В баре стояли несколько разномастных и по большей части открытых бутылок водки, громадная, как цистерна, бутылка «Мартини Бьянко», купленная Лешей Осокиным в пулковском «Дьюти-фри», и гордость коллекции — роскошный «Джонни Уокер Черный Лейбл». В коробке и с бляшечкой на боку. Получен был «Джонни» пару недель назад в качестве взятки от мерзкого типа, категорически не желавшего видеть свою фамилию на страницах городской печати. Виски я принял с чувством собственного достоинства, а весь имеющийся на типа компромат безвозмездно передал коллегам из конкурирующих изданий. Пусть и они импортным алкоголем угостятся. Не все им, сердечным, у меня на пиво стрелять.
Впрочем, распечатать коробку духу у меня до сих пор так и не хватило — все ждал какого-то особого случая. Вот, похоже, и дождался. «Пошли, приятель», — сказал я «Джонни», взял коробку и вернулся на кухню.
— Ты виски пьешь? — спросил я Анжелику.
— Еще как пью.
При виде роскошной коробки глаза у Анжелики неподдельно загорелись, и я понял — да, действительно пьет, и еще как. Она вытащила из холодильника решетку со льдом и профессионально раскидала кубики по стаканам. Откуда что взялось? До сих пор я был полностью уверен, что ни льда, ни тем более решетки под лед в моем доме не водится.
— За знакомство, — сострила Анжелика и хлопнула стакан практически до дна. Так, что только лед звякнул. «Похмелье замучило, — решил я. — Бедняжка».
Я выпил молча и принялся за мясо. Оно оказалось нежным, сочным, тушенным с сыром и какими-то травками.
— Свинина? — поинтересовался я.
— Говядина. Ты что, мусульманин?
— Буддист. Тантрического, знаешь ли, направления, — сказал я и взглянул на Анжелику. На мои слова она никак не прореагировала. Начинать неприятный разговор сейчас не хотелось, и я тут же добавил: — Под такое мясо лучше, конечно, пить не виски, а вино. Но его у меня нет. Ты уж извини.
— Ничего, — сказала Анжелика, вгрызаясь в сочный ломоть, — виски тоже неплохо.
Все было как в лучших домах. Мы доели мясо, выпили еще пару стаканчиков «Уокера» (Анжелика называла его «Ванюша Ходок»), и я потихонечку оттаял. Минут через пятнадцать я уже рассказывал Анжелике последний анекдот из жизни Кости Рогожкина, на весь Лениздат известного бедолаги и несчастливца. Анжелика звонко хохотала, закидывала голову и поблескивала роскошными зубами. Представить, что каких-то девять часов тому назад она была до невменяемости пьяна, было сложно.
— Налей еще, — сказала она. — Классное виски. Где ты, пьянь ободранная, его взял?
— Подарили, — с достоинством ответил я. — Поклонники моего литературного таланта.
— Хорошо вам, писателям, живется. Ни хрена не делаете, пьете целыми сутками, а потом вам еще за это и зарплату платят. И дарят виски. Может, мне тоже в писатели податься? А, Стогов, — окажешь протекцию?
— Неужели к своим годам ты уже научилась складывать из букв слова? Удивительно талантливая девочка!
— Обидеть хочешь? Не надейся. Такого счастья тебе не видать. Нет, определенно, почему бы мне не податься в журналисты? Дар слова у меня есть, даже печатная работа имеется…
Анжелика прикусила язычок, словно сказала лишнее. Я не обратил внимания. Все блондинки, как известно, в юности балуются стишками.
Чтобы перевести разговор на другую тему, Анжелика тут же поинтересовалась:
— Вот ты, Стогов, как стал журналистом?
Я рассказал, как стал журналистом. Анжелика опять захохотала, блеснула зубками, и мы еще раз выпили.
«Джонни Уокер» оказался пуст уже почти на две трети, но Анжелика была ни в одном глазу. Только щеки слегка раскраснелись. Девочка она была классная, не много я в жизни встречал таких. Одни ноги чего стоили. Про выглядывающую из моей рубашки Анжеликину грудь я боялся даже и думать.
По аналогии с девичьими бюстами вспомнился мне друг мой и собутыльник Леша Осокин, которого я не видел уже черт знает сколько времени. Надо бы ему позвонить, подумал я. Однако вставать и переться к телефону не хотелось, и вместо этого я сказал:
— Слушай, может, позвоним моему приятелю? Он живет тут, через дорогу.
— Зачем? — удивилась Анжелика.
— Н-ну как… Вместе веселей…
— Вместе весело только по просторам шагать. Тебе что — моего общества мало?
— Да как сказать, — задумался я. — Пожалуй что твоего общества мне слишком даже много. Оказаться наедине с длинноногой блондинкой… Которая к тому же одета в мою рубашку…
— Рубашки пожалел, жмот. Давай лучше выпьем.
Мы выпили.
— Нет, серьезно, — сказал я, — ты о чести своей девичьей думаешь или как?
— В смысле? Объясни попонятнее, — сказала Анжелика. По ее улыбке было видно — насчет девичьей чести ей действительно не все понятно, неплохо бы ей что-нибудь такое объяснить.
— Пришла в гости к незнакомому мужчине, — сказал я, — ноги тут свои показываешь… Я, между прочим, поборник строгости нравов. Можно сказать, профессиональный защитник нравственных устоев. И — имей в виду! — принципиальный противник случайных связей.
— А кто сказал, что наша связь случайна?
«Ага, — сказал я. Подумал и добавил: Вот, значит, как». Потом еще подумал и сказал: «Ну, тогда конечно. Тогда другое дело».
Неожиданно оказалось, что «Джонни Уокер» кончился.
— Да будет земля ему пухом, — сказала Анжелика.
Я пообещал, что сейчас приду, и пошел посмотреть, что там еще есть в баре. Выбор пал на почти целую бутылку немецкой вишневой водки нежно-розового цвета. Типично дамский напиток.
По дороге назад я захватил из серванта пару пузатых рюмок. «Ну не пить же нам вишневую водку из той же посуды, что и шотландский виски, — подумал я. — В самом-то деле! В лучших домах так, пожалуй, не делается…» В том, что мой дом сегодня имеет отношение к лучшим, сомнений не было ни малейших.
Возвращаясь в кухню, я ударился плечом о косяк и чуть не выронил рюмки, но все обошлось. На душе было озорно и весело.
— Слушай, — сказал я Анжелике, выставляя на стол рюмки и бутылку, — ты, помнится, собиралась податься в писательницы. Не расписать ли нам бутылочку водки. Вишневой. Из Германии. Как считаешь?
— Из Германии? Шпрехен зи дойч? — почему-то сказала Анжелика. Глаза у нее были шальные и тоже очень уж веселые.
— Я! Я! — ответил я. — Ханде хох. Фольксваген. Штангенциркуль. Э-э-э… Пожалуй что Гитлер капут.
Под водку Анжелика достала из холодильника несколько железных банок «Спрайта». Откуда они там взялись, я боялся даже и думать. Прикинув и так и этак, решил, что спрашивать ее об этом пожалуй что глупо. Тогда уж придется спрашивать и про мясо, и про сыр с травками, и про то, что за кассета мяукает в магнитофоне.
Вместо этого мы выпили водки, и я сказал Анжелике, что в следующий раз пьем на брудершафт.
— Потому что это тоже немецкое слово? — спросила Анжелика. — Или мы когда-либо были на «вы»?
Я объяснил, что брудершафт — это отличный повод без лишних разговоров перейти непосредственно к поцелуям.
— Думаешь, уже пора? — деловито поинтересовалась Анжелика.
— В самый раз! — уверил я ее, положив для большей убедительности руку на грудь. По какой-то странной случайности это оказалась ее грудь. Анжелика, впрочем, не возражала.
— Потому что у нас не случайная связь, да? — уточнила она.
— Да-да! — сказал я. — Или ты против нескольких хороших поцелуев?
— Я?! Против хороших поцелуев?! Да за кого ты меня принимаешь?! И вообще, я еще в первый раз тогда, в клубе, сказала, что я не против.
«Еще в клубе»?… Доходило до меня медленно. В тот самый «первый раз»? В ту ночь, когда убили китайца?
Очарование вечера — полутемной кухни, фривольной музыки, длинноногой собеседницы — улетучилось моментально и полностью.
Глупо. Глупо и противно. Ты думаешь укрыться от реальности, отгораживаешься от нее стенкой из алкоголя, ничего не значащих слов, постоянного множества окружающих тебя лиц, но она, эта реальность, никуда не девается. Она здесь, всегда с тобой. Она напомнит о себе в тот момент, когда ты меньше всего этого ждешь. Можешь не сомневаться. Напомнит так, что ты еще долго не сумеешь о ней забыть. Я не хотел вспоминать о том, где я познакомился с этой девушкой. Я не собирался возвращаться к своим неприятностям последней недели, хотел просто приятно провести вечерок, выпить и поболтать. Но стоило Анжелике сказать всего одну фразу — «в тот первый раз… в клубе…» — и страшноватая реальность снова ворвалась в уютный мирок, который я попытался вокруг себя выстроить.