и могущественный человек снизошел до общения со шлюхами. Я посмотрела на туркменскую беженку, которая в очередной раз стряхнула с себя насилие и унижение. Такая как она никогда не поймет, что человек — это, прежде всего, то, кем или чем считает себя сам. Красивый и дорого обставленный офис «Сатурна» был для нее символом начальственности, и вряд ли хоть раз ей придет в голову, что самой воссесть на роскошное кресло во главе организации ничуть не труднее, чем вытерпеть все, что вытворяли с нами в прошедшие дни. А ведь по дороге в «Сатурн», чтобы придать ей хоть немного уверенности, я напомнила ей о том, что нельзя считать себя ниже других людей, какие бы посты те не занимали.