— О Господи! Вы опять считаете, что я что-то от вас скрываю?

— Нет, на этот раз скрывает Молчанов. Он отказывается с нами говорить. Твердит, что расскажет все только вам.

— Мне? Почему?

Майор только пожал плечами.

Ни хрена не понимаю. Кино какое-то. Умирающий гангстер зовет не священника, а журналиста. Хочет поведать миру страшные тайны своего преступного прошлого. И тем избавить душу от неизбежных мук адских. Насмотрелись, понимаешь, голливудских фильмов…

— Ну что ж, — сказал я. — Странно все это, конечно… Но воля умирающего — закон. Пойдемте поговорим.

— Не так сразу… — Майор взглянул на часы. Они у майора были классные, швейцарские, с металлическим браслетом. Не иначе как снял с собственноручно убитого агента ЦРУ. — Сейчас Молчанов в руках наших врачей, его готовят к операции. От наркоза он будет отходить долго. И вообще не известно, отойдет или нет. Поэтому я договорился — нам с вами дадут возможность расспросить его еще до операции. Правда, недолго. От силы минут пять-семь. То есть мы сможем задать ему всего пару вопросов. Давайте обсудим темы. Что бы мы хотели от него узнать.

«Мы»? Вот это новость.

— Лично «мы» не хотели бы узнать от него абсолютно ничего, — сказал я.

— Илья Юрьевич, мы сейчас на одной стороне. Во время той, первой беседы на Литейном вы — не буду скрывать — выступали в качестве одного из подозреваемых. Ситуация изменилась — теперь вы помогаете следствию. И мы вам за это очень благодарны.

— Послушайте, майор…

— Можете называть меня просто по имени-отчеству.

Я пропустил его реплику мимо ушей. Друг, тоже мне, выискался. Он бы еще попросил называть себя «Володькой-шпиёном».

— Послушайте, майор. Я, конечно, понимаю, вы человек государственный, да и вообще… При исполнении. Но я бы хотел сразу сказать, что по поводу всего этого думаю. Можно? Разумеется, мне не нравятся люди, которые стреляют в пузо своим ближним. Разумеется, я готов помочь следствию. А то не ровен час — замучает меня моя гражданская совесть… Но никакого желания участвовать в вашей «Зарнице» я не испытываю. Вы раскроете это дело, вам дадут подполковничьи погоны, орден и почетную грамоту… Не знаю, что там у вас в таких случаях полагается… Мне не дадут ничего. Честно сказать — мне ничего и не надо. Пусть порок будет наказан, а добродетель вознаграждена. И это — всё. Давайте обойдемся без взаимных лобзаний и дружбы домами. Ладно? Извините, если это прозвучало грубо…

Майор улыбался и даже как-то по-домашнему подпер щеку кулачком. Судя по всему, моя филиппика ничуть его не задела. Хотя, скорее всего, ему было просто наплевать на все, что не относится напрямую к его профессиональным обязанностям.

— Ладно, — кивнул он. — Кто бы спорил… Пойдемте, думаю, все уже готово. Одна просьба — вы уж все-таки спросите у этого подстреленка — он тогда стрелял в китайца или не он? И если не он, то кто? Пусть скажет…

Мы вышли из кабинета, майор закрыл дверь на ключ, и мы спустились на первый этаж. Часовой отметил мой пропуск. Мы перебежали по мокрой дорожке в особнячок напротив.

Здесь с формальностями было проще. Майор сказал часовому: «Это со мной», и тот открыл дверь. За очередным поворотом выложенного кафелем коридора нас встретила симпатичная медсестра в белом халатике.

— Уже можно? — спросил майор.

— Нет пока, — извиняясь, улыбнулась медсестра. — Семен Яковлевич просил подождать еще пару минут. Пойдемте, пока переоденетесь.

Она проводила нас в раздевалку, повесила мой мокрый плащ на плечики и выдала нам с майором по стопке хрустящего накрахмаленного белья. Белый халат с тесемками на спине, белая шапочка, белые бахилы на ноги.

— Зачем все это? — поинтересовался я у майора.

— Разговаривать будем уже в операционной — времени нет. А там, сами понимаете, стерильность.

Вернувшаяся медсестра провела нас к двери, на которой действительно значилось: «Операционная», и сказала:

— Ждите. Вас вызовут. Мы принялись ждать.

Майор то и дело поглядывал на свои дорогие часы. Я прислонился к стене. Прямо передо мной, напротив, висело объявление: «Курить воспрещается». Жаль, я бы с удовольствием покурил.

Наверное, на лице у меня отразились тоска и разочарование, потому что майор, пошагав несколько минут взад-вперед, решил развлечь меня светской беседой.

— Это здание — наша ведомственная больница, — принялся объяснять он. — Сюда привозят раненых, которые могут быть полезны следствию. Здесь их лечат, полностью ставят на ноги, а заодно и охраняют. А то вы, журналисты, вечно кричите, что мы, мол, только калечить людей умеем. Между прочим, у нас здесь собраны очень хорошие доктора. Честное слово — сплошь ведущие специалисты… Морг, опять-таки, лучший в городе. Оборудованный по последнему слову. Не желаете взглянуть? Время пока есть.

Он показал рукой на соседнюю с нами дверь. На двери висела табличка: «Вход в морг».

— Нет, спасибо, — вежливо отказался я. — Верю, знаете ли, на слово.

— Зря, — удивился моему отказу майор. — Действительно очень хороший морг. Там, кстати, лежит тело этого вашего китайца… Генконсульство попросило подержать пару дней, пока они не подготовят все к отправке на родину.

— Ли Гоу-чженя будут хоронить в Китае?

— Да, — кивнул майор. — У нас в стране ни индусов, ни китайцев, ни японцев не хоронят, отправляют домой. У индусов это как-то там с их религией связано, а китайцы и японцы своих покойников в основном кремируют. А у нас это, сами понимаете, никак…

— Почему? — не понял я.

Майор усмехнулся.

— А вы не в курсе? Сейчас расскажу. Мы тут еще в восемьдесят шестом пробовали одного японца в нашем крематории кремировать. Чтобы кремировать белого, отводится минут двадцать — двадцать пять. Хватает выше крыши, от тела остается только мелкий и легкий пепел. А с этим, помню… Открываем камеру через полчаса, а он только обуглился малость. Поддали жару, ждем. Открыли еще через полчаса — опять не готов. Короче, поджаривали мы его тогда почти четыре часа. А всё почему, знаете? Они же там, у себя, рисом питаются. От этого риса у них биохимия организма другая, не такая, как у нас. Вот они и не горят.

От майоровой истории меня, признаюсь, начало малость подташнивать. Показалось, что в коридоре поплыли запахи прозекторской и горелого мясца. Я покосился на майора, но он ничего не замечал и заливался соловьем.

— Китайцы вообще странный народ. Едят рис, пишут иероглифами, все сплошь маленькие какие-то. Сегодня в морг на вскрытие одного мужчину привезли, бывшего профессора. Так чтобы его нормально разместить, пришлось сдвигать вместе два стола — на один не помещался. Громадный, рыжий — красота. А под этого вашего Ли и одного стола много. Хватит места, чтобы рядом еще одного такого же рядом положить…

Оттого ли, что прогуливаться по соседству с моргом было для меня занятием непривычным, оттого ли, что думал я в ту минуту только о том, как бы мне поскорее освободиться и выйти покурить, — сказанное дошло до меня не сразу.

Профессор? Громадный и рыжий?

— Как его фамилия? — сказал я, чувствуя, что голос мой предательски сипит и садится.

— Чья? — с ангельским видом спросил майор.

— Этого… Профессора…

— Люда, а как фамилия сегодняшнего профессора? — не меняя светской интонации, спросил майор у все еще стоящей неподалеку медсестры.

— Толкунов, товарищ майор, — без запинки ответила Люда.

Мне показалось, что я падаю. И он тоже? Когда? Как?

— Вы что, его знали? Этого Толкунова? — спросил майор.

— От чего он умер? — только и смог выдавить я.

— От множественных пулевых ранений в область головы и грудной клетки, — подсказала майору Люда.

Я хотел еще что-то спросить, но в этот момент над дверью зажглась зеленая лампочка, и майор, тут же подобравшись, сказал:

— Так, похоже, это нам. Илья Юрьевич, я вас умоляю — попытайтесь у него вызнать насчет китайца. В смысле — кто там его застрелил. Уж пожалуйста.

Мы прошли сквозь очередную бронированную дверь с цифровым замком и попали прямо к операционному столу. Слепящие лампы, много хромированного металла, сладковатый запах чего-то больничного.