Профессор с довольным видом глянул на меня и добавил:

— А кроме того, знаете, сударь, что я вам скажу? — Он наклонился ко мне и интимно пробасил: — Я ведь многое из этих вещей видел сам. Вот этими самыми глазами. (Чтобы я не сомневался, он с силой нажал своими сосискообразными пальцами на глазные яблоки.) Я ведь в Аллору в экспедицию ездил специально, чтобы попрактиковаться в настоящих тантрических ритуалах. Вот и поучаствовал. И в «шава-саддхане», и в «мунда-раддхе», и в других… Так что все это — чистая правда.

Я еще раз хлебнул из чашки. Сумасшедший. Абсолютно законченный псих. Вообще-то я люблю нескучных психов. Таких, чтобы галлюцинировали с изыском, нетривиально. Но уж если беседовать с таким, то я предпочел бы пить не ром, а хороший коньяк. Даже со своего места в самом углу я видел — коньяк в буфете был.

— Что вы курите? — неожиданно спросил профессор, воззрившись на меня с некоторым подозрением.

— «Лаки Страйк».

— Дайте-ка и мне, сударь, сигаретку. Вообще-то я не курю. Так, иногда… Но раз уж у нас с вами такое интересное интервью, то грех не подымить.

Он прикурил от моей зажигалки, подлил мне в чашку рому и продолжал:

— Между прочим, если вы хотите, то я мог бы попробовать поговорить с тантристами, чтобы они позволили вам попрактиковаться в ритуалах. Уверяю вас, сударь, большинство вопросов отпадет само собой.

— Предлагаете съездить с вами в Индию?

— Зачем в Индию? Это можно организовать и здесь, в Питере.

— А что, у нас в городе есть тантристы?

— Эх, сударь-сударь… Мне жаль вас. Вы даже не представляете себе, в каком городе живете! А еще репортер! Между прочим, в Петербурге буддийских общин — в два раза больше, чем в Москве и буддийской республике Тува, вместе взятых. Одних тантристов — четыре общины! Причем сейчас, насколько я знаю, прямо на квартирах питерских тантристов живут и настоящие тибетские ламы, и гуру из Индии или Таиланда, представляете? Сейчас такое время — никаких запретов, не то что когда я начинал. Вы счастливое поколение, но сами об этом не знаете. Вы только попросите — эти ламы вам и кармический гороскоп рассчитают, и обряд изгнания демона проведут, и путеводитель по загробному миру дадут почитать. Милейшие люди!..

— Эти наши местные милейшие тантристы тоже по ночам сидят верхом на трупах?

Взрыв хохота.

— Ну, «шава-саддхану» у нас пока не проводят — сырья не хватает. Зато другие ритуалы у нас проводятся регулярно. Хотите поучаствовать в «пхове»?

Выпил я, конечно, уже прилично, но не настолько, чтобы с ходу на что попало соглашаться. А потому осторожно поинтересовался:

— Что это? Только, ради Бога, не предлагайте мне расчленять мертвецов или есть из черепа. Я, знаете ли, ужасно боюсь покойников.

— Да нет, что вы, никаких покойников. «Пхова» — это старинный тибетский обряд. Иначе говоря — практическое овладение техникой умирания.

— Как это — «умирания» и «практическое»? Убиваете людей, пришедших на ваши собрания? — попробовал догадаться я.

Новый взрыв хохота.

— Да вы, сударь, остряк! Ха-ха-ха! Нет, на самом деле все проще. Во время этого ритуала ученику помогают освоить приемы выхода из своего физического тела. Сконцентрировались — фьють! — и вышли из тела. Выносите сознание наружу, через темя, а затем через пятки в это же тело возвращаетесь. Тот, кто овладел «пховой» еще при жизни, в момент смерти не паникует, а спокойно и сознательно переносит свое сознание в райские земли будды Амитабхи. Для такого человека смерть это не шок, а привычное состояние.

Профессор больше чем на полкорпуса навалился на столик, и, честно сказать, я начал опасаться, что хрупкая мебель попросту не выдержит.

— Такой человек уже научился это делать при жизни, понимаете? — объяснял он мне. — Он выходил из тела, ходил снаружи, мог войти в чье-нибудь чужое тело… Кстати, у тех, кто овладел «пховой», в темени, под кожей, появляется небольшое круглое отверстие, которое можно запросто потрогать пальцем. Чтобы не утратить полученных во время ритуала навыков, ученику дается особая мантра — текст заклинания, по-тибетски написанный на листке пергамента. Этот текст нужно все время носить при себе и повторять не реже чем семь раз в сутки.

