Подпрыгнуть, оторвать ноги от твердой поверхности, ухватиться за навес, на котором стояла статуя и подтянуться на руках. Просто, как раз, два, три. Вот только внизу жадно распахнул свою пасть почти двадцатиметровый провал. Страшно-то как!

Я поглубже вдохнул, присел и — прыгнул. Еще до того, как успел хорошенько испугаться собственной решительности. Обеими руками, сдирая ногти, ухватился за правую ногу статуи, подтянулся, вжался в нее щекой и замер. Казалось, мое хриплое дыхание разносится по всему монастырю и прилегающим улочкам.

«Получилось! — мелькнуло где-то на периферии сознания. — Получилось, мать твою!..»

Я начал потихоньку подтягивать правую ногу, и…

Правильно учила меня мама — никогда не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Или не залезешь на навес обеими ногами. Стоило мне упереться ногой в навес, перенести на нее центр тяжести и начать подтягиваться, как сгнивший за долгие годы цемент попросту развалился у меня под ногой. Часть навеса отделилась от стены и ухнула вниз огромным центнеровым куском. Я, вжавшись в холодную ногу статуи и чувствуя, как седею, слушал — звука не было. Целую вечность, миллионы и миллионы лет не было никакого звука! И только затем, где-то там, далеко внизу, словно в другом мире, тяжко ухнул об пол обрушившийся кусок. Бог ты мой, сколько же времени он летел!

Рук я уже почти не чувствовал. Кажется, я сипящим шепотом матерился, и вряд ли эти стены когда-либо слышали подобные словечки. У-ух, со второй попытки я таки закинул ногу на помост, извиваясь как ящерица, вполз на него всем телом и откатился к дальней от края стене. Ни единой мысли, абсолютно никаких чувств. Только вдох и выдох, выдох и вдох. И кровь стучит в ушах так, что кажется, сейчас выскочит. Живой. Не упал, значит, живой. Господи, хорошо-то как!

Я сидел у стены, медленно, с удовольствием курил сигарету за сигаретой и никуда не спешил. В целом мире не было ничего такого, ради чего стоило бы спешить. Я кидал окурки вниз и с удовольствием ждал, пока они щелкнут, долетев до самого низа. Плащ мой был разодран в клочья, перепачкан ржавчиной, цементом и древней пылью и явно не подлежал восстановлению. Жаль, хороший был плащик…

Когда консул Дэн впервые привел меня в дацан и я — оттуда, снизу, из черт знает какой глубины — увидел статую богини, то помню, первым ощущением было то, что картинка мне знакома. Я совершенно точно знал, что впервые в жизни вижу изображение тибетских богинь, никогда не интересовался я буддийским изобразительным искусством, и тем не менее…

Статуя словно наталкивала меня на какие-то ассоциации. Словно предлагала что-то вспомнить, связать воедино несколько разрозненных фактов, лежащих на поверхности… Мне потребовалось услышать от умирающего бандита слово-пароль «бриллианты», чтобы наконец сообразить: профессор Толкунов… мантра расстрелянного востоковеда… «ввожу свой сияющий бриллиант в твое, богиня, влагалище…».

Можете называть меня извращенцем, но я действительно влез ночью в монастырь, карабкался по лесам на двадцатиметровую высоту, чуть не сорвался вниз и безнадежно испортил плащ с одной-единственной целью — поближе познакомиться с интимными закутками на теле богини. Я пускал кольца дыма в пустое небо и думал, что если бриллиант действительно там, где я думаю, то Кострюков достоин аплодисментов. Ни один нормальный человек не стал бы искать его именно там. Не поймут, взглянут укоризненно, да и перед самим собой в конце концов неудобно как-то.

Ладно, пора расставлять точки над «ё». Я потихоньку поднялся на полусогнутые ноги и, стараясь не подходить близко к краю навеса, подобрался под выпяченный таз богини. Постоял, пригляделся. Богиня была изображена абсолютно голой и во всех анатомических подробностях… Тьфу ты, зараза. Это же просто кусок камня, ничего больше. На живую женщину это похоже только формой. Я решительно протянул руку, и — ладонь плавно вошла в прорезь, ровнехонько между ног богини. Пальцы сами собой нащупали что-то вроде пары маленьких коробочек. Есть!