Текст, по-тибетски написанный на пергаменте? Я внутренне напрягся. Наконец-то мы дошли до главного. До того, о чем я так долго собирался спросить. Нащупав во внутреннем кармане плаща листок, я медленно вытащил его и положил перед профессором.

— Эта ваша мантра выглядит вот так?

— Что это у вас? — тут же заинтересовался профессор. — Так-так-так. «Шунтак-шивати, лакшитмтхара дивья-вирупаши, дакшина кадимата…» Ага. Нет, сударь, это мантра из другого ритуала. Тут у вас написано: «О, Шакти, как прекрасна твоя черная кожа! Ты темна, как грозовая туча, ты истощена голодом, ты жуешь сырое мясо! Груди твои высоки, твои ягодицы округлы, твои зубы выступают вперед! Из твоих ушей, как серьги, свисают два разложившихся трупа, их головы отрублены твоим мечом! Ты, Шакти, проявляешь инициативу в сексуальной игре с Махакалой², кровь струйкой стекает с его полового члена! Он вводит свой сияющий бриллиант в твое влагалище!..»

— Бр-р-р, хватит, хватит, — прервал я профессора. Судя по его горящему взгляду, он не остановился бы, пока не дочитал этот тибетский «Пентхаус» до конца. — Что все это значит?

Думаю, что лицо у меня было изрядно перекошено, потому что, взглянув на меня, профессор широко улыбнулся, обнажив свои могучие желтые клыки.

— Неприятно? Омерзительно? Это, сударь, потому, что вы воспитаны по-европейски. А у тибетцев другое воспитание. Они не думают — хорошо или плохо, красиво или омерзительно. В природе ни того ни другого нет. Азиаты смотрят на вещи просто… А мантра эта хорошая. Очень полезная. Это мантра из ритуала «рага-марга» — обряда культового секса. Сперва человек совершает обряд поклонения «йони» — половому органу богини Шакти. Затем он обнажается и женщины-жрицы поят его особым вином и кормят мясом. А под конец, в главной части ритуала, он вступает в сексуальную близость со своей наставницей-гуру и таким образом достигает единения с божественным… И ничего безнравственного, с точки зрения тантриста, здесь нет.

Профессор пригубил остывший чай и еще раз пробежал глазами по пергаменту.

— Нет, какая все-таки сила выражений! «Вводит свой сияющий бриллиант в ее влагалище…» Где вы это взяли?

— Да так… Досталось по случаю, — сказал я.

Разложившиеся трупы, выход из тела через темечко, теперь вот еще и культовый секс… тьфу, блин! Пожалуй, на сегодня тибетской экзотики с меня достаточно. Делая вид, что не очень-то для меня все это и важно, я глубоко затянулся сигаретой и задал последний интересовавший меня вопрос:

— Скажите, Александр Сергеевич, а фамилия Кострюков вам о чем-нибудь говорит? Я слышал, был такой тибетолог в начале века…

Еще по дороге в университет где-то в глубине души я уже знал, что с попавшими ко мне бумагами все отнюдь не гладко. Что, попытавшись навести справки, я столкнусь с определенными трудностями. Но и в самых жутких своих предположениях я не мог представить, насколько неадекватно отреагирует на мой вопрос профессор. Сперва я даже испугался. Невинный вроде бы вопросик, но…

Профессор бледнел на глазах. Выглядело это так, словно кровь вдруг вся, целиком, ушла из его громадного тела. Он стал даже не белым, а каким-то почти зеленым. Буквально за секунду из розовощекого неугомонного здоровяка он превратился в руину. В древнего старика. Словно воздушный шарик, проколотый иголкой, он как будто бы стал даже меньше объемом.

Я ошарашенно смотрел на профессора. Профессор смотрел на меня. Единственное, что осталось живым на его лице, это глаза — огромные, в пол-лица. «Что могло так напугать человека, проведшего ночь верхом на трупе?» — леденея конечностями, подумал я.

Толкунов все еще держал в руках пергаментный лист. С видимым трудом, как будто преодолевая сопротивление, он оторвал взгляд от моего лица, медленно заскользил глазами по строчкам тибетского текста и, дочитав до конца, выпустил пергамент из рук. Листок упал прямо на липкий, залитый пивом стол. Профессор смотрел на него так, словно видел перед собой омерзительное насекомое.