Я отполз обратно к стене и взглянул на добычу. Из влагалища богини мне удалось извлечь две коробочки. Небольшие, обтянутые голубым бархатом, совершенно одинаковые. Хм… Почему две? Тут что — два бриллианта? Я поковырял ногтем защелку одной из коробок. Поддалась она хотя и не сразу, но довольно легко.

Внутри коробочки лежал клочок бумаги. Старый, пожелтевший от времени и явно второпях вырванный из тетради. Хм, а где же драгоценности? Я нащупал в кармане зажигалку, щелкнул, прикрывая пламя ладонью. Ну что тут у нас за послание потомкам?

«Аллочка!..»

Почерк был сбивчивый, а огонек зажигалки плясал на ветру, так что разбирал я текст записки с большим трудом.

«Аллочка! За мной, похоже, пришли. Если ты сейчас читаешь эту записку, значит, ты получила мое письмо с мантрой и обо всем догадалась. Умница! Прошу тебя — увези Шань-бао из этой проклятой богами страны. Владимир Борисович обещал мне, что поможет вам с Сережкой перебраться в Румынию. Позвони ему, телефон А-14-20. Если мне не удастся выйти, то знай — я всегда любил только тебя. Да хранит тебя бог. Твой Витя».

Я убрал зажигалку в карман. Ветер гудел в разбитых окнах, и я вдруг очень четко представил, как все это могло происходить.

Наверное, Виктор Кострюков уже заканчивал свой рабочий день — убирал в коробки экспонаты или чем он там еще занимался? И во-он через ту дверь внизу в его кабинет зашли. Может, двое, может, трое. Вежливых, гладковыбритых, похожих на майора Борисова. Кострюков все понял, попросил у них десять минут на сборы и принялся лихорадочно соображать, куда бы ему засунуть алмаз? Вот уж нашел выход, умник.

Кто такая Аллочка — я уже, наверное, никогда не узнаю. Жена? Сестра? Симпатичная аспиранточка? Похоже, он был неплохой парень, этот Кострюков. Понимал ведь, что всё — ему кранты, но думал только о ней, об этой своей Аллочке, о том, как помочь ей выбраться из страны… И засунул свой сияющий бриллиант между ног сладострастной тибетской кобылке… А вынул его оттуда я, только через шестьдесят с лишним лет.

Одно непонятно — как же это он, бедный, на этот навес забирался? Хотя Дэн говорил, что раньше здесь была совсем другая планировка.

Я выкинул вниз до фильтра докуренную сигарету и задумчиво посмотрел на вторую коробочку. «Сияющий бриллиант», говоришь? В жизни не держал в руках ничего драгоценнее обручального кольца, да и то это было очень давно. Интересно поглядеть, какие они на самом деле, эти роскошные бриллианты. Я ногтем подцепил край коробочки и приоткрыл.

…Захлопнув футляр, я зажмурился — это было как молния, как удар плетью по глазам. Вспышка, и на мгновение мир словно превращается в негатив. Нет, он не сиял, этот камень. Совсем наоборот, он словно впитывал весь без остатка свет из окружающего мира. Он был словно черная дыра, словно ледяной зрачок, глядящий на нас из совершенно другого мира. Словно капелька самого смертоносного яда на свете. Этот камень даже внешне напоминал череп — изгибы его поверхности явственно складывались в очертания мертвой человеческой головы.

Он действительно потряс меня — столько лет ждавший того, кто окажется способен его отыскать. Я спустился вниз совершенно автоматически, плохо понимая, что делаю. В глазах все еще рябило, и, наверное, именно поэтому я не обратил внимания на то, на что просто нельзя было не обратить: в молитвенном зале, который, когда я уходил из него, был абсолютно темным, теперь горит свет.

Я знал: что-то может случиться. Разумеется, я не думал, что просто приду, заберу камень и спокойно поеду домой отсыпаться. Но честное слово, когда неприятности все-таки начались, они оказались для меня полной неожиданностью.

— Ну что, Стогов, похоже, когда тебя предупреждают по-хорошему, ты не понимаешь. Придется объяснять иначе.

Когда глаза у меня немного привыкли к свету, я огляделся и… Лучше было бы мне не видеть того, что я увидел.

Левой рукой приобняв блондиночку Анжелику, посреди главного молитвенного зала стоял плечистый и бритоголовый бандит Дима